Мерцание золота - Кожедуб Александр Константинович (книга регистрации .TXT) 📗
— А ты разве не знаешь? — посмотрел на меня Коля.
— Нет, — помотал я головой. — Кажется, на матфаке училась.
— Какой матфак! — взял в руки бутылку Коля. — Со второго курса матфака перевелась на второй курс филфака с досдачей всех экзаменов и зачетов. Впервые в истории университета, между прочим. А на пятом курсе вышла замуж и не стала защищать диплом.
— Она же отличница, — вспомнил я. — С золотой медалью школу закончила. На цимбалах играет.
— А защищать диплом не захотела, — разлил по рюмкам водку Николай. — Говорит, в Вануату он ей не нужен.
— Где-где?!
— В Вануату, — сказала Надя. — Им предложили на выбор Гвинею и Вануату, и они выбрали острова.
— В каком океане?
— В Тихом. Прямо посередине.
— Две тысячи километров от Австралии, — кивнул Коля. — Или три. Давай лучше выпьем.
В этой ситуации не выпить было нельзя.
— Хорошо, Андрей еще не женился, — положил я в рот кусочек селедки.
— У него еще все впереди, — сказал Коля, прислушиваясь к грохоту в соседней комнате. — Вот барабанную установку купили.
Семья Николая сейчас жила в двухэтажном доме в частном секторе, и барабанная установка особо никому не мешала.
Цимбалистка Алена свой ход сделала. Каков будет ответ барабанщика Андрея?
Но спрашивать об этом родителей я не стал. В конце концов, я живу в Москве, а они в Минске. Это уже не просто разные города, — чужедальние страны.
4
— Заработать не хочешь? — спросил меня Завальнюк. Он был моим соседом по внуковской даче.
— Хочу, — сказал я.
Честно говоря, с подобными предложениями внуковские насельники обращались друг к другу не часто. Тем более странно было услышать эти слова от Завальнюка, то ли директора, то ли главного редактора одного московского издательства.
— Нужно привести в порядок рукопись Коноплина, — объяснил суть дела Сергей Петрович. — Знаешь, кто такой Коноплин?
— Знаю, — кивнул я. — Был заместителем председателя Комитета государственной безопасности.
— Ровно одни сутки, — уточнил Завальнюк. — На самом деле он грушник. А сейчас на пенсии, книгу пишет. Разделим рукопись на три части, одну возьму я, вторую Иванченко, третью ты. Недели за три справимся. Берешься?
— Конечно, — сказал я. — В издательстве с такими рукописями приходится иметь дело, что уже ничего не страшно.
— Это нормальная рукопись, — успокоил меня Завальнюк. — Грамотный человек, полжизни за границей.
И он оказался прав, рукопись Коноплина была на удивление чистой, во всяком случае, та ее часть, которая попала мне в руки. У меня, конечно, набрался с десяток вопросов к автору, и я ему позвонил.
— Приходите ко мне домой на Тверскую-Ямскую, — сказал Коноплин. — Завтра сможете?
— Смогу.
Коноплин меня принял по-домашнему, никаких тебе смокингов, бабочек и лакеев в ливреях. Но сама квартира была хороша: просторная, ухоженная, сплошь в коврах и шкафах, заставленных книгами.
— Всю жизнь собираю, — улыбнулся Коноплин, заметив мой интерес к книгам. — Знаете, в какой стране был самый увесистый книжный улов?
— В Индии, — предположил я.
— Нет, в Иране.
Между прочим, в той части рукописи, которая мне досталась, речь шла как раз об Индии и Иране. В них Коноплин был резидентом. В Советском Союзе говорить и тем более писать об этом было нельзя, в ельцинской России, в которой практически все было выставлено на продажу, можно.
— Эмигранты! — вспомнил я. — Вы о них пишете.
— Да, продавали книги на развалах, — кивнул Коноплин. — Я часами в них рылся. Представляете, люди вывозили с собой книги. Сейчас этого не сделал бы никто.
— Разве можно нынешних эмигрантов сравнивать с прежними, — согласился я. — Пигмеи.
— Да, сейчас Толстого с Достоевским выбрасывают на помойку. А там мы на развалах философские беседы вели. Русский человек в любых обстоятельствах остается русским. Это наш плюс и одновременно минус.
— Почему минус?
— Приспосабливаться не умеем.
— А надо уметь?
— Разведчику — обязательно. Пойдемте в кабинет.
В кабинете мы уселись за стол. По паузе, которую взял хозяин кабинета, я понял, что мне надо обратить внимание на стол.
— Красивая вещь, — постучал я костяшками пальцев по столешнице.
— Из сандалового дерева! — оживился Коноплин. — Вы не представляете, чего мне стоило привезти его из Индии. Он ведь не разбирается.
— Да ну?
Я заглянул под стол.
— Сделан по особой технологии, — не стал вдаваться в подробности Леонид Владимирович. — До сих пор пахнет.
Действительно, кабинет был наполнен запахом сандалового дерева. Впрочем, он был заставлен и увешан подсвечниками, африканскими масками, картинами, огромными раковинами. В одном из углов стояло прислоненное к стене копье. Здесь царила гремучая смесь запахов, о чем я и сказал хозяину.
— Принюхался, — усмехнулся тот. — Значит, вы считаете, что мне ничего переделывать не надо?
— Не надо, — сказал я. — Может быть, не хватает клубнички, но это не ваш стиль.
— Не мой, — согласился Коноплин.
«У него, наверное, и не было этой самой клубнички, — подумал я. — Резидентом надо было сидеть ниже травы, тише воды. Иное дело нелегалы. Те оттягивались по полной».
Как раз недавно по телевизору показывали бывшего нелегала, который по вкусу легко определял марку виски, стоявшего перед ним на подносе в стаканах. Это меня восхитило. Я, например, не мог определить по вкусу марку водки, а выпил ее немало.
— Виски мы тоже пивали, — сказал Коноплин. — Не велика наука.
«А вот в борделе не бывал», — подумал я.
— Может, и бывал, — строго посмотрел на меня Коноплин. — Но писать об этом не буду.
— Не надо! — поднял я руки вверх.
— Вы с Завальнюком вместе работаете? — спросил Коноплин.
— Боже упаси, — сказал я. — Во Внукове живем.
— Бывал я у него, — кивнул разведчик. — Картошку ели.
— Поджаренную? — осведомился я.
Белорусу можно было спрашивать о подобных тонкостях.
— Вареную, — подвигал бровями разведчик. — С селедкой хорошая закуска.
— Конечно, — согласился я. — Но выпиваю я там с Квасниковым, бывшим кремлевским охранником.
— А что он во Внукове делает? — удивился Коноплин.
— По совместительству поэт. Хороший мужик.
Коноплин с сомнением посмотрел на меня. Охранник и поэт у него не складывались в одно целое.
Но Квасников и вправду был хороший мужик. Он въехал в наш коттедж вместо Файзилова, который, как я уже говорил, получил дачу в Переделкине. Когда мы с Васильевым начали строительство, Квасников тоже присоединился к нам, хотя жилплощади у него хватало: пятикомнатная квартира в Москве, двухкомнатная во Внукове. Жена, правда, жила в Минске, но, если вдуматься, это тоже дополнительная жилплощадь.
— И зачем мне все это? — чесал затылок Сергей Павлович, наблюдая, как каменщики кладут стены. — Зря мы в это дело вляпались, не наша ведь собственность, общественная.
— Хоть поживем как люди, — отвечал я. — Гостей будем принимать.
— Гостей я люблю, — кивал крупной головой Квасников. — Главное, чтоб готовили сами. Я к столовой привык.
«Настоящий служака, — подумал я. — Интересно, стихи он слагал на посту или во время отдыха?»
— По-всякому, — вздохнул Сергей Павлович. — В Кремле, правда, особо не думаешь, там исполнять надо.
— Все руководство в лицо знал?
— Конечно. Но там чужого человека издалека видно. Однажды взял с собой на фуршет двоюродного брата, из Сибири приехал. «Ни с кем не разговаривай, — говорю, — только ешь и пей». Петруха у меня понятливый, нашей породы. Стоим мы, значит, в углу, выпиваем, закусываем. И тут в зал входит Брежнев. Огляделся, а в зале человек сто, не меньше, взял рюмочку — и к нам. Подошел к Петрухе вплотную, наклонился к уху и говорит: «Ну, как там наши?» Тот стоит по стойке «смирно», а у самого рюмка мелко дрожит. «Это мой брат, — говорю я Брежневу, — из Сибири». Леонид Ильич кивнул, выпил и дальше пошел. А ты говоришь — начальство.
