Старый дом - Климов Михаил (бесплатные версии книг .txt) 📗
– Знаешь что, – сказал он тогда с печальным вздохом, – продай на фиг все, что ты насобирал…
– Почему это? – возмутился приятель.
– Потому что все, что ты наколлекционировал за двадцать лет, легко можно купить не сильно задорого в паре антикварных лавочек где-нибудь на Ноеваль… Это такая улица в Гамбурге, центральная и центровая… – добавил он в ответ на недоуменный взгляд приятеля.
Это ощущение тоски от собственной деятельности, от ее бессмысленности и ненужности еще не раз посещало Прохорова, чаще всего после походов на антикварные Салоны уже в Москве.
В самом деле, продаешь что-то клиенту, расписываешь редкость и ненаходимость книги или альбома…
А потом приходишь на Салон и видишь еще три таких же экземпляра. Различной сохранности, конечно, и по разной, чаще всего бессмысленной цене, но все же три уникума в одном месте – это, конечно, – перебор и полная отмена этой самой уникальности.
И Слава давно перестал ходить на Салоны – кому охота чувствовать себя лжецом и почти преступником. В самом деле, продавать вещь за двадцать тысяч долларов (парное, правда, всего двушка), клянясь и божась, что ничего подобного на рынке нет и не найдешь никогда, а потом видеть еще три экземпляра…
В общем, смотри выше…
По-хорошему, нужно было поступать так, как догадывался Слава, поступали антиквары на Западе. Он был уверен, что перед каждым большим Салоном (маленькие можно не считать, они постоянно проходят в самых разных местах и собирают только местную публику) дилеры аналогичной тематики – букинисты, нумизматы, торговцы живописью или бронзой – собираются вместе. И решают, кто и что выставляет, чтобы, во-первых, друг другу не мешать, а во-вторых, не было таких накладок, как эти три уникума на одном Салоне.
Но представить себе, что можно договориться с Поганкой, Сибирской Язвой или Васенькой, нельзя было даже под сильным кайфом. Российский антикварный дилер вел себя в точности так же, как обычный российский бизнесмен – греб все под себя, просчитывая ходы только на один (если на два, сразу появлялось ощущение гениальности) и даже, похоже, не имея представления, что на свете существует еще кто-нибудь, кроме него самого…
Попытаться договориться с подобными птеродактилями (а их было не большинство, но все-таки немало) было таким же осмысленным занятием, как в борьбе с бандитами вербовать себе в союзники ментов. Сегодня у него хорошее настроение и он наезд разрулит, хоть и возьмет больше, чем договаривались. А завтра с утра небо серое, а трава пожухла, поэтому он сам и наедет – получить «пошлину» на изменение цвета неба и травы…
Сравнение неточное, потому что с Поганкой и иже с ним вообще-то в принципе невозможно было ни о чем договориться – они просто не слышали ничего, что к их прямой и немедленной пользе не вело.
И к вреду тоже…
Ведь никто не был защищен от того, что какой-нибудь Мордожопый, увидев какой-нибудь экземпляр того, что ему нужно, не посчитает какую-нибудь (любую) объявленную цену бессмысленной и не начнет казнить объявившего прямо тут же, «не отходя от кассы». Благо количество его охранников вполне сопоставимо с общим количеством охранников Салона, если те попробуют вступиться за провинившегося…
А уж заботиться о ком-то кроме себя эта свора (Поганка, Язва и прочие в количестве) тривиально не умела, как не умела летать или есть с салфеткой за воротником.
Кто-то из-за их тупости или упрямства может по шапке получить от какого-нибудь Гороха?
Это им даже в голову прийти не может…
А легко представить себе такой вот монолог клиента, короткий, но от этого не менее выразительный:
«Ты что это гнал, что “Виды парка села Шаблыкино” – вещь уникальная и ненаходимая? Ты ведь знаешь, что я с тобой сделать могу…»
Как ему, идиоту, объяснить, что то, что он видел на Салоне, по-английски называется «sophisticated сору» – то есть «замудренный экземпляр»: обложка на ксероксе, так же как и две последние картинки, что болтается это чудовище по Москве уже давно и никому не нужно. А стоит дорого, и не только двадцатку, а еще дороже, именно полный, нетронутый альбом.
И Славин, проданный Гороху, был без обложек, но хоть в старом переплете, а не в ксероксе…
Поэтому всего двадцать…
Понятно, что в данном случае проблема не в Салоне и его так называемом изобилии, а в тупости клиента, но когда ты там не был, есть ощущение, что ничего такого и нет – принцип страуса.
Понимал Слава, что вся эта его головная боль не по делу – мерить степень редкости предмета или книги на антикварном салоне все равно, что разыскивать красную икру на Камчатке – там вообще-то ничего другого и нет почти (ну еще шкуры оленьи и рога), а вот этого добра навалом.
Все равно неприятный осадок был, и никуда деться от него Прохоров не мог, как ни старался…
И вот нечто подобное испытал он и сейчас, хотя тут-то он мог не париться.
31
Однако брел он по большому помещению, заставленному стеклянными витринами, с угрюмой мордой.
В каждой такой витрине стояли, висели или лежали десятки предметов с перепадом цены от пятидесяти до нескольких сотен раз по отношению к тем деньгам, за которые они доставались здесь и могли быть проданы там.
Казалось бы, радоваться надо такому немыслимому шансу разбогатеть…
Вот самый элементарный набор десертных ложек, ножей и вилок на двенадцать персон в родной коробке.
Стоит здесь примерно…
– Двадцать пять рублей… – услышал он голос приказчика, который незаметно возник рядом.
– Угу… – буркнул Прохоров.
А там у себя, Слава не был твердо уверен, но знал, что тысяч семь, а то и десять долларов он получит быстро и легко, а уж если за дело возьмется Маринка, то и двенадцать впереди светит.
Но двадцать пять местных карбованцев обходятся ему всего-то от семидесяти пяти до трехсот родных российских рублей образца начала двадцать первого века, то есть от двух с половиной до десяти долларов.
И причем товар этот только дай – с руками оторвут…
Но ладно, прочь от витрин с понятными и обычными вещами…
Потому что еще прекрасней и страшней получалось на серьезных предметах: Святой Георгий на коне, аналойного размера, углы и венец эмалевые, причем не нарядная, но простонародная перегородка, а благородный гильяш – тут получался…
– Сто пятьдесят рублей, как одна копеечка… – с явным почтением то ли к самой сумме, то ли к человеку, которого столь дорогой предмет мог заинтересовать, сообщил приказчик.
– Угу… – опять буркнул Слава.
То есть от пятнадцати до восьмидесяти долларов…
А продать его с песнями можно было тысяч за тридцать…
А то и все пятьдесят…
А вот пара стеклянных ваз, явно французских, скорее всего, Галле, а может, еще и императорского стеклянного завода, что в этой ситуации лучше, разных, но немыслимым искусством ювелиров превращенных в прекрасную пару.
Здесь стоит очень дорого…
– Двести пятьдесят рублей… – перешел на шепот приказчик.
Но ведь это меньше ста долларов.
Смешно, в той, его Москве, таких вещей нет вообще, а если появляются – цена по запросу – сколько скажешь, столько и получишь…
А вот…
– Чем господин интересуется? – услышал он голос за своим плечом. – Только что получили потрясающий эсклаваж работы самого покойного Михаила Евлампиевича Перхина. Делали для одного из купцов наших, точнее для его супруги, да померла, вот и принесли нам комиссионерствовать…
Слава обернулся – позади, вместо уже привычного молодого парня, стоял невысокий, в тонких очках, мужчина средних лет.
– Я смотрю, вы на лучшие вещи внимание обращаете, умеете ценить, значит… – вежливо склонил он голову.
Ага, это, видимо, владелец магазина.
– Александр Петрович Фаберже, хозяин московского филиала… – представился мужчина, давая нашему герою свою визитку, и протянул руку, видимо, ожидая ответной карточки.
К такому повороту событий Слава был готов. В той его жизни он визиток не имел никогда (а что на них писать – антикварный дилер? букинист?) и привык отвечать вот таким протянутым рукам.
