Мерцание золота - Кожедуб Александр Константинович (книга регистрации .TXT) 📗
— Этим пусть историки занимаются, — махнула рукой Лиля. — Мы с поляками будем говорить о литературе.
— Поляки ведь не понимают по-русски, — сказал я.
— В Гданьском университете прекрасная кафедра славянской литературы, — обиделась Лиля. — Там и специалисты по русской имеются.
— А по немецкой?
— Конечно, — посмотрела на меня Лиля. — Если хотите, можем съездить в Мальборк.
— Мальборк — это Мариенбург? — уточнил я.
— Да, столица Тевтонского ордена.
— А что в этой вашей столице? — вмешался в наш разговор Егор.
— Замок, — сказал я. — Самый большой в Восточной Европе.
— С привидениями? — обрадовался сын.
— Наверное, — пожал я плечами. — В нашем Несвижском замке, например, до сих пор Черная дама гуляет. А здесь, видимо, крестоносцы.
— Нет никаких привидений, — сказал критик Чупров, подслушивавший нашу беседу. — Это выдумки обывателей.
— Есть, — отчеканил Егор. — Если есть замок, значит, в нем живут привидения.
Чупров усмехнулся. Спорить с одиннадцатилетним отроком было ниже его достоинства.
— О чем беседуем? — подошел к нам писатель Плужников.
— О привидениях, — сказал я.
— О чем?! — широко раскрыл глаза Плужников.
Он приехал на конференцию из Калифорнии, и привидения в программе, которую он получил по электронной почте, не значились.
— Это в Мальборке, — успокоил я его. — А здесь, в Гданьске, только поляки.
— Мы вообще в другом городе живем, — сказал Егор. — Как он называется?
— Сопот, — ответила Лиля. — Лучший польский курорт. Каждый поляк стремится приехать сюда хотя бы раз в год.
— Зачем? — спросил Егор.
— Отдохнуть, — удивилась Лиля.
— Что-то я не видел там развлекательных центров, — хмыкнул Егор.
— Поляки, в отличие от москвичей, отдыхают на пляже, — сказал я. — Море видел?
— Мутное, — поморщился Егор. — И холодное.
— Может быть, погода наладится, — обнадежила нас Лиля. — Егор, тебе нравится Гданьск?
— Ничего, — посмотрел по сторонам сын. — Иностранцев много.
— Немцы хотят увидеть свою историческую родину, — сказал я. — Меня тоже на Днепр тянет.
— Когда ты там был в последний раз? — спросил Егор.
— Лет пять назад.
— Вот и они приезжают сюда раз в пять лет. А то и в десять.
Он засмеялся.
Я понял правоту Чупрова, когда тот не стал спорить с ребенком.
— Когда у нас заседание? — повернулся я к Лиле.
— Прямо сейчас. Егор, ты с нами?
— Конечно, — сказал сын. — Я и блокнот взял.
Мы поднялись по лестнице в зал и расположились за столиками по четыре-пять человек.
Вместе с нами за столиком оказались Чупров и некто Хвастов, председатель какого-то международного писательского союза.
— Где размещаетесь? — спросил я его.
— В Берлине, — сказал Хвастов.
Он не походил на немца, но тем не менее было понятно, что человек приехал из Берлина.
— Кого будем слушать? — спросил Хвастов Чупрова.
— Плужникова, — зевнул тот. — Рассказы о Пушкине или что-то вроде того.
— Похожее было у Абрама Терца, — вспомнил я.
— Много у кого было, — снова зевнул Чупров.
Наверное, по дороге из Москвы в Гданьск он плохо спал.
— Да устал я от писателей, — сказал Чупров. — Пишут и пишут.
Это была чистая правда. Некоторые писатели действительно писали больше, чем следовало.
Лиля представила Плужникова, нашего калифорнийского гостя, и тот начал читать только что написанные рассказы. Надо сказать, чтение художественной прозы, пусть и своей, не было его призванием. Плужников читал невыразительным голосом, часто сбивался, и уяснить, каким боком затесался в эти рассказы Пушкин, было сложно.
— Чем он в Калифорнии занимается? — спросил я Чупрова.
— Преподает в университете.
Я покачал головой и посмотрел по сторонам. Народ откровенно скучал, а Егор просто спал, свесившись набок. «Как бы не свалился со стула», — подумал я.
Егор вздрогнул, открыл глаза и прислушался к бормотанию Плужникова.
— Кошмар! — громко сказал он.
Хвастов откинулся на спинку стула и захохотал. Наверное, ему нечасто доводилось смеяться в Германии, и в Польше он решил отхохотаться на годы вперед. Я даже позавидовал ему.
Плужников сбился, сверкнул в нашу сторону очками и закончил чтение.
Ему радостно похлопали.
— Так будет каждый день? — спросил меня Егор, когда мы вышли на улицу.
— Может, через день.
Я посмотрел на Лилю. Она беседовала с импозантным бородатым мужчиной.
— А это кто таков? — спросил я Чупрова.
— Ты не знаешь Берра?!
От удивления Чупров перешел на «ты», и мне это понравилось.
— Откуда мне знать, — вздохнул я. — Сами мы не местные…
— Ладно-ладно, — похлопал меня по плечу критик. — Это знаменитый славист из Ниццы Роже Берра. Он, между прочим, был секретарем Бориса Зайцева. А теперь владелец самой большой коллекции картин художников-эмигрантов.
— Русских? — уточнил я.
— Естественно.
— Он хорошо говорит по-русски, — сказал Егор, внимательно слушавший наш разговор. — Но немножко не так.
— Конечно, не так! — оживился Чупров. — У него, в отличие от нас, настоящий русский язык, тот самый, который вывезли с собой эмигранты. Видишь, как на него смотрит юная критикесса? Раскрыв рот.
— Ирка? — спросил Егор. — А она мне не сказала, что критикесса.
Я озадаченно посмотрел на сына. Когда он успел познакомиться с Иркой? И кто она, собственно говоря, такая?
— В этом году университет окончила, — сказал Егор. — Мне тоже уже скоро поступать.
— Ты же еще в шестом классе! — всплеснула руками жена.
— Пять лет осталось, — пожал плечами Егор.
— Минутку, — сказал я. — Что они вообще здесь делают?
— Кто?
На меня уставились сын, жена и Чупров.
— Ну, эти… — смешался я, — коллекционеры, профессора, критики…
— Приехали на симпозиум, — сказала Алена.
— Француз с Иркой договорились ночью в море купаться, — с завистью сказал Егор. — Я тоже хочу!
— Ночью холодно, — строго посмотрела на него жена. — Пойдем, когда солнце выглянет.
— Оно может и не выглянуть, — вздохнул я. — В Калифорнии, между прочим, пляжи намного лучше здешних. Да и в Ницце…
— Старик, ты прав, — взял меня под руку Чупров, — здесь абсолютно нечего делать. Миллионерам, предположим, нравятся юные критикессы, Плужников захотел показать Польшу жене, тоже, кстати говоря, не старой, и только мы с тобой…
— А Хвастов? — перебил я его.
— Хвастов приехал Союз учреждать, — досадливо поморщился Чупров. — Запишет нас с тобой в делегаты — и все дела. За проезд и проживание платить не надо, ты сам за все заплатил.
— Я так и думал.
У меня как пелена с глаз упала. Все-таки недаром критики считаются наиболее продвинутым отрядом литераторов, с первого взгляда всё видят.
— Приглашаю вечером в кафе, — сказал я на ухо Чупрову. — Жареным палтусом закусим.
— Халибутом? — почмокал губами Чупров. — Это можно. Вкуснее, чем в Сопоте, его нигде не готовят.
— Француза тоже с собой возьмете? — вывернулся из-за спины Егор.
— Возьмем, мальчик, — взъерошил ему рукой волосы Чупров. — Американца, француза, немца — всех возьмем.
— А Ирку?
— Ее француз водит за ручку. И отбить ее у него можешь только ты.
— Чему вы ребенка учите! — прижала к себе Егора Алена. — Сынок, на картины художников не хочешь посмотреть?
— Нет! — вырвался из ее объятий Егор. — Мы и так договорились с ней вечером в кафе посидеть.
Я махнул рукой и стал смотреть на облака. Здесь, в Гданьске, они были точно такими, как в Паланге: тяжелыми, цепляющимися за острые коньки домов. Еще чуть-чуть — и обрушатся на головы праздных туристов проливным дождем.
— А мы не туристы, — сказал Чупров. — Мы литераторы.
— Как этот, из Калифорнии? — спросил Егор.
— Ну, не совсем, — пошел на попятную критик. — Как Лев Толстой. Или Достоевский.
— Это скучно, — заявил Егор. — А Берра тоже писатель?
