Летний свет, а затем наступает ночь - Стефанссон Йон Кальман (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt, .fb2) 📗

Якоб получает жалованье за поездки, из этих денег он оплачивает счета за электричество, погашает кредит на машину, дом, новую плиту, покупает молоко и хлеб, однако в его случае нелепо говорить о вождении как о работе, это скорее стиль жизни, миссия, наслаждение, и в добавок к тому, что мы уже перечислили (мягкость руля, форма рычага переключения передачи, нежность стеклоочистителя), необходимо упомянуть магнитофон и кассеты, которые слушает Якоб, если нет дождя, сухо и дворники спят. Кассеты записывает его жена Эйгло, собирая вместе лучшее из репертуара Гильви Эгиссона, Хаука Мортенса, Элли Вильхь-яльмс, Элвиса Пресли, «Битлз». И если бы кто-то взялся объяснить Якобу слово «блаженство», тот бы кивал и думал о дворниках, жужжании печки, магнитофоне.

Никому в голову не приходит напроситься к Якобу в попутчики, ни в столицу, ни обратно, и вовсе не потому, что он мог бы отказать. С ним ездит только Эйгло — ведь она его жена, — да и то раз в год, всегда около пятнадцатого декабря, это их рождественская поездка. Последние десять лет Эйгло работает: неполный рабочий день сидит дома и заносит в компьютер записи и цифры для фирмы в Рейкьявике, монитор освещает ее круглое лицо, грубую кожу; она собирает мужу еду в дорогу, стирает одежду, покупает продукты и готовит, вытирает пыль, а он моет посуду, полы, унитаз, они вместе меняют постельное белье, заботятся о саде, принадлежат друг другу, как правая и левая рука. Какое облегчение, что такие люди до сих пор существуют, значит, свет над головой еще не погас. Испытав оргазм, Эйгло кусает Якоба в правое плечо: она закрывает глаза, мир расширяется, она разрывает связи с землей и вцепляется зубами ему в плечо, отчасти от удовольствия, но не в последнюю очередь из глубинного страха, что потеряется, стоит только оторваться от мужа. Потом они лежат неподвижно, пока мир приходит в порядок, каждый фрагмент возвращается на свое место, это кропотливая работа, затем она приподнимается, тянется за баночкой с целебной мазью, стоящей на ночном столике, осторожно наносит ему на плечо, он тем временем пытается поцеловать ее лицо. Якоб думает и говорит, ты такая красивая, и она всегда краснеет, сколько бы лет ни прошло, он единственный, кто это говорит; она невысокая, полная, даже толстая, с короткой шеей, почти бесцветными волосами, напоминающими перепревшее сено, из-за таких женщин никогда не бывает войн, грудь крохотная, ляжки толстые, но ее светло-карие глаза легко могут напомнить залитую ярким солнечным светом пустошь. Она, как девочка, бежит на кухню и возвращается с молоком и пачкой шоколадного печенья, Якоб тут же забывает о боли в плече и что-то говорит, однако мы не будем передавать его слова: из уст они звучат красиво, осененные его дыханием, голосом, насыщенные его взглядом, но, оказавшись обнаженными на бумаге, лишь его опозорят.

Рождественская поездка для супругов — кульминация года; когда она приближается, их лица начинают светиться, многие из нас непроизвольно обретают радостный вид, мы сами наполняемся предвкушением. Их поездка пронизана таким светом, что Бог непременно замечает: когда они отправляются в путь, он лежит на спальном месте за сиденьями. Задернув занавеску, отдыхает от маеты Вселенной, болтовни ангелов, слушает рокот мотора, жужжание печки, беседы Эйгло и Якоба, возможно, неслышно подпевает Элвису Пресли. Если же в супругах просыпается радость плоти, если Эйгло говорит, к примеру: меня так возбуждает, когда ты берешься за рычаг переключения передач, — и гладит правую ляжку Якоба, а тот при первой возможности сворачивает на малооживленную дорогу, то Бог выходит из машины, отлучается по нужде, идет разбрасывать камни, что-то насвистывает себе под нос, пока они занимают спальное место. Затем поездка продолжается. И все такое красивое: и свет в горах, и дорога, и облака, и канавы, и хутора, и реки, и эти двое.

Текла и человек, который не мог подсчитать рыб

Нам давно ясно, что дни вязальни уже позади, и, вероятно, никогда не было иного основания для ее деятельности, чем пари двух шутников-политиков: вот вам еще одна причина голосовать за Прогрессивную партию, да у нас и фантазии нет поступать иначе. Однако вопреки законам экономики бизнес у Астронома всегда шел хорошо, но потом появилась чертова латынь, за ней звезды, небо между ними, множество писем со всего мира и так далее. И вязальня больше не имеет значения, и не важно, писать слово с большой или маленькой буквы; как известно, все заканчивается: жизнь человека, жизнь народа, станки уехали в другую деревню, и солнце теперь проникает в пустой зал вязальни; проходя мимо, мы непроизвольно отворачиваемся: мало что представляет такое же печальное зрелище, как дом, в котором когда-то бурлила жизнь, но теперь он пуст, это наводит уныние, никто там не посещает туалет, никто не открывает окна. Десять рук были за то, чтобы перенести преферанс из общественного дома в вязаль-ню; Кьяртан предлагал поставить в зале на первом этаже теннисные и бильярдные столы — так он хотел привнести немного оживления в долгие зимы; Давид указал на отсутствие общественной библиотеки: никуда не годится использовать в качестве публичной школьную; Валли настаивал, чтобы дом стал фитнес-центром; Хельга была согласна с Кьяртаном, но добавила компьютеры, игровые автоматы, журналы; в идеях не было недостатка, но пока одни (большинство) довольствовались идеями, другие сделали шаг вперед: вдруг появилась Элисабет, принесла ведро краски, молоток, гвоздодер, лестницу. Было это в начале мая, месяца через четыре после того, как Маттиас вышел из автобуса: на его письменном столе жужжал компьютер, Кьяртан с Давидом занимались своими делами, и все на складе пришло в равновесие, однако никто не хотел задерживаться там после наступления темноты; но теперь Элисабет с молотком, гвоздодером, ведром краски, лестницей, удары раздаются целыми днями и вечерами, мешая окрестным жителям смотреть телевизор. Элисабет сама не красила, попросила Йонаса; как ты хочешь, чтобы я покрасил стены, спросил он так тихо, словно дышал, а не говорил, на твое полное усмотрение, ответила она, Йонас вынул руки из карманов, улыбнулся в пол и принялся за работу. На выполнение задания ушло лето, он являлся к шести утра, щеки еще пухлые после сна. Торгрим забирал его незадолго до девяти и снова привозил назад около пяти, Йонас красил до позднего вечера; просто удивительно, что можно превратить стену в нечто живое, но мы нередко проводили время за подсчетом птиц, которые тысячами летают на внешних стенах: спускаться к дому теперь одно удовольствие, особенно зимой, когда небо не балует нас птицами, время не движется из-за темноты и из кранов почти не течет вода. А птицы на бывшей вязальне настолько живые, что соседский кот, рыжий бес, лишивший нас немалого количества птиц, первые недели снова и снова кидался на стену и так повредил голову, что больше не вернулся к охоте — вот и говорите после этого, что искусство не влияет на жизнь. Но Элисабет сама орудовала гвоздодером, тянулась за пилой, откладывала в сторону дрель; некоторые не выдерживали наблюдать, как женщина в одиночку управляется с такими инструментами, приходили и спрашивали, не нужно ли ей помочь. На что Элисабет отвечала: да, можно раздеться, мне лучше всего работается в присутствии обнаженных мужчин, особенно с эрекцией; либо говорила: непременно, мне как раз нужны малосильные, будешь держать стремянку; или же: спасибо, приготовь кофе и сходи за газетой. Некоторые женщины судачили: подумаешь, одно высокомерие и промежность, и что эти мужики предлагают ей помощь, большинство ведь женаты, их дома ждут дела, нужно доделать край крыши, покрасить ее, заменить оконный косяк, им бы о своем заботиться, а не бегать в этот дом с вожделением, не пялиться на ее грудь. Тем не менее Элисабет помогал Йонас, Симми копался в электричестве и иногда в разговоре упоминал о бывшей жене Астронома, каменщик Асбьёрн, тот самый Аси, пришел с мастерком: ему не свойственно отчаяние, он из тех, кому сложно увидеть в жизни негатив, улыбка почти не сходит с его лица, из-под фуражки, тяжелой, как водолазный шлем, из-за высохших цементных пятен. Быстро же ты навела здесь порядок, сказал он, ставя в угол мешок цемента, но еще многое предстоит, ответила Элисабет, скажи мне, что здесь будет, и я стану самым популярным в деревне, ты и так самый популярный, но все равно скажу: я собираюсь открыть ресторан, — вот так мы об этом узнали.