Мерцание золота - Кожедуб Александр Константинович (книга регистрации .TXT) 📗
Вепсов снисходительно усмехнулся. Обычно в этой комнате хозяином себя чувствовал Бочкарев.
С Цадатовым я познакомился еще в Минске. У нас проходило какое-то всесоюзное совещание, и мне было велено встретить на вокзале Цадатова.
— Бери мою машину, — распорядился секретарь Союза писателей Иван Чигринов. — Знаешь Цадатова?
— Слышал, — сказал я.
— Станет предлагать выпить — не соглашайся. Вези прямо в гостиницу. А чарку ему мы здесь нальем.
— Один едет?
— С сопровождающими лицами. Думаю, в машине места хватит. Если нет, поедешь троллейбусом. Все понял?
Я понял не все, но уточнять не стал. Разберусь на месте.
Московский поезд подкатил к перрону, и из вагона номер девять, в котором ехал Цадатов, стали выходить пассажиры.
«Не торопится», — подумал я, когда ручеек этих самых пассажиров иссяк.
Через какое-то время в двери вагона появился Ахмед. Из-за живота ему трудно было разглядеть ступеньки. Мы с проводницей почтительно подхватили его под руки.
— Его принимайте, его! — показал Цадатов.
В дверном проеме показался бочонок. Я попытался его принять, но человек с бочонком легко спрыгнул на перрон, не заметив меня.
— Молодэц! — сказал Цадатов. — Это Минск?
— Минск, — кивнул я.
— Значит, приехали куда надо. Машина есть?
— Есть! — по-военному отчеканил я.
Мне стоило большого труда не взять «под козырек», что было бы вполне уместным.
— Тоже молодэц, — сказал Ахмед. — Белорус?
— Конечно.
— Белорус хороший писатель, особенно Быков. Танк есть?
— Есть!
На этот раз я все-таки вытянул руки по швам и встал по стойке «смирно».
— Веди, — распорядился Ахмед.
В машине Цадатов сел рядом с водителем, мы с помощником разместились сзади. Бочонок уютно покоился между нами.
— Что в бочонке? — спросил я помощника, прислушиваясь к легкому плеску в нем.
— Коньяк, — сказал помощник. — Дагестанский.
— Самый лучший, — уточнил с переднего сиденья Цадатов. — Тебя тоже угостим.
Он говорил с сильным акцентом, но понять его тем не менее было можно.
Отведать в тот раз самый лучший коньяк мне не довелось. Зато была велика вероятность, что я вкушу его здесь, в комнатке Вепсова, потому что на столе стояла початая бутылка именно дагестанского коньяка.
По глазам Цадатова я понял, что он не признал во мне белорусского хлопца, когда-то встречавшего его на минском вокзале.
— Будем издавать собрание сочинений, — сказал Вепсов. — Сколько томов?
— Семь, — посмотрел на рюмку в своей руке Цадатов. — Или восемь. Сколько получится.
— Принимайся за работу, — вздохнул Вепсов. — Пусть в бухгалтерии все обсчитают. У вас уже было полное собрание сочинений на русском языке?
— Нет, — тоже вздохнул Цадатов.
— А теперь будет! Давайте за это выпьем.
Мы выпили, и я принялся за работу. Самым сложным в ней было разбить тексты по томам, но я как-то с этим справился. Вместе с воспоминаниями получилось восемь томов.
— Придется ехать в Махачкалу, — сказал Вепсов, изучив смету расходов.
— Зачем? — удивился я.
— Подписывать договор. Платить-то будет республика. А они тратиться не любят, даже на своих классиков. Короче, вот деньги на билеты — и вперед.
Я посмотрел на кота, лежавшего под лампой. Тот широко зевнул, показав изогнутые, как у змеи, клыки, и кивнул: езжай, парень.
Деваться было некуда, и я пошел покупать билеты.
С городом Махачкала я был знаком с раннего детства. В городском поселке Ганцевичи, где я родился и прожил первые десять лет, к нашим соседям по улице однажды на лето приехала девочка из Махачкалы. Удивила меня не сама девочка — девочек у нас и своих хватало, — а то, на каком языке она говорила. Считалось, что все мы в Ганцевичах говорим по-русски. После войны в Западную Белоруссию приехали на работу люди из самых разных уголков страны, и языком общения был здесь, конечно, русский язык.
Но русский язык махачкалинской девочки сильно отличался от нашего.
— Другой русский? — улыбнулась Дарья Ивановна, моя первая учительница и одновременно соседка по дому. — Это потому, что ты белорус. Будешь хорошо учиться, и у тебя появится правильный русский язык.
С этого момента Махачкала для меня стала неким языковым эталоном. Уж там, думал я, русский язык не чета ганцевичскому.
Моими соседями в самолете оказались два человека в чалмах: один преклонного возраста, другой моложе. Тот, что старше, ни на кого не смотрел и ни с кем не говорил.
«В прежние времена человека в чалме нельзя было встретить не только в самолете, но и вообще на улице, — подумал я. — Да, изменилась страна».
— В Махачкалу? — тихо спросил меня младший из мусульман.
— В гости к Цадатову, — кивнул я.
— К самому?! — поразился тот.
— К нему.
Старший мусульманин напрягся, и я понял, что он понимает русский язык.
— Цадатов уважаемый у нас человек! — щелкнул языком мой собеседник.
— Его во всем мире знают, — согласился я.
— А это верховный муфтий Чечни, — наклонился к моему уху младший. — В Махачкалу летим, потому что Грозный еще не принимает.
Совсем недавно закончилась очередная чеченская война, и было понятно, почему не работает аэропорт в городе Грозный. Кажется, началась эта война с того, что чеченцы попытались захватить Махачкалу. Внести ясность в этом вопросе могли муфтий или его помощник, но я сдержался. «В Махачкале узнаю», — подумал я.
В аэропорту меня встретил высокий, представительный мужчина.
— Магомед, — представился он. — Министр информации и межнациональных отношений. Как долетели?
— Хорошо, — сказал я. — Сидел рядом с верховным муфтием Чечни.
Муфтий и его помощник в это время грузились в стоявшую неподалеку «волгу», такую же белую, как и машина министра.
— Да ну? — воззрился на муфтия Магомед, и почтительности в его взгляде я не заметил.
«Хорошо, что я не спросил о взаимоотношениях чеченцев и, предположим, аварцев», — подумал я.
— Пусть едет, — разрешил министр. — Мы тоже поедем.
— К Цадатову?
— Сначала в гостиницу «Каспий».
В гостинице меня поселили в стандартном одноместном номере.
«Все равно в нем только ночевать», — подумал я, окидывая взглядом кровать, стол, стул, телевизор.
— Вот он будет вас сопровождать, — подвел меня министр к крепкому на вид человеку средних лет. — Его зовут Магомед. У меня, к сожалению, дела.
Второй Магомед улыбнулся, и я понял, что с ним лучше дружить, чем не дружить.
Министр стремительно удалился.
— Пойдем? — спросил новый Магомед.
— Куда?
— Пляж рядом.
Что ж, искупаться после долгого полета было неплохо. Я взял в номере полотенце и плавки, и мы отправились на пляж.
Магомед, не раздеваясь, сел рядом с моей одеждой. Под рубашкой у него я заметил кобуру с пистолетом. «Охранник, — сообразил я. — На войне как на войне, однако».
Каспийская вода отличалась от черноморской, не говоря уж о балтийской. Она была желтовата и менее солона.
Я проплыл метров сто и выбрался на берег. Удивляло, что многие женщины, в том числе молодые, купались в длинных прозрачных рубашках, которые мало что скрывали. «А здесь не совсем светская республика», — подумал я.
— Вон та хорошая, — кивнул в сторону компании молодых особ, расположившихся рядом с нами, Магомед. — Персик!
Я не стал уточнять, которая из них персик. Для меня все они в равной степени были красотки.
Я вытерся, обсох на горячем солнце, и мы ушли с пляжа.
— Чем занимаешься? — спросил я Магомеда.
— Ничем пока, — вздохнул он. — В плену долго сидел.
— В каком плену? — опешил я.
— В чеченском. В Махачкале командир ОМОНа был. Видишь?
Он показал мне запястье правой руки. На нем были глубокие вмятины.
— В наручниках целый год держали.
— И как… выбрался?
Я с трудом переваривал информацию. В Москве, конечно, братки постреливали друг друга, но о плене я ничего не слышал.
