Мерцание золота - Кожедуб Александр Константинович (книга регистрации .TXT) 📗
«Хорошо, не в охранника, — думал я, сгибаясь под тяжестью упаковок с книгами. — Сейчас и не вспомню, как заряжается пистолет».
В махачкалинском аэропорту нас встретил Сулейман, который в предыдущий мой приезд был первым заместителем погибшего Магомеда.
— Теперь ты министр? — спросил я его.
— Нет, остаюсь замом. Вот он министр, — показал Сулейман на молодого человека.
— Заур, — представился тот.
Я посмотрел на Сулеймана. Он не выглядел расстроенным или обиженным, наоборот, улыбался как жених на свадьбе. «Странно, — подумал я. — Если бы в Москве или Минске первого заместителя не назначили министром на место ушедшего, он бы застрелился или хотя бы написал заявление об увольнении».
— Пусть работает, — сказал Сулейман. — Молодым надо дорогу давать. Ахмед в больнице, сейчас поедем к нему.
— Да, езжайте, у меня, к сожалению, дела, — сказал Заур.
Я вспомнил, что и у предыдущего министра были дела.
В больнице на входе стояли милиционеры с автоматами.
— Не положено, — сказал старший из них, когда мы попытались пройти внутрь.
— Сейчас, — достал из кармана мобильник Сулейман. — Пусть сам Ахмед скажет.
Он передал телефон милиционеру. Тот с недовольным видом выслушал длинную тираду Цадатова.
— Проходите, — посторонился милиционер, — только ненадолго. Этот с вами?
Он показал на Вепсова.
— С нами, — сказал я.
Вепсов дернулся, но ничего не сказал.
Ахмед бережно принял из моих рук подарочную коробку с восьмитомником. Чувствовалось, она не была для него тяжела.
— Наконец-то у меня появилось настоящее удостоверение личности, — сказал он. — Картинки хорошие?
— Лучший художник рисовал, — обиделся я.
— Если бы у другого поэта вышло такое собрание сочинений, — обвел взглядом своих гостей классик, — я бы ему позавидовал!
Все зааплодировали. Я с облегчением вздохнул: книги были одобрены на высшем уровне.
— Завтра в двенадцать ждет председатель Госсовета, — напомнил Сулейман.
— Мне нельзя, но я там буду! Ты будешь? — хлопнул меня по плечу Ахмед.
— Обязательно, — сказал я. — И вот он тоже.
Я показал на Вепсова. Тот дернулся и опять ничего не сказал.
— Пусть будет, — согласился Цадатов. — Прошу за стол!
Обильный стол был накрыт в соседней палате.
«Хорошо быть классиком на Кавказе, — позавидовал я. — Ничего нельзя — и все можно».
— Это надо заслужить! — доверительно наклонился ко мне Ахмед. — У вас в Белоруссии Танку тоже все можно.
Оказывается, он прекрасно знал, кто я и откуда.
— А Быкову? — спросил я.
— Быкову тоже можно, — подумав, сказал классик, — но он не возьмет. Очень честный.
Похоже, на Кавказе быть очень честным разрешалось не всем. Но я не стал забивать себе голову ерундой. Со своим уставом в чужой монастырь лезут только глупцы. И завоеватели.
— Теперь едем ко мне! — объявил Ахмед. — Уже чуду готовы.
— Что такое чуду? — спросил я.
— Блинчики с сыром, — сказал Сулейман. — По ним у нас определяют, хорошая невеста или нет.
— Чуду все делают хорошо, — возразил помощник Цадатова.
— Магомед? — посмотрел я на него.
— Конечно! — приосанился он.
Да, я уже знал, что всех помощников, охранников и прочих воинов здесь зовут Магомедами.
Сулейман и Магомед помогли Цадатову подняться.
— Эх! — с трудом разогнул колени Ахмед. — Не то я в банк положил. Нужно было не рубль — молодость положить.
Мы засмеялись.
— Молодец! — сказал Сулейман. — Настоящий аварец!
— Шамиль тоже аварец? — спросил я.
— Конечно! — обиделся заместитель министра. — Ахмед, я, Магомед — все аварцы!
— У меня в Союзе писателей двенадцать отделений, — остановился в дверях Цадатов. — Даже ногаец есть.
— Чем ногайцы отличаются от других? — спросил я на ухо Сулеймана.
— Степняки, — махнул тот рукой. — От монголов здесь остались.
— А таты?
— Таты в Дербенте.
Я понял, что национальную тему в Махачкале лучше не затрагивать: очень уж много национальностей.
Дома у Цадатова я был в предыдущий приезд. Собственно, это был не дом, а музей, построенный в честь классика. В нем все было аккуратно расставлено и развешано.
— Жена постаралась, — сказал мне тогда Цадатов. — Очень хорошая женщина.
Она не так давно умерла, и все старались говорить о ней в возвышенных тонах.
Я не поленился и поднялся по узкой лестнице на третий этаж, на котором размещался кабинет классика.
— Я сюда никого не пускаю, — сказал Ахмед, — но тебе можно. Ты мой друг.
Жалко, что этих слов никто не слышал. Все гости сидели внизу за столом.
— В следующий раз приедешь в Махачкалу, — обнял меня за плечи Ахмед, — говори всем, что ты мой друг, и тебе все дадут. Здесь меня знают.
Мне понравилась его скромность.
Кабинет, кстати, был обставлен довольно скромно. Но это тоже признак большого писателя.
— Во Внукове моим соседом был Яков Козловский, — сказал я.
— Все умерли, — вздохнул классик. — Гребнев, Солоухин, Козловский… Совсем один остался.
— Молодые не переводят?
— Переводят, но не так хорошо. У нас была другая страна.
Здесь он был прав. Великая советская литература осталась там, в Советском Союзе.
Надо сказать, я тоже не вписался в новое время, но не жалею об этом. Мне было уютно жить рядом с Быковым, Шамякиным, Думбадзе, Матевосяном, Зиедонисом и многими другими писателями. Что уж говорить о Цадатове, которого знали в самых отдаленных селениях великой страны.
На следующий день мы вручали восьмитомник Цадатова председателю Госсовета Дагестана. Фамилия его была, конечно, Магомедов. Эту ответственную миссию взял на себя Вепсов, хотя тащить коробку с книгами через весь кабинет ему было нелегко. С другой стороны, пусть знает, каково быть носильщиком при сильных мира сего.
— Кто такой? — громким шепотом спросил меня Цадатов.
— Директор, — сказал я.
— У тебя?
— У меня.
— Пусть носит, — успокоился классик.
На церемонии присутствовала вся верхушка республики. Новый министр информации и национальных отношений тоже стоял в уголке с подобострастным видом. Я подмигнул ему. Он этого не заметил.
«Правильно, — подумал я. — Подмигивать каждый может, а ты вот попробуй из простого министра прорваться в премьеры или хотя бы вице-премьеры».
Сулейман, стоявший в самом дальнем углу, улыбнулся мне. Проблемы роста были ему хорошо знакомы.
Праздновать мы опять приехали в дом Цадатова. За столом по-прежнему сидели около десяти самых близких Цадатову людей, но у меня было ощущение, что некоторых я вижу впервые. В том числе и помощника.
— Магомед? — спросил я его.
— Магомедбек, — вытянул он руки по швам.
— Что значит «бек»? — повернулся я к Сулейману.
— Воин, — ответил тот. — У него в роду все воины. Даже князья есть.
— А вот у белорусов князей нет, — загрустил я. — Как только князь, сразу уходит к полякам или литовцам. Некоторые и вовсе русскими стали.
— У нас горы, — сказал Сулейман, — далеко не уйдешь. В каждом ауле свой князь.
— Зато нет масонов, — вмешался в разговор Цадатов. — Все масоны в Москве или Ленинграде.
— Масоны при советской власти вымерли, — осмелился я возразить ему.
— Масон никогда не вымрет, — поставил точку в нашем споре Цадатов. — Сейчас я тебе подарок сделаю. Директор тоже зови.
Подошел Вепсов. Надо сказать, в незнакомом окружении он явно тушевался: не на кого было прикрикнуть, некому отдать указание. Я, к примеру, постоянно терся возле местных.
«Вот ужо приедем в Москву», — поглядывал он на меня.
«Однова живем, — отвечал я ему. — Сначала рюмочку, сверху икоркой. Москва далеко, начальник».
Но вот и его заметили.
— У тебя сабля есть? — спросил Ахмед.
— Нет, — сказал я.
— Сейчас будет.
Ахмед протянул руку. Магомедбек с готовностью сунул в нее саблю.
— Держи! — протянул мне саблю Ахмед. — Смотри на нее и меня вспоминай. Если человек плохой — сразу руби ему голову.
