Люси Краун - Шоу Ирвин (книги TXT) 📗
Оливер осторожно проводил узкие полосы на покрытом пеной лице Тони и в ушах его четкую звучал тихий успокаивающий ритмичный шорох, сопровождавший каждое движение лезвия, которым отец проводил по кожаному ремню, висевшему рядом с мраморным умывальником в той далекой ванной на побережье в 1912 году. Он также вспоминал сухой запах мыльной пены, ощущение жесткой щеточки на щеках, смесь запаха отцовского рома с маминой лавандой, которая придавала ванной комнате вечный неуловимо тонкий загадочный запах. Ему вспоминалась также океанская соль на его голых плечах после утреннего плавания, мать в легком голубом платье, сестры стоявшие на пороге ванны босые с серьезным выражением лиц.
— Входите, входите, — сказал тогда отец. — Вы присутствуете при посвящении в мужчины, дорогие дамы.
Мать и сестры так и оставались у двери, пока отце трудился нанося пену на его щеки, но когда он взял бритву и стряхнул ее три-четыре раза о ладонь, мать похлопала девочек по плечу и сказала:
— Здесь нам не место, девочки. Это только для мужской половины племени.
Она улыбалась, но очень странной улыбкой, которую Оливер никогда раньше не видел на ее лице. Мама решительно вывела девочек и плотно прикрыла дверь, прежде чем отец первый раз успел провести бритвой по лицу Оливера. Отец Оливера молча с самым серьезным видом разглядывал сына несколько мгновений, потом взял в руку его подбородок приступил к бритью быстрыми точными уверенными движениями.
Оливер все еще хранил в памяти ощущение отцовских пальцев на щеках это были сильные, твердые и вместе с тем нежные прикосновения. И только гораздо позже — после смерти отца, он поняли сколько в них было любви и сожаления.
Сейчас его рука лежала на подбородке его собственного сына, и он понимал, что ему не достает отцовской уверенности для проведения того же самого ритуала. Оливера смутно подавляло ощущение повторяемости событий, которые совершенно по-разному были окрашены любовью и счастьем. Вспоминая впервые за долгие годы все минувшие летние каникулы, полузабытые имена и лица друзей, заброшенные комнаты летнего дома, пышущего здоровьем отца, с его уверенными руками, отца которого уже давно нет в живых, Оливеру пришло в голову, что у сына наверняка будет повод обижаться на своего отца, когда Тони в свою очередь оглянется назад с вершины собственной зрелости на этот полукомичный, полуторжественный эпизод, происходящий в неуютной до предела аккуратной комнате общежития с нелепо свисающим с потолка скелетом и картой мира, утыканной отметками будущих убежищ.
Но Оливер был уверен, что его лицо не выдавало его чувств и мыслей, пока он обыденно соскабливал слой пены с подбородка и скул Тони. Он закончил, сняв последний пучок волос с верхней губы мальчика, и сделал шаг назад. — Ну вот, — заключил он. — Теперь умойся.
Тони склонился над умывальником, и набирая ладонями воду энергично плескался, в то время как Оливер наблюдал за согнувшейся голой спиной, такой худенькой, но выдающей жилистый рельеф мышц, который скрывал мешковатый пиджак. Коже, как внезапно заметил Оливер, была такой же, как и у Люси — нежной, гладкой, белоснежной со здоровым розовым оттенком просвечивающихся сосудов. Когда Тони выпрямился и вытер лицо, он в первый раз за все время посмотрел в зеркало над умывальником. Разглядывая себя, он одной рукой провел по непривычно гладким щекам. Оливер, стоявший позади, встретился глазами с зеркальным изображением сына. Без очков это были глаза Люси огромные, темно-серые, умные. Вдруг, рассматривая в зеркале чистое гладкое худощавое лицо юноши, Оливер понял, что Тони будет по-настоящему привлекательным мужчиной.
Как будто прочитав мысли отца, Тони улыбнулся Оливеру в зеркале.
— Черт, — сказал он, одновременно смущенный и довольный собой. — Они все просто умрут.
И оба усмехнулись. И Оливер понял, что не сможет оставить Тони на день Благодарения у Холлисов, на их попечение и добросердечное оплаченное гостеприимство, не сможет оставить Тони под сочувственными и плаксивыми взглядами грудастой женушки Холлиса, которая будет предсказывать печальное будущее молодого Крауна и всех брошенных мальчиков, чьи родители были в Индии, или же тех, у кого родители развелись, и кто не смог получить приглашение от семейств, еще не пострадавших от развода.
— Складывай вещи, Тони, — резко и сухо приказал Оливер. — Ты едешь со мной на выходные.
Секунду Тони оставался неподвижным, стараясь в зеркале поймать взгляд отца. Потом, без всякой улыбки он кивнул, надел рубашку и неспеша, очень тщательно начал укладывать чемоданы.
По пути в Нью-Йорк уже почти на въезде в город Тони задал вопрос:
— Как мама?
— Прекрасно, — ответил Оливер.
Впервые за эти два года они упомянули Люси.
Люси прибыла в бар отеля Пенсильвания без пяти шесть. Придерживаясь какой-то несформулированной неясной клятве, которую она дала себе сама, она теперь никогда не опаздывала и никогда не заставляла Оливера ждать, когда они собирались куда-то вместе или назначали встречу друг другу. Бар был полон мужчин, зашедших пропустить последний стаканчик по дороге домой, перед тем как сесть на поезд в Нью-Джерси или Лонг-Айленд. В баре была вывеска, что женщины без сопровождения мужчин не обслуживаются.
Она села за столик и заказала виски.
Она скромно сидела в углу в ожидании мужа и без всякой стыдливости разглядывала мужчин в баре, не опуская глаз, когда ей приходилось встречаться взглядом с одним из них. Все они выглядели серыми и уставшими за день, они жадно глотали виски, будто не могли бы иначе выдержать поездку домой и вечер в кругу семьи. Сама же она, только что из ванны, нарядно одетая и готовая к предстоящему отдыху, смотрела на них с некоторым сожалением и презрением, разглядывая их поношенные отдающие офисной скукой одежды. Она мысленно предвкушала обед с Оливером в итальянском ресторане неподалеку, который они оба очень любили. А потом ночь вдвоем в поезде. Она по-детски обожала поезда, и чувствовала себя очень уютно и благопристойно, когда спала в купе под стук колес. Оливер был прекрасным спутником — внимательным, заботливым, гораздо более разговорчивым и веселым, чем дома.
И тут она увидела направляющегося к ней Оливера. Она улыбнулась и помахала ему. Он не улыбнулся в ответ, только остановился на мгновение, поджидая кого-то, идущего позади. Оба стояли в тридцати футах от нее в узком проходе между столиками, в густом облаке сигаретного дыма.
Люси сморгнула и потрясла головой. Не может быть, подумала она.
И вот две фигуры направились к ней, и сама не понимая, что происходит, Люси встала. Увидеть его здесь, подумала она. В этом баре.
Оливер и Тони остановились по другую сторону столика. Они стояли так, молча глядя друг другу в лицо.
— Привет, мама, — сказал Тони , и она услышала как изменился его голос.
— Привет, Тони, — ответила она.
Она переводила взгляд с одного лица на другое. Тони казался усталым, но нисколько не смущенным или неловким.
Оливер внимательно следил за Люси изучающим и немного угрожающим взглядом.
Люси тихо вздохнула. Потом она вышла из-за столика, обняла Тони и поцеловала его в щеку. Он стоял держа руки по швам, безропотно давая себя поцеловать.
Он выглядит слишком высоким и взрослым для моего сына, подумала Люси, чувствую взгляды окружающих, наблюдавших семейную сцену.
— Мы не едем на Юг, — заявил Оливер. — Мы едем домой на выходные.
Это было не просто заявление, и она поняла это. Это было требование, вопрос, признание перемен и предупреждение.
Люси ненадолго замялась, потом сказала:
— Конечно.
— Вы оставайтесь здесь, а я пойду напротив и сдам билеты. Скоро вернусь.
— Нет, — сказал Люси, испугавшись при мысли о том, что ей придется так внезапно остаться наедине с Тони. — Здесь так накурено и шумно. Мы пойдем с тобой.
Оливер кивнул.
— Как скажешь.
На вокзале она старалась стать поближе к Оливеру у окошка кассы, пока он говорил с клерком. Она не переставая болтала. Ее голос казался ей самой высоким и неестественно возбужденным.
