Волшебная сказка Нью-Йорка - Данливи Джеймс Патрик (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
Лифтер, прихрамывая, движется к лифту. Высаживая Кристиана на этаже Фанни, говорит, да, ничего себе вышел курбет. Стою в вестибюле. Впервые услышав это слово. Принял его за название такой штуки у женщины. До которой она тебя допускает. Когда ты на ней женишься по окончании школы. Где у меня было двое друзей, Питт и Мигер, мы с ними играли в салки и в индейцев. Мигера я однажды поколотил. Потому что он был слишком большой. Разбил ему нос. И учитель сказал, что я должен во всем признаться. Мы с Мигером много обо всем разговаривали. Питт согласился, когда Мигер сказал, что я умный, только не хочу выставляться. А под Рождество мне дали в пьесе роль Скруджа, потому что Мигер на что-то обиделся и заявил, что не будет его играть. Девочка, в которую я был влюблен, играла ангела. Я чуть с ума не сошел от злости, когда погас свет, и Питт стал ее щупать. У нее были крылышки феи и волшебная палочка. Во время репетиции я сидел у задника, а рядом сидел ангел. Она сказала, подвинься, дай я тоже присяду. И я сидел, надеясь, что все заметят, кто рядом со мной. До того она всегда меня прогоняла. Она ходила в белых туфельках на высоких каблуках, всегда начищенных. А когда я в классе заглянул ей через плечо, хотел посмотреть, как она пишет, она сказала, нечего сдувать. У нее были карие глаза и русые волосы. Когда я глядел на нее, она говорила, чего уставился, занимайся своими делами. Однажды она прыгала с девчонками через скакалку, а я остановился, полюбоваться, и она сказала, не перестанешь пялиться, мы уйдем. Только когда я получил в школьной пьесе главную роль, она и обходилась со мной по хорошему. Но больше никто мне таких ролей не давал.
Дверь отворяется. Фанни в длинной просторной сорочке. Поворачивается ко мне спиной, так что просвечивающая синеватая ткань обвивает ее складками. Через прихожую Кристиан проходит за ней в белую комнату. Настольная лампа с фарфоровыми листьями и херувимами выключена. На лице у меня заготовленное выражение. В ответ на раскаты в ее голосе, вернее, почти что в шепоте.
— Где тебя, к дьяволу, носило, сукин ты сын.
— Там.
— Что с тобой приключилось.
— Ничего.
— Ты весь ободран. Я целый день прождала, будь ты проклят. В конторе Вайна сказали, что ты ушел от них в полдень.
— Решил устроить себе долгую прогулку.
— Прогулку. Чего это ради.
— Мне хотелось побыть одному.
— Одному. Чтобы явиться сюда как ни в чем не бывало в пять тридцать утра. Если тебе хочется побыть одному, катись отсюда к чертовой матери.
— О'кей.
Кристиан поднимается. Полной достоинства поступью следует в холл. Мимо маленькой карты на стене, которой я до сих пор не замечал. Карты острова. Кладу ладонь на перламутровую кнопку. Чтобы нажать на нее в последний раз. В спину мне смотрят глаза. Ну и черт с ней. Пусть так. Навсегда. Назад в жестокий мир. Именно в ту минуту, когда я ощутил нужду в шелковых простынях, в холодной подушке, в том, чтобы голова моя утонула в мягких грудях, чтобы меня обнимали истомленные руки. В привозном грейпфрутовом соке, в длинных ломтиках бекона, в золотистом поджаренном хлебе.
— Ладно. Возвращайся. Я не хочу, чтобы ты уходил.
Кристиан вышагивает назад. Следом Фанни, закрывшая дверь. Сядь и возьми со столика модный журнал. Чтобы быстро занять мозг какой-нибудь глупостью. Фанни, остановившись, набирает полную грудь воздуху, руки на бедрах, лицо нахмурено.
— Ради христа. Неужели тебе не известно, что значит тревожиться о человеке, гадать, куда он подевался, не случилось ли с ним чего. Неужели ты не можешь понять. Каким несчастным себя чувствуешь при этом. Где ты был.
— Заблудился на острове Стэйтен.
— Не пудри мне мозги.
— Я, пожалуй, пойду.
— Господи, как-нибудь я позволю тебе уйти и не попрошу вернуться. Я тебя убить готова. Трахался, скорее всего, с какой-нибудь дешевой лоханкой. Вроде этой мисс Мускус, которая вертит задом в похоронном бюро.
Фанни со вздохом опускается на просторную пухлую белую софу. Кристиан неторопливо листает журнал, разглядывая щедро украшенных драгоценностями женщин в вечерних платьях. Между страницами заложена старая фотография. Порыжевшая и потрескавшаяся по краям. Мужчина стоит на крыльце. В руке колокольчик, за спиной колесо в деревянной раме. Из под вязанной шапочки торчат крупные уши. Кристиан вытягивает руку с фотографией в сторону Фанни.
— Это кто.
— Мой муж. Ходил по домам, точил ножи. Начал с нуля.
— Ты, наверное, жалеешь теперь, что он умер.
— Может быть.
— Понятно.
— У него хватало воспитанности предупреждать меня, что он уходит на всю ночь.
— Дрючить цыпочек в дюжине разных отелей.
— Он заработал себе это право, красавчик.
— Не смей называть меня красавчиком.
— Красавчик.
— Не смей называть меня красавчиком.
— Убить тебя мало.
— В этом городе меня уже многие пытались убить.
Кристиан раскрывает свой гладкой черной кожи бумажник. Извлекает два снимка. Общий вид и крупный план. Корнелиус с ангельским видом покоится в вайновском гробу. Встает и, подойдя к Фанни, подносит снимки к ее лицу.
— Вот, пожалуйста. Это я. Уже умер.
В глазах Фанни, взглянувшей на снимки и выбившей их из руки Кристиана, мелькает страдальческое выражение.
— Не лезь ко мне с этой гадостью.
Кристиан подбирает снимки. Укладывает их обратно в бумажник. Развернувшись, отходит к стене. Чтобы разглядеть подвешенную за лапки птичку с синими, серыми и черными перышками. Подписано «Райская птица Наследного принца Рудольфа».
— О господи, Корнелиус, прости, я не нарочно, я просто испугалась, увидев эти картинки. У меня последнее время что-то неладное с головой, такая усталость. Сижу одна в этой паршивой норе. Мне просто хотелось, чтобы ты взял меня с собой. Ты такой молодой. А я чувствую себя жутко несчастной. Выйду за богатого старика. Потом он помрет, а я буду богатой. Вот как я всегда думала.
— И вышла и теперь ты богата.
— Богата.
— Так в чем же дело.
— В тебе. Ты приходишь сюда, берешь, что тебе нужно, а после ищи тебя свищи. Женись на мне.
— Как.
— Это все, что ты можешь сказать. Как.
Посверкивающие бриллиантами напряженные пальцы Фанни Соурпюсс. Глубоко ушедшие в обивку софы. В свете раннего утра она неотрывно смотрит на Корнелиуса Кристиана. Грохают три выстрела. Потом четвертый. В тот миг, как она вскакивает, стиснув кулаки и дрожа.
— Что это, Корнелиус.
— Стрельба.
— Так рано.
— Ранняя стрельба.
— Это внизу, на улице.
— Да, внизу на улице.
Фанни перебегает ковер, сорочка ее взметается. Волосы рассыпались по плечам. Брак это тюрьма. Где ты будешь делать то, что она тебе прикажет. Из-за денег, ради которых она вышла замуж.
— О боже, троих уложили. Троих мужчин.
Опустившись на колени, оба смотрят в окно, Фанни прижимается к Кристиану. Поворачивается, чтобы поцеловать его в щеку. Пальцы ее снимают с пиджака приставшую сосновую иголку. Между тем как со всех пустых дальних улиц налетают звуки сирен. Ветерок колышет занавеску в открытом окне. Одиннадцать зеленых с белым патрульных машин. Сверкают красные мигалки. Швейцар Фанни, потирая ушибленную мной задницу, разговаривает с полицейскими. Три всклокоченных человека в пижамах высовываются из окошек посольства. Один поднимает на нас глаза. Делаю ему ручкой. Но он, похоже, не усматривает в этом ни шутки, ни проявления дружелюбия.
Освещенные зарей медицинские кареты увозят тела. Фанни задумчиво наблюдает, как я раздеваюсь ко сну. Издалека еще долетают звуки сирен. Кончился долгий день. В угрюмом и суетливом городе. Где за каждой стеной дрыхнут чужие люди. Умри и ты мгновенно исчезнешь. Из мыслей и воспоминаний. Привидения и того от тебя не останется. Уже снесли дом, в котором умерла наша мама. И где мы с братишкой стояли, шепча. Что она предстала пред очами Господними. Ночи напролет она кашляла. Когда она лежала в гробу, мой дядя из Рокавэ я поцеловал ее. Слезы текли у него по лицу. Его оттащили, рыдающего, хватающегося за голову. У нее были светлые, уложенные колечками волосы. Такие тонкие, а вены были толстые, синие. Ладони Фанни сложены на простыне, которую она натянула поверх груди. Стоит ей увидеть моего молодца, как у нее начинают двигаться губы. Дрожь пробивает меня при мысли, что это лежит моя мать. Без отца, бывшего серой и мрачной тенью. Вешавшей шляпу и пальто снаружи на дверь. В последний раз видел его, когда он явился с бутылкой виски в ту комнату с печкой посередине, где, замерзая, жила наша мама. Постиранное белье сушилось на трубе, выходившей на улицу сквозь дырку в окне. Пьянство у моего отца было в крови, так говорил дядя, и я слышал, как он сказал. Я люблю тебя, Нен. Он забрал меня и брата, купил нам новые черные костюмчики с короткими штанами и лоснистые черные галстуки. Я стоял на сером крыльце погребальной конторы. Рядом за углом прямо под открытым небом торговали ювелирными изделиями. Очень хотелось, чтобы все увидели, какой я симпатичный и как хорошо одет. Но только старый китаец с косичкой меня и заметил. И дал мне какую-то странную комковатую конфету. При моем приближении Фанни начинает трясти. Она закрывает глаза. Кладет ладонь на волосы. Женись и будь богатеем. Останься свободным и будь бедняком. Деньги всегда были тем, чего всем не хватало. Пока дядя не отослал нас туда, где по его словам был свежий воздух и лес, чтобы играть. Мигер подружился со мной, когда умерла его мать. Он научил меня, как выстоять. В этом гнусном мире. Где нет ничего, кроме лжи. Я рассказал ему, как однажды скормил монетку одному из автоматов, из которых можно, управляя чем-то вроде маленького подъемного крана, вытащить губную гармошку, и получил всего навсего шоколадную конфетку с ликером. Мы с ним удирали с уроков в полуразрушенный дом. Отец его был в отъезде, тянул где-то телефонные линии. И после школы Мигер сам себе готовил спагетти. А поев, сам мыл тарелку. Он говорил, что Богу молиться — пустая трата времени. Монахини ублажаются свечками. А священники все дрочилы. Потому они и носят с собой такие большие белые носовые платки. Говорил, что в школе все меня считают тупицей, а он знает, какой я умный. Мы курили с ним сигареты на чердаке заброшенной фабрики. Мигер, закинув ногу на ногу, говорил, что больше никому не позволит собой командовать. Ни учителям. Ни полицейским. И никому другому, пропади они все пропадом. Волосы он зачесывал назад, разделяя в середине пробором. Говорил, что я маленький, но второго такого бойца он не встречал. Что кулаки у меня летают так быстро, что их и увидеть не успеваешь. И рассказывал, как харить девчонок. Завести в кусты и трахнуть об землю. Для того они и существуют, а еще им положено убираться в доме, мыть посуду и не мешать тебе сидеть в большом удобном кресле и ничего не делать. Кроме того бабе следует молчать в тряпочку, если конечно ты не хочешь, чтобы она что-нибудь сказала. Правда, они вместо этого ищут себе богатых мужей, чтобы можно было самим ничего не делать. Только слоняться по дому и дуть кофе чашку за чашкой. Его отец подрядил прибираться в доме бывшую сиделку. Мигер залез на чердак и провертел в потолке ванной комнаты дырочку. В субботу мы наблюдали, как она лежит на спине в ванне. Вода намочила волосы у нее между ног. Мигер сказал, что там находится щелка, куда вставляют. Потом мы с ним ходили по ребятам, у которых были сестры, и Мигер проделывал дырки в их потолках. И все сидели вокруг и дрочили. Каждый чердак в округе был залит спермой. Пока не пошла купаться чья-то мамаша. И не началась драка. Тот мальчишка сказал, я не позволю вам пялиться на мою мать. Мигер сзади зажал ему локтем горло, чуть не придушил. Они боролись, пока с потолка на мамашу в ванне не посыпалась штукатурка. Целых три мили мы тогда пробежали. И спрятались в лесу. Отец мальчика долго еще объезжал в машине окрестности, разыскивал нас. Мигер сказал, что мамаша ему понравилась, потому что у нее эти штуки такие здоровые. И что нам повезло, остались без матерей. А то захотелось бы нам их отодрать, и пошли бы дети, и они приходились бы нам братьями. Фанни, втягивая щеки, почмокивает. Девочки, поцеловав меня, обычно потом вытирали губы. Потому что я был далеко не красавец. Впрочем, Мигер сказал, что в темноте, когда мы будем всей шоблой трахаться после окончания школы, я покажусь не хуже других. Там ведь не поймешь, чья нога или сосок у тебя во рту. В словаре это называется извращением. Фанни тянет руку. Свой дорогостоящий кулачок. Чтобы понежить мою мошонку в украшенной драгоценностями ладони. Возьми эту женщину и пусть она станет твоей законной, венчанной женой. Она каждый день бывает у парикмахера. Она купила первый в Нью-Йорке дом со сдвоенным лифтом. Она сдает квартиросъемщикам целую улицу. И владеет семью заводами, производящими горы ткани. Обладай ею и оберегай ее. Пока она богатеет. А резец мой изнашивается. Доколе смерть вас не разлучит. И не отвалится в небесах твой елдак. Ибо там счастье вечное и богатства уже не нужны. В то время как на земле они способны избавить тебя от ада. Возьми меня, стонет Фанни. Школьницей в пору летней жары она голышом лежала в постели. Размышляя о том, что в такое время делают богачи. Открытые окна. Слышно было, как футах в двадцати от нее, в соседнем доме старенький мистер Приббль уламывает жену, чтобы та ему дала. Корнелиус, когда я была маленькой, этот костлявый старый пердун лазил ко мне под платье. Я хотела, чтобы все любили меня. Пыталась покончить с собой. Перерезала запястья. Если бы только я встретила тебя тринадцать лет назад. До того, как погубила свою жизнь. Решив, что ничего хорошего меня уже не ждет. А значит и жить не стоит. Мне казалось, что я стою посреди пустой железнодорожной станции. После того как все поезда и все люди ушли.
