И умереть некогда - Виалар Поль (книги без сокращений .txt) 📗
С первого же взгляда было ясно, что придется многое пересмотреть, и просто для того, чтобы привести все в порядок, Гюстав дал себе слово это сделать. Нет, Фритш не должен был подписывать на таких условиях, не должен был соглашаться на такие ничтожные, хоть и верные прибыли, когда эти поистине необъятные средства открывали огромные возможности для маневрирования. Правда, мадам Каппадос частенько брала деньги, и Фритш безотказно давал ей столько, сколько она просила, но это были крохи по сравнению с тем, что было рассыпано по разным вкладам, нередко не приносившим никакого дохода. Обладание же таким состоянием — большая сила, о чем Фритш явно не догадывался. А Гюстав, произведя весьма предварительный подсчет, невольно громко воскликнул:
— О, с этим можно делать большие дела!..
«Тихо! Тихо! — тотчас осадил он себя. Я ведь сказал: шесть месяцев. Нельзя все-таки живьем закапывать себя в могилу!..» Так он и подумал: «Все-таки!»
Первым, кого он увидел на другой день утром, за добрых четверть часа до панихиды, был Джонсон. По счастью, в комнате, где стоял гроб, уже находились мадам Люси и две ее приятельницы, все в черном. Гюстав раскрыл объятья, словно был представителем семьи покойного, и прижал Джонсона к груди. Тот не оттолкнул его, — лишь шепнул на ухо:
— Нам надо поговорить.
— Согласен, — сказал Гюстав. — Зачем же, по-вашему, я просил вас приехать?
И тут же придумал всякие предлоги, чтобы отложить разговор. Поговорить, конечно, надо, но позже, когда позволят приличия, причем он прекрасно знал, что? он скажет. Он представил мадам Люси, добавив, что она является «доверенным лицом» мадам Каппадос вместо «бедняги Фритша». Не успела старая дева отойти, как Джонсон снова шепнул Гюставу на ухо:
— Женщина?! Это многое облегчает.
— Внешность бывает обманчива, — произнес Гюстав, скорчив гримасу. — Я со вчерашнего дня занимаюсь ею, это твердый орешек, не сразу раскусишь: можно подумать, что за этим лбом, под внешностью средненькой службистки, ограниченной домашней хозяйки скрываются ум, воля и коварство опытного мужчины. Вы знаете, что она была любовницей Фритша?
Джонсон смерил взглядом эту полувдову и, в свою очередь, скорчил гримасу. Ему нравились высокие, стройные, начитанные и непременно дорогостоящие девицы, и чтобы кто-то мог польститься на такую малопривлекательную, лишенную обаяния толстуху — это просто не укладывалось у него в голове. Он подумал, что либо у Фритша начисто отсутствовало воображение, либо, наоборот, оно было слишком пылкое. Это отнюдь не возвеличило Фритша в его глазах, только позволило вполне справедливо прийти к выводу, что тот не принадлежал к людям его породы. Зато его успокаивало то, что Гюстав, — хотя многое тревожило его в поведении и поступках последнего, которые еще требовали уточнения, — никогда не позарится на такую женщину, и отсутствие мадам Каппадос подле мадам Люси и Рабо казалось ему счастливым предзнаменованием.
Вдова миллиардера появилась как раз когда собирались выносить тело. Полотнища черного крепа закрывали ее с головы до ног, что выглядело несколько странно, но она ни в чем не знала меры и, следуя обычаю предков чтить и оплакивать мертвецов, вырядилась соответственно, а очутившись перед гробом, начала бурно проявлять горе.
Да, она оплакивала этого Фритша, который так часто ей докучал. Она плакала, как плакала на груди мадам Люси, когда впервые увидела ее. С такой же непринужденностью она будет смеяться, как только кладбище останется позади и все будет забыто. А почему бы ей и не смеяться: ведь Гюстав прислал ей бумаги, доверенность, и сейчас, уже подписанные ею, они лежали у нее в сумочке. Шесть месяцев спокойной жизни!.. А там видно будет — она дала себе слово позаботиться об этом и принять необходимые меры, чтобы так оно было и дальше. Служители похоронного бюро как раз поднимали гроб, когда она подошла и осенила его широким крестом с помощью ветки самшита, лежавшей в блюде со святой водою, которое стояло на стуле.
В церкви среди горстки присутствующих, затем на кладбище, где все прошло очень быстро, мадам Каппадос стояла в первом ряду, возле могилы, у самого края, рядом с мадам Люси. Чуть поодаль от них стоял Гюстав. Костюм на нем был довольно светлый — тот самый, в котором он был в Орли, когда там сгорело все, что он привез с собой из Америки; он подумал было пришить к лацкану кусочек черного крепа, но потом решительно отбросил эту мысль: просто надо выделить время и одеться как следует — это становилось уже необходимо. Немного дальше стоял Джонсон — Джонсон, который в эту минуту еще считал, что вместе со своим союзником Фридбергом и экспансивным Беллони представляет наиболее активную и цепкую часть ЕКВСЛ. Дальше простирался пологий холм, на склонах которого раскинулось кладбище Пер-Лашез, где находился семейный склеп Фритшей, и за ним — город, весь огромный Париж, с его домами, дымящими заводами, людьми, которые суетятся, как муравьи, снуют туда, сюда без всякой цели. А дальше — вся остальная Франция, Европа (опутанная нитями ЕКВСЛ), и моря, и Азия, и Австралия, и два американских континента, и весь мир — мир, владычество над которым, что бы ни делал Гюстав, чего бы он ни желал, как бы ни была тверда его воля, какой бы сильной ни была любовь к Лоранс, являлось пределом его желаний, целью его жизни. Мир, в котором человек его масштаба — он это знал — никогда не погибнет. Мир, которым, однако, не под силу владеть одному человеку; каков бы ни был этот человек, — он неизбежно погибнет, исчезнет, будет уничтожен, если нарушится равновесие, ибо мир обладает силами, несоизмеримыми с силой этого пигмея, и хоть он, возможно, и кажется другим людям гигантом, он будет в мгновение ока поглощен и предан забвению, словно никогда и не существовал.
Глава XVIII
По окончании церемонии Гюстав с Джонсоном отправились вместе обедать. За столом они говорили о разных пустяках. Тем не менее Джонсон пришел к убеждению, что не ошибся и что от этого Рабо надо избавиться как можно быстрее: хоть он и объяснил, почему приехал в Париж и что? намерен предпринять в связи с ЕКВСЛ, он был несомненно опасен — теперь Джонсон в этом не сомневался. Слишком он был сильным, слишком изворотливым, слишком уверенным в себе — видимо, он лишь случайно оказался простым шофером в Ницце. Такое предположение было бы противоестественным для француза, но ньюйоркца это не могло удивить, и Джонсон лишь еще больше укрепился в своем убеждении. Да, Рабо надо устранять. Любопытно, что Гюстав в это же самое время точно так же думал о Джонсоне, с той лишь разницей, что теперь у него уже было оружие — оружие, которое лежало у него в кармане и позволяло это осуществить.
— Мы вместе возвращаемся в Ниццу?
— Я так полагал.
— Вечерним самолетом?
— Нет, — сказал Гюстав, — мы ничего на этом не выиграем, поэтому я забронировал два спальных места в «Голубом экспрессе». Поужинаем вместе в вагоне-ресторане, а потом спокойно выспимся.
Так все и произошло. Правда, Гюстав между обедом и отъездом провел шесть часов в обществе мадам Люси, разбираясь в делах. Расстался он с ней, лишь отдав все необходимые распоряжения: теперь он знал, что может ей довериться, что она точно все выполнит. Прежде чем с ней расстаться, он рассказал, что задумал приобрести участки в Симьезе, и хотя согласия ее не требовалось, она одобрила его начинание: денег было столько, что, на ее взгляд, такое помещение капитала было бы весьма удачным. В результате Гюстав уехал, увозя с собой, помимо доверенности, скрепленной подписью мадам Каппадос и заверенной у нотариуса, чековую книжку, которую он имел право заполнять и подписывать сам. Кстати, первый чек он выписал на имя мадам Каппадос, которой понадобились деньги. О, сущий пустяк — какой-то миллион! Она сделала кое-какие покупки, которые сама считала излишними!
Поужинав и даже по-дружески выпив затем виски в вагоне-баре, Джонсон и Гюстав — оба разделись в своем двухместном купе и на специально приготовленные для этой цели плечики повесили свои пиджаки, в карманах которых находились некоторые бумаги, не нарушившие, однако, добрососедских отношений между указанными неодушевленными предметами, утрачивающими на время ночи всякую связь с живыми владельцами. Затем оба улеглись один над другим, причем Гюстав уступил нижнее место тому, кто пока еще был его патроном; оба испытывали известное недоверие друг к другу, но лишь в той мере, в какой испытывают его обычно дельцы, что не мешает им сохранять уверенность в себе, а потому и спокойствие.
