Из чего только сделаны мальчики. Из чего только сделаны девочки (антология) - Фрай Макс

Уже стоя на крыше, я стал представлять, как буду лезть обратно. Я старался не думать о том, как буду искать ногами верхнюю ступеньку лестницы. Я старался не думать про окно, которое могли закрыть жильцы, пока я буду ходить по крыше. Я старался не думать о том, заметили меня или не заметили. Впрочем, думал я об этом недолго. Тётка не обманула – крыша была отменная. Над огромным павильоном в небо уходила смотровая вышка – сварная конструкция, формой и размером напоминавшая опору ЛЭП, с лестницей и красным габаритным фонарём на самом верху. Я обошёл крышу (она была большая и абсолютно плоская), посмотрел со всех сторон на виды ночного центра, залез по лестнице на крышу павильона, а оттуда – на смотровую вышку. С этой высоты я хорошо различал людей, гулявших по Тверской – дом перед «тучерезом» не мог загородить их.

Я провёл на крыше дома Нирнзее несколько часов. Примерно те же виды, как я узнал потом, открылись много лет назад Михаилу Булгакову, посетившего это место; он упоминает про светившиеся цепями огней бульварные кольца, про ворчавшую, гудевшую внутри Москву, про ресторан с фрачными лакеями, про приплюснутые головы нэпмэнов и про своё тогдашнее настроение: «На душе у меня было радостно и страшно».

Я не стал дожидаться рассвета и начал спуск. К счастью, мои опасения не оправдались. В лаз я проник довольно легко и без труда отыскал ногами лестницу. В случае, если окно окажется закрытым, я собирался спускаться поэтажно, проверяя каждое окно. Если бы все они оказались заперты, я бы спустился по лестнице до самого конца – лестница выводила на какую-то пристройку, с которой уже можно было спрыгнуть на землю. Но окно оказалось не заперто, и я был очень этому рад, потому что вариант долгого спуска по шаткой лестнице, с риском быть замеченным, оставался на совсем уж крайний случай. Теперь мне предстояло повторить щекочущую нервы процедуру, только на сей раз шагнуть нужно было с лестницы на подоконник. Но всё обошлось: я шагнул, схватился руками за оконную раму, спрыгнул с подоконника, прошёл по коридору, свернул к лестнице, спустился на полпролёта к лифту, доехал до первого этажа, прошёл мимо клевавшей носом вахтёрши и вышел из подъезда в переулок. Вскоре я уже ехал на первом поезде домой.

Тем же летом я залез на ещё одну крышу. Это был девятиэтажный сталинский дом почти квадратного сечения, чем-то похожий на средневековый замок. Его крышу венчали декоративные, как у шахматной ладьи, зубцы. Располагался он на проспекте Мира, неподалёку от павильона радиальной линии. На первом этаже функционировал довольно странный универмаг, в облике которого до сих пор угадывались черты бывшего советского торгового предприятия. Со стороны двора к дому примыкала одноэтажная пристройка, относящаяся к универмагу. На её крышу вела небольшая лестница. По крыше пристройки можно было дойти до большой пожарной лестницы, которая вела на крышу «замка».

Крыша пристройки неожиданно оказалась катастрофически гремучей, и пока я дошёл до лестницы, жмурясь на каждом шагу, я почти не сомневался, что все обитатели квартир, в чьих окнах горел свет, уже звонят в милицию. Выждав минут десять и убедив себя, что никаких последствий моё появление не вызвало и вызвать не могло, я начал подъём.

Лестница оказалась небывалой длины, таких длинных мне ещё не попадалось. Ещё с земли я заметил, что последний лестничный пролёт, ведущий на крышу, забит досками. Но я решил поступиться одним из своих альпинистских принципов, больно уж дом был хорош. Добравшись до этих досок, я обнаружил, что они стоят намертво, без малейшего зазора, который позволял бы хоть за что-нибудь ухватиться. В качестве попятного можно было залезть на чердак под крышей, который уже остался позади – одно из круглых чердачных окон без стекла и рамы было расположено прямо напротив лестницы, и оно было достаточно велико, чтобы я мог туда пролезть. Но я решил побороться до конца. После нескольких неудачных попыток мне всё же удалось перекинуть ногу через деревянный блок. Я подтянулся и вылез на крышу. Точнее, на одно из двух оснований, окружавших Замок. С основания на главную крышу вела другая лестница. Через пару минут я уже стоял в окружении декоративных зубцов.

Как всегда, обойдя крышу и посмотрев на город со всех сторон, я начал спуск, который оказался одним из самых коротких: через круглое окно я влез на чердак. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел далеко впереди слабый отсвет на полу, что могло означать лишь одно – люк был открыт. Я пошёл на этот свет, не различая в темноте собственных ног. Дойдя до люка, я по лестнице спустился на верхний этаж, вызвал лифт, доехал на нём до первого этажа и под писк домофона вышел на улицу. В сущности спуск получился неожиданно цивильным, но всё же я был доволен тем, что мне не пришлось сражаться со щитом, спускаться по бесконечной лестнице и снова греметь по крыше подсобки.

На тот момент в списке оставалось ещё несколько домов. Но тем не менее, вопреки моим планам, «замок» стал последней вершиной; восхождения на этом прекратились. Может быть, всё само собой пошло по угасающей, и у меня просто кончился запал, а может, как-то повлияла история, случившаяся в этом доме вскоре после моего восхождения – довольно странная история, участником которой мне выпало стать.

Всё началось с того, что тем же летом, в метро, на станции Проспект мира я познакомился с девушкой. Мы ехали в одном вагоне. Потом мы вышли на станции, направились в разные стороны, и я оглянулся. Одновременно оглянулась и девушка. Я изменил свою траекторию, подошёл к ней, и мы познакомились.

Я предложил ей подняться из метро и немного пройтись в сторону Екатерининского парка. По дороге я вспомнил про «замок» и стал рассказывать, как он похож на средневековую башню, и как хорошо сидеть на скамейке во дворе и смотреть на облака, проплывающие над зубцами башни. Среди прочего я рассказал, что недавно побывал на крыше этого дома. Не хочешь посмотреть, там есть двор, скамейки. Ну, давай. Пошли.

Мы пришли во двор, сели на свободную скамейку и стали разглядывать «замок», о чём-то разговаривая. Во дворе мы оказались не одни; рядом тусовалась компания местных выпивох. К этому моменту они как раз стали расходиться. Мы тоже собирались скоро пойти к пруду, уткам, планетарию и летней танцплощадке, крыша которой была похожа на летающую тарелку – изящный образец архитектурного минимализма 70-х.

Когда мы уже собрались уходить и поднялись со скамейки, нас окликнул последний из оставшихся сидельцев. Это был мужчина лет тридцати пяти, довольно сильно пьяный, что однако не мешало ему говорить вполне осмысленно и как бы трезво. Он рассказал, что сегодня немного превысил свою норму, потому что у него день памяти; много лет назад он проходил военную службу в Афганистане, в хорошо подготовленном боевом полку, который почти полностью полёг. С той поры каждый год, ровно в этот день, он поминает своих погибших друзей. Ещё он сказал, что мы очень хорошие симпатичные ребята, и ему как-то жаль вот так упускать знакомство с нами. Если бы мы составили ему компанию и зашли в гости выпить (он подчеркнул – кофе), он был бы очень этому рад, потому что на душе тяжесть, и хочется просто поболтать с кем-нибудь, особенно с такими молодыми прекрасными ребятами. Я живу вот в этом доме, сказал он, здесь я родился и вырос, пойдёмте, правда, я вас приглашаю, наверное, вам трудно поверить, что я ни с кем не знакомлюсь на улице, и уж тем более не зову сразу в гости, но это так. Вы меня очень обяжете, правда.

Вот так он говорил – настойчиво, и вместе с тем обаятельно, с некоторым даже артистизмом. Он производил впечатление неглупого, немного уставшего от жизни человека, и я подумал, ну раз он так зовёт, можно зайти ненадолго, тем более – в «замок», который я совсем недавно покорил; приобщиться его внутренних тайн и после этого окончательно закрыть для себя; стечение этих обстоятельств показалось мне вовсе не случайным, и как и в тот раз, когда нужно было решиться и сделать шаг на лестницу дома Нирнзее, я понял, что другого случая не будет.