Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле - Бэнк Мелисса (книги .TXT) 📗

— Желаю удачи, — ответила я, но тут же вошла бабушка, как будто она только нас и ждала.

И Джулия вынуждена была отправиться со мной в лишенный мужчин мир коек.

Я проснулась поздно. Бабушка уже уехала.

— Она не хотела тебя будить, — объяснила мама. — У нее в Филадельфии вечеринка, на которую она боится опоздать.

— Для нее тусовки — способ существования, — констатировала я.

Мама улыбнулась.

— Видела бы ты, какой хорошенькой она была в молодости.

Это заставило меня вспомнить бабушкины слова о том, что я тоже была бы хорошенькой, если бы постаралась. Но я не сказала матери, что чувствую себя уязвленной ее духом всепрощения. Я спросила:

— Мам, красота — это случайность?

— А как она великолепно держится! — не дала сбить себя с толку мама и пошла описывать плиссированную юбку с жесткими складками, высокие каблуки и белые перчатки, которые носила ее мать.

Я позволила ей закончить. Потом спросила, где Генри и Джулия.

— Они только что пошли играть в теннис. Почему бы и тебе не присоединиться к ним?

Я удивилась, что они играли в теннис, вместо того чтобы обсуждать свои проблемы. Возможно, они уже обо всем поговорили. Может, все уладилось.

Я прикрепила ракетку к багажнику велосипеда и покатила в сторону кортов.

Они только что закончили разминку. Увидев меня, Генри спросил:

— Хочешь поиграть?

Я сказала, что хочу посмотреть.

Подавала Джулия. Сразу было видно, что она в отличной форме. В каждом ее ударе чувствовались годы тренировок. Генри был самоучкой и колотил по мячу как попало — и его удары либо невозможно было брать, либо наоборот — мяч летел через ограду в лагуну.

Генри проиграл первый гейм; Джулия подошла к сетке.

Он спросил, в чем дело.

Она сказала:

— Поменяемся полями!

— О'кей, — сказал он.

Когда они проходили друг мимо друга, он хлопнул ее по заду ракеткой — просто так, легонько, — но в этом не было видно нежности.

Он так и не научился держать в ладони два мяча одновременно и один положил рядом с собой. Подача была лихая: он согнул колени и одновременно замахнулся ракеткой. Джулия с большим трудом отбила этот удар. Второй гейм закончился в пользу Генри, и он направился к сетке, не собрав для нее мячей.

— Меняемся местами, — сказала Джулия.

— Но ведь мы, кажется, уже менялись.

— На дополнительный гейм, — объяснила она.

Я сказала:

— Вы хорошо смотритесь, ребята.

Джулия спросила, не хочу ли я сыграть вместо нее, но я поблагодарила ее и села на велосипед.

Дома отец читал книгу, которую дала ему Джулия.

— Интересно? — спросила я.

— Хорошо написано, — ответил он.

И спросил, понравилась ли мне игра. Я сказала, что Джулия — прекрасный игрок.

— А Генри?

Я изобразила подачу Генри, и отец рассмеялся.

Тогда я сказала:

— Что-то у них не ладится.

— Это бывает, — отозвался отец.

Я посмотрела через лагуну на новый дом, который был уже готов. Он был огромен и напоминал карикатуру Уолта Диснея на дом Креза с его колоннами и искусно выложенной крышей, похожей на крутой берег. Я назвала его Дворцом на воде.

Мне стало грустно смотреть на него, и я спросила отца:

— Как ты думаешь, мы когда-нибудь вернемся всей семьей в Нантакет?

— Не знаю, милая, — отозвался он.

Ему хотелось знать, почему я грущу, вспоминая Нантакет. Сейчас он говорил со мной не так, как всегда; и если бы у меня были проблемы, он помог бы мне их решить, но я помнила, чем закончился наш последний разговор о Нантакете, и не была уверена, что можно безнаказанно высказывать все, что ты чувствуешь.

И тем не менее я попыталась это сделать. Мне не хватало слов, чтобы выразить свои ощущения, воссоздать солнечный свет, проникающий сквозь кроны старых деревьев, и ночной туман, который стлался по камням мостовой, и я качала перечислять в уме все, что могла вспомнить: концерт джазовой музыки, который мы слушали на пристани, демонстрацию немых фильмов в церкви, китобойный музей, куда мы заглядывали в пасмурные дни. Однако, уже начав говорить, я сообразила, что прошлым летом, которое мы там провели, мы ничего этого не делали. И мне стало невыразимо грустно при мысли о том, что это никогда больше не повторится — ни в Нантакете, ни где бы то ни было.

— Что с тобой? — спросил отец, и его голос был так нежен, что мне захотелось плакать, и я тут же разрыдалась. Он протянул мне свой носовой платок, пропахший трубочным табаком, который он носил в кисете в боковом кармане. — Что с тобой? — повторил он.

Я призналась, что скучаю по тем временам, когда мы наблюдали за звездами из обсерватории Марии Митчел и ловили рыбу в пруду.

Когда я упомянула об уроках плавания на детском пляже, он улыбнулся, потому что в моем голосе прозвучала безысходная грусть.

Чтобы поощрить меня за примерное поведение, отец в конце каждого лета водил меня — вернее, нас обоих — обедать в ресторан. Он полюбопытствовал, помню ли я наш первый обед «У Винсента», и я кивнула. Я хорошо запомнила, что он велел взять с собой табель (я была лучшей ученицей в классе) и показать его официанту.

Я вернула отцу носовой платок.

Потом он спросил:

— Хочешь пойти со мной на ланч?

И мы пошли.

Через несколько дней после отъезда Джулии я обнаружила на столике для почты посылку, которую она прислала маме. Там была открытка: акварельный рисунок, изображающий парусную шлюпку. Хотя письмо начиналось словами «Милая Луиза», я прочитала его, чтобы узнать, нет ли там чего о Генри или обо мне. Но она писала только о том, каким удовольствием для нее было знакомство с нами, как ей понравилось ходить под парусом, и загорать на пляже, и так далее. Вплоть до постскриптума, который гласил: «Вложение — для Джейн».

Это был пакет, в котором — судя по размеру — свитер, о каком я мечтала, не поместился бы. И все же подарок Джулии привел меня в восторг. Она прислала мне книгу «Великий Гэтсби» [3], написав на форзаце: «Это, кажется, тебе рано читать».

Я узнала, что Джулия и Генри расстались, но думала, что они, быть может, еще сойдутся, как и ее родители. Я надеялась, что она приедет к нам вместе с Генри, и это будет приятным сюрпризом. По такому случаю я выбрала самый лучший свой рисунок, чтобы ей показать.

Но Генри приехал один. Он побрился. Где прежде росла борода, кожа была светлой. В остальном лицо не изменилось, и все-таки мне привыкнуть к его новому облику было трудно. Никто из нас и словом не упомянул о Джулии.

Я вернулась в спальню и посмотрела на свой рисунок уже критическим взглядом, как будто одно то, что она не приехала, свидетельствовало о его низком качестве. Рисунок был такой же, как и все остальные, — просто изображение группы людей. Я решила, что не смогу иллюстрировать книги для детей, за исключением тех, где описывались бы люди, слоняющиеся без дела.

На пляже было жарко. Наступило бабье лето. Генри сообщил мне, что начал писать роман.

— Наверное, Джулия могла бы тебе помочь, — сказала я. — Она редактирует книги для детей.

Я заметила, как обидели его мои слова, и поспешила извиниться, но при этом дала понять, что Джулия мне нравится и я хочу узнать, почему они порвали отношения.

Генри помолчал, потом рассказал мне о празднестве в Саутгемптоне. Тот дом — по его словам — был огромен и стоял прямо на берегу. Гостей собралось не меньше сотни, а то и целых две, для вечеринки был нанят джаз-оркестр.

Джулия вроде бы просила его надеть черный костюм, но он об этом то ли забыл, то ли решил, что и так сойдет. В общем, пришлось срочно брать костюм напрокат. Генри изобразил, как отец Джулии говорит: «Единственное, что надо уметь трубачам, — это владеть трубой». Кажется, ее отец произвел на Генри неблагоприятное впечатление.