Угол покоя - Стегнер Уоллес (книги бесплатно без .TXT, .FB2) 📗
(Через несколько лет она, бережливая леди, у которой всякий крохотный опыт шел в дело, написала другую историю про ягненка – в ней он захворал, и пастух-баск его бросил. Она проиллюстрировала рассказ, использовав двоих из своих детей как модели, и опубликовала в детском журнале “Сент Николас”. Помню, как она читала его мне в моем детстве, и вот этот журнал передо мной на столе, лица вполне узнаваемы – бабушка это умела. Серьезный мальчик лет десяти – вне всякого сомнения, мой отец, рядом с ним маленькая сестренка, они сидят на корточках и дают ягненку пить из детской бутылочки. Глядя на картинку, я, бог знает почему, чувствую себя старым, и мне тоскливо.
Какая банальность способна завладеть воспоминаниями трех-четырех поколений! Трех как минимум. Родман, подозреваю, обходится в своей мифологии без спасенных ягнят. Возможно, я потому так хорошо помню эту историю, что она, безусловно, кое‑что значила для бабушки. Вижу ее мысленно: дочитав мне рассказ, она сидит со мной на веранде на длинных качелях, аккуратная голова наклонена, губы плотно сомкнуты, думает. Потом в одном глазу, видимом мне сбоку, вдруг округлая жидкая линза – как под давлением выскочила. Не потекла по щеке вниз, а буквально прыгнула из глаза и мокро ударилась о страницу. “Фу, да что такое!” – вырвалось у бабушки, и она сердито вытерла пятнышко основанием ладони. Ее слеза, такая внезапная и необъяснимая, озадачила меня и настроила на серьезный лад. Лишь позднее, думая об этом, я понял, что не детское папино лицо заставило ее заплакать и, конечно же, не ягненок, который не прожил потом и суток. Причина – маленькая Агнес, папина сестренка. Овечка, которую не спасли. Бабушка носила эту девочку как терновый венец.)
Когда истории иссякли, она стала развлекать Олли, помогая ему находить картинки в замерзшем окне. Снизу вверх из оконной рамы рос целый лес папоротников, и ногтем она поселила в нем оленей и лисиц, чьи морды проглядывали сквозь заросли, а из сáмой гущи внутрь вагона озадаченно уставилось усатое лицо.
– Это папа, – сказала она. – Ищет нас. Думает, мы заблудились.
Они захихикали вместе.
Но, когда приехали в Бьюна-Висту, она не увидела его так явственно, как на морозном стекле. Задолго до остановки закуталась сама и закутала Олли, и они первыми спустились в мешанину пара, ветра и летящего снега. Она помогла Олли сойти, потом, полуослепшая, повернулась и увидела фигуру – знакомый рост, блестящие глаза и зубы, лица почти не видно из‑за меховой шапки и воротника из овчины. С восклицанием бросилась фигуре в объятия – и обнаружила, что целует Фрэнка Сарджента.
– О боже! – В ужасе и со смехом отпрянула, хватая Олли за руку, чтоб его не сдуло. Фрэнк, рьяно ответивший на ее объятия, смеялся еще пуще. Его глаза, глядя на нее, сияли восторгом. Усы – это у него было новое, раньше он их брил – пощекотали ей губы. – О, Фрэнк, рада вас видеть! Спутала вас с Оливером, вот и… А он‑то где? Не приехал? Что‑то случилось?
– Да, случилось, черт побери, – произнес Оливер из вьюги позади нее. – Человек приехал встретить жену, а она лобызает его подчиненного.
Ее обхватили руки, прижимая к холодной ткани, губы кольнуло – еще одни усы. Крепко взявшись за руки, они с Оливером смотрели друг на друга. Она увидела, что он с прошлого года еще похудел. Выражение лица веселое, доброе, но чем‑то он, глядя из‑под капюшона, напомнил ей аскетов Эль Греко. И она поняла, почему ошиблась. Фрэнк так скрупулезно подражал Оливеру во всем – одежда, жесты, походка, усы, – что можно было принять их за братьев, один посветлее, другой потемнее.
Оливер стиснул ей напоследок руки и отпустил. Тихонько встал перед Олли на колени в паровозную золу и снег. Она увидела, как уверенно он это сделал, как успокоительно приноровился к детскому росту. Любовь в его лице невозможно было ни истолковать иначе, ни недооценить. С сыном у него это было всегда. Даже грудным младенцем Олли, завидев отца через комнату, радостно фыркал, сиял улыбкой, дрыгал ножками и тянул ручки. Она слегка ревновала тогда ребенка: ее он принимал как должное, а отца любил горячо. Сейчас, глядя на их серьезную встречу под снежным ветром, она поняла, что Олли не нужно знакомиться с ним заново, как с ней в ноябре. За два года Олли, может быть, и забыл отца, но сейчас он мигом проникся к нему доверием.
– Ну! – сказал Оливер, сидя теперь на корточках. – Вот молодой человек, с которым я хотел повстречаться. Тебя зовут Оливер Уорд?
Чуточку нерешительно – все‑таки мама вначале поцеловала другого мужчину – Олли сказал:
– Да?
– А знаешь что? Ведь меня тоже так зовут. Ты не думаешь, что ты мой сынишка? У меня он есть где‑то на свете. Олли Уорд. Может быть, это ты?
Улыбаясь нетвердой улыбкой, мальчик оглядывал отцовское лицо.
– А ты сам знаешь! – сказал он. Рука и взрыв смеха взметнули его вверх. Он возликовал – такая высота! – Я попрощался с лосем, – сказал он. – Мы на поезде ехали.
– Правда? Ну, я тебе тогда скажу, что дальше будет. Ты поедешь в коляске, весь завернутый в бизоний мех, и тебя будет греть большой горячий утюг. Фрэнк целый час нагревал пару утюгов на вокзальной печке.
– Ах, Фрэнк, вы заботливы, как всегда, – сказала Сюзан. – Помню, как в прошлый раз вы натопили для меня печь.
– Мне надо было что‑нибудь придумать, чтоб от Прайси не отстать, – сказал Фрэнк. – Он в Ледвилле топит ваш камин, чтоб жару в дому не было маловато.
Они оба были немилосердные возницы, лошадям спуску не давали. Сказали, погода ненадежная, может стать еще хуже, и, как стрелки, нацелились на Ледвилл сквозь прорезь конских ушей. Когда был выбор между гладкой ездой и быстрой, выбирали быструю. Хлыст чаще был в руке, чем в своем гнезде. Каждые полчаса один передавал другому вожжи через колени Сюзан, а сам подсовывал под себя окоченевшие ладони. Дорога петляла, от ветра Сюзан загораживал то один, то другой из мужчин, и поначалу ей не было холодно. Ступни грел теплый утюг, ладони защищала муфта. Гнездясь между двумя прикрученными сундуками, закутанный в одеяло и бизонью полость, Олли дышал через щелочку, как дышат тюлени, протаивая лед.
День походил на тот, в который она покидала горы несколько месяцев назад. Ветер был полон сухого, как щебенка, снега, в черно-белой долине ни намека на весну, вершины застилала пелена. Акт творения, создавший Милтон с его распускающимися яблонями, был иным, куда более мягким.
На свои вопросы она получала лаконичные ответы.
Зима была скверная, вьюга за вьюгой.
Дамы еще не вернулись.
Город не так цветет экономически, как в прошлом году: под землей не все ладно, цена серебра упала до доллара пятнадцати центов. Некоторые рудники постарались выбрать высококачественную руду, чтобы повысить стоимость своих акций. Рудник “Роберт Э. Ли” проделал трюк: выдал серебра на сто восемнадцать тысяч долларов за один семнадцатичасовой рабочий день. Главные акционеры “Маленького Питтсбурга”, полгода клавшие в карман ежемесячно по сотне тысяч долларов дивидендов, только что сбыли с рук восемьдесят пять тысяч акций по баснословной цене и оставили новых владельцев с выпотрошенным рудником. У хозяев “Хризолита” конфликт с рабочими, они устроили им локаут и выставили круглосуточную вооруженную охрану, опасаясь динамитчиков.
– Ферд Уорд вернул то, что украл его сын?
– То, что он взял из кассы. Но не то, что занял у нас с Фрэнком.
– А ты требовал?
– Два раза упомянул.
– Но он тебе не заплатил.
– Пока нет.
– И не заплатит! – выкрикнула она в струю холодного воздуха. – Ох, Оливер, ну почему всегда именно ты оказываешься обманут?
Его, похоже, позабавило.
– Об этом я знаю не больше, чем ты. Что скажешь, Фрэнк?
– Не имею понятия.
– Вы два сапога пара, – сказала Сюзан.
– Он хуже, – сказал Оливер. – Подкрадывается и целует жену начальника.
– А по‑моему, это было мило, – сказала Сюзан. – Слышите меня? По крайней мере он не берет денег взаймы без возврата и не грабит кассу.
