Концертмейстер - Замшев Максим (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно TXT) 📗
Пес тоненько тявкнул.
— Вот еще подтверждение, что собаки все понимают. Так что ты, Димка, не сомневайся. Они братья наши, только меньшие. Куда двинемся?
— Давайте к консерватории подойдем. А? Это же недалеко совсем. — Арсения сейчас невыносимо потянуло к этому желтому зданию, где его впервые предали, где рухнули мечты, но где еще скрывалось что-то, зачем ему необходимо вернуться.
— Молодость вспомнить? — Аглая улыбнулась. — Ну, давай. Хоть я там бываю каждый день. И сегодня была. Скоро сессия…
— Ты учишься в консе? — Арсений перешел на московский музыкальный жаргон совершенно неосознанно. (Частью этого жаргона были еще словечки «мерзла» — это консерваторское училище в Мерзляковском переулке — и «гнус» — это все заведения имени Гнесиных.)
Димку опять с головой накрывала злоба. Могла бы и сказать, что сегодня около консерватории встречалась с ним! Не желает, чтобы брат считал их парой? Подбивает к нему клинья? Черт, почему он школьник? Долго к нему будут относиться как к ребенку и не посвящать во взрослые дела? Сейчас они начнут болтать о музыке и вообще о нем забудут. Плюнуть, что ли, на все и уйти домой? Пусть погуляют вдвоем. Хоть до утра. Он не собирается им навязываться. Третий не будет лишним.
— Да. На дирхоре. Четвертый курс. — Аглая вздохнула так, будто открыла Арсению нечто невыразимо печальное. — А ты окончил Ленинградскую? Я так слышала. — она ничего, конечно, об этом не слышала. Об Арсении ей некому было рассказать. Она предположила, что в их кругу по-иному не бывало. Если учились, то оканчивали. Музыкальные семьи делали все, чтобы потомки не вылетели из музыкальных вузов по недомыслию. Отчисляли только совсем кретинов.
Арсений в ответ неопределенно повел головой. Сейчас пересказывать им все, что случилось в 1975 году, вскоре после того, как они с отцом вернулись из совместного путешествия в Москву, у него не было ни малейшего желания. Да и не поймут они ничего. Однако вопрос поставлен слишком прямо. Врать — нет смысла:
— Нет. Не окончил. Ушел с четвертого курса. Вернее, отчислили.
— Да ты что?! — Аглая резко остановилась. — Почему?
— Долгая история. Как-нибудь расскажу.
Димка был, так же как и Аглая, поражен услышанным. Они с братом все еще в полном неведении о жизни друг друга. Как все это восполнить? И почему все так?
— Жалеешь? — Аглая остановилась на секунду.
— Дело не в жалости. Я сам виноват.
— А я вот — была б моя воля — ушла бы из консы не раздумывая. Да родители повесятся. И бабушка с ума сойдет. Стану позором семьи.
Они спустились к улице Огарева и повернули направо. По Неждановой к консерватории было бы ближе, но они пошли так. Арсений вдруг вспомнил, как много лет назад вот так же они прогуливались с дедом, совсем тогда еще нестарым, и он рассказывал ему про «Мимолетности» Прокофьева, про Бальмонта, про революцию, про то, что эта музыка звучит одновременно и в ладу «ля», и в ладу «ми», и после этого он наконец смог исполнить первую мимолетность как надо, соединив все элементы в единое целое. Это воспоминание затащило его память в те дни, когда ничего еще не случилось и существование его омрачалось лишь тем, что не получалось на инструменте. И самое жуткое состояло в том, что почти все окружавшие его в том давнем долгом счастье люди никуда не делись, они существовали и сейчас, но их опалило каким-то страшным огнем, что сперва исказил их черты, а потом часть из них просто отобрал у него, запретил ему видеть их, любить их, переживать за них. И тот, кто этот огонь разжег, находится сейчас совсем рядом, в квартире Веры Петровны Барковской, пьет чай с его матерью.
И тут Пуся увидел, что по другой стороне мужчина ведет на поводке довольно большого пса. Маленькое собачье тело напряглось, вытянулось, он зашелся лаем и что есть силы дернул поводок. Аглая, немного задумавшись, не ожидала от своего любимца такой прыти и не удержала его, и Пуся что было силы бросился через дорогу. До объекта своих пылких эмоций он опасливо не добежал, остановившись прямо посреди проезжей части и продолжая брехать. В этот момент с улицы Горького на довольно большой скорости свернул «жигуленок» и понесся прямо на Пусю. Похоже, водитель не видел низенькую собачонку, поскольку тормозить не собирался. Аглая истово заорала, думая, что шофер ее услышит, Арсений никак не мог понять, что происходит, а Димка ринулся за Пусей и, когда от пса до капота автомобиля оставалось несколько метров, успел схватить его на руки и отбежать на тротуар. «Жигули» остановились. Из них, звучно хлопнув дверью, вышел человек, по виду похожий на кавказца, и направился к молодым людям. Однако им было не до него.
Аглая, прижав Пусю к себе, ругала его, но выглядело это не очень грозно, поскольку она при этом все время его гладила. Пуся немного подрагивал от пережитого, но при этом не выглядел удрученно. Димка тяжело дышал и улыбался. Арсений обнимал брата и причитал: «Он же мог вас сбить насмерть, мог вас сбить насмерть, насмерть».
Кавказец какое-то время стоял неподалеку в грозной позе, потом выругался на своем языке себе под нос и отправился обратно к машине.
Аглая обняла Димку и очень крепко поцеловала его в щеку.
— Ты спас Пусю. Я век тебе буду благодарна. Ты настоящий герой… Послушайте. Это надо отметить. — Она взглянула на часы. — Еще без десяти десять. «Балалайка» работает до одиннадцати. Может, зайдем? Ненадолго.
«Балалайкой» называли ресторан Дома композиторов.
— Я вас угощаю как хозяйка спасенного Пусеньки.
— Да ладно, — ответил Арсений. — Мы как-нибудь и сами справимся. — и подмигнул брату.
* * *
Барковская, заманив Светлану и Волдемара к себе, быстро отпускать их не собиралась.
Да и как их отпустить? Судя по всему, у соседей происходит нечто из ряда вон выходящее. Во-первых, Динские и Норштейны не такие уж друзья, чтобы младшей Динской торчать у Норштейнов по вечерам. Во-вторых, этот бывший коллега Светланы, похоже, не только ей коллега: как-то очень уж заинтересованно он на нее смотрит. А в-третьих, появление Арсения, который не был тут уж много лет и, по весьма точным сведениям, находился с матерью в ссоре из-за ее разрыва с мужем, никак не отнесешь к событиям ординарным. Семья восстанавливается? Если так, то в чем причина?
Барковская усадила гостей за стол, принесла им кофе, поставила на стол большую тарелку с пирожками, пахнущими свежим мучным теплом.
— Вы, наверное, рады, что Арсений дома? Давно его не видели…
От Барковской не укрылось, что Саблин после этого ее вопроса чуть изменился в лице. Очевидно, его удивило услышанное.
— Рада, конечно. — Светлана не собиралась откровенничать и вообще крайне жалела, что поддалась на уговоры соседки и зашла к ней вместе с Воликом. Ничем хорошим это не кончится!
— Он сильно изменился, возмужал. Да? — Барковская взяла пирог и откусила большой кусок.
— Ну, разумеется. Ему ведь уже почти тридцать лет. — Храповицкая отпила кофе. — И правда, кофе отменный.
Ей столько надо сказать Волику, столько услышать от него, а она сидит здесь и нахваливает кофе, который абсолютно безвкусный на самом деле! Ради чего? Ради этих идиотских пирожков? Всю юность и молодость, всю свою лучшую пору ей приходилось с чем-то считаться, под что-то подстраиваться. И только ее любовь к Волику прекратила длинный ряд компромиссов. И что в итоге? Она осталась одна. Без него. Годы накапливались свинцовой тяжестью. Их все тяжелее было удерживать в себе. Эта тяжесть меняла ее, делала неуживчивой, развивала мизантропию. А ее свобода так никому — прежде всего ей — и не понадобилась. И она не заряжалась этой свободой. Весь ее пафос растрачивался в гневных разговорах с телевизором, в бесплодной борьбе с управдомшей, в постоянном беспокойстве о Димке и в неосуществимом, от этого еще более жгучем желании уберечь его от страны, в которой тот родился. Но сейчас неужели она будет потакать во всем этой жирной, тупой бабе ради некой абстрактной вежливости и лживого добрососедства? Сейчас, когда судьба вернула ей Волика? Того, кто объяснил ей, как из жизни скучной и обыденной высекать искры жизни настоящей, подлинной!
