Океан безмолвия - Миллэй Катя (книги онлайн полностью .TXT) 📗
– И все это об этом? – произносит она, ни к кому не обращаясь. Ее муж, отец Солнышка, стоявший все это время чуть позади, берет тетрадь из рук у жены, и она качает головой в его сторону. Не так, как будто чего-то не понимает, – говорит: «Не надо». Не хочет, чтобы он смотрел. Как будто вам говорят: не смотри на труп, раз посмотришь – он так и останется в памяти. Навсегда поселится в воображении, постоянно будет перед глазами, даже если закрыть глаза. Вот такое у нее выражение лица, когда она качает головой. Как будто увидела труп и не хочет, чтобы муж смотрел.
– Нет, – отвечает Ашер. – Везде одно и то же. Во всех тетрадях. Повторяется одно и то же, как бег по кругу. Одно и то же, снова и снова. – Голос его обрывается, он плачет, но никто его не утешает. У них не осталось сил утешать.
Раздается стук в дверь, и входит какая-то девушка. Не говоря ни слова, она направляется прямо к Ашеру, а он стоит, не двигаясь, ждет, пока она подойдет. Он ее обнимает и буквально закрывает от всех своим телом, ее почти не видно, а я очень скучаю по Солнышку.
Общее настроение присутствующих мне знакомо. Никто ничего не знает, но все куда-то стремятся, ведь так много всего нужно сделать. Правда, в данный момент никто не имеет представления, что именно нужно делать.
По сведениям из полиции, Эйдан Рихтер подтвердил, что встречался с ней вчера, но по-прежнему утверждает, что сегодня он с ней не контактировал. Никто не знает, правда это или нет. Никаких зацепок. Непонятно даже, с чего начинать.
Наконец решили, что Ашер, Аддисон и мистер Уорд отправятся на поиски в своих машинах, хотя они понятия не имеют, откуда и куда двигаться. Ашер был прав. Никто не знает его сестру, во всяком случае, ту, какой она стала сейчас.
Ее мама остается на телефоне. Что поручить Дрю и мне, они не знают. Район этот для нас незнакомый, и мы не ведаем, куда она могла поехать. Так что пользы от нас никакой, мы просто ждем.
– Если хотите, можете подождать в комнате Эмилии, – предлагает ее мама. Все здесь зовут ее Эмилия, и это имя гораздо лучше подходит ей, чем Настя.
Ее комната – это воплощенное безумие, я чувствую себя так, будто вошел в ее мозг. Стен нет. Их не видно. Каждый дюйм пространства закрыт вырезками из газет, распечатками, записями на кусочках бумаги. Такое чувство, что все это движется, мерцает, выплывает из поля зрения и вплывает обратно – словно оптический обман. И она сама такая же. Я хочу закрыть глаза – и не могу. Просто вращаюсь в этом кругу, жду, пока он остановится, но он все продолжает кружиться. Думаю, может, убежать отсюда, но теперь ее комната у меня в голове. Как тот труп, что скрывается в тетрадях, оставшихся на нижнем этаже.
Войдя в комнату, мы подходим поближе к вырезкам: чтобы прочесть текст, надо приблизиться почти вплотную. Это имена. Имена, сведения об их происхождении и значении. Некоторые – вырезки из газет, я сам видел, как она вырезала их у меня дома. Некоторые – распечатки из Интернета. Другие написаны ее рукой.
Мы долго стоим, уставившись на стены, потом Дрю спрашивает:
– А где же «Настя»?
Я смотрю на него. Я не знаю. Откуда мне знать? Дрю смотрит на стены, а не на меня. Ищет ее имя. Я тоже начинаю искать, но здесь ничего не найдешь.
– Твое имя означает «спасение», – вдруг сообщает он, глядя на рукописную записку, прилепленную скотчем рядом с окном.
Спасение. Дерьмо собачье.
– Она тебе говорила? – спрашивает он.
– Нет. – А я и не спрашивал. Я о многом не спрашивал. – Бесполезно здесь искать. Быстрее посмотреть в каком-нибудь справочнике, – говорю я; мне нужно отвернуться.
Дрю достает телефон, находит в Интернете сайт для выбора имен. Печатает «Настя» – и через секунду у нас есть ответ.
– Возрождение, – читает он. – Воскресение. Русское имя.
– Наверно, поэтому она его и выбрала. Потому что означает «воскресение». Ну и потому что русское. – В дверях стоит ее мама. Она зачесала волосы назад, и круги под глазами стали еще заметнее.
– А при чем тут воскресение? – спрашивает Дрю.
– Она же умерла, – отвечает ее мама, в этот момент очень похожая на Солнышко, просто невероятно. – И воскресла.
Ее мама рассказывает нам о том, что произошло в тот день. Не знаю, хотим ли мы это слушать, но ей нужно рассказать, и мы слушаем. Она рассказывает о том, чего не было в новостях, рассказывает то немногое, что известно об Эйдане Рихтере. Рассказывает о том, что случилось после происшествия. О том, как Эмилия ничего не помнила. Как потом перестала разговаривать. О визитах к врачам, о сеансах физиотерапии. О том, что она пожелала пойти в школу, где ее никто не знает. О том, как выбрала себе русское имя, и даже мама только сейчас поняла почему.
Потом она рассказывает о прежней жизни Эмилии. Множество историй о девочке-пианистке, которую все местные жители считали брайтонским достоянием, гордились ею. При этих воспоминаниях в глазах матери загорелся огонек радости. Но это всего лишь воспоминания. Как Солнышко говорила. Я знаю, что стоит у нее перед глазами. Погибшая девушка.
И я, слушая эти рассказы в этом доме-гробнице, начинаю понимать, почему Солнышко отсюда уехала.
Мне кажется, что об этой девчонке, которая практически жила у меня в доме многие месяцы, за один вечер я узнал больше, чем за все время, что был знаком с ней. И я не хочу все это знать.
Ее мама благодарит нас непонятно за что, а потом уходит, чтобы опять звонить по телефону. Думаю, она просто ищет, чем себя занять.
Дрю ложится на кровать Солнышка, смотрит в потолок. Я сижу на полу, прислонившись к стене. Каждый раз, меняя положение, слышу, как за спиной мнутся листочки бумаги.
– Не понимаю, – наконец говорит Дрю.
– Что тебе непонятно? – отзываюсь я. На этот вопрос можно ожидать множество ответов.
– Почему он ее не изнасиловал?
– Ты что – совсем охренел? – Эти слова я почти прорычал.
– Нет, я не пытаюсь прикинуться сволочью. Я серьезно, – отвечает Дрю, и я вижу, что он не ерничает, и ему неловко. Вся эта ситуация для него неприятна. За последние несколько недель Дрю пришлось пережить столько эмоционально напряженных, тревожных ситуаций, сколько не доводилось за всю жизнь, и он к этому не готов.
– Прости, – говорю я и извиняюсь искренне, не только за то, что наорал на него. Ему, конечно, рано или поздно надо взрослеть, но мне жаль, что это происходит таким образом.
– Я просто не могу понять. Такая красотка, одна, почему он ее не изнасиловал? Просто избил до полусмерти и бросил умирать? Непонятно.
– А если бы изнасиловал, было бы понятно? – Самому-то мне непонятно вообще все, что с ней произошло.
– Да нет. Просто пытаюсь понять, почему он так поступил. Должна же быть причина.
– Охренел от душевных мук, от ярости, от горя. Озверел от реальной жизни. – В жизни полно вещей, от которых можно свихнуться, и очень мало того, что помогает сохранить присутствие духа.
– Это его не оправдывает, – замечает Дрю.
– Конечно нет, – отвечаю я. – Ты просил причину. Вот тебе причина. Только фиговая.
Я вижу, что он все еще пытается осознать, совместить это с собственной картиной мира; но у него не получится. И не нужно. Такому не должно быть места в картине мира, сколь бы часто подобное ни случалось.
Часы на стене, кажется, с каждой минутой проклинают меня, и я изо всех сил стараюсь на них не смотреть, чтобы не считать минуты. Я даже не знаю, как долго мы молчим, прежде чем начинаю высказывать те мысли, что теснятся у меня в голове; мне нужно от них избавиться.
– Я надеялся, мне не придется переживать это еще раз. Я просто не могу. Все уже произошло, осталось в прошлом. Все погибли. Все. А теперь еще и она. За что? Чего я такого натворил? Зачем жизнь подарила мне ее – чтобы снова забрать? – Дрю, я чувствую, хочет сказать мне, чтобы я об этом не думал, – но не может заставить себя. А о чем мне еще думать? – Сам виноват. С чего я взял, что мне можно в нее влюбиться?
