Муравечество - Кауфман Чарли (читаем книги бесплатно txt) 📗
Я замечаю, что вокруг курит все больше людей. Теперь я переживаю из-за пассивного курения, и еще активного, потому что сам тоже курю. Еще меня беспокоит, что из-за накуренного дыма ничего не вижу перед собой, а это, боюсь, вызовет все больше и больше злоключений с канализационными люками. Как-то небезопасно оставлять в городе столько открытых люков без присмотра. Возможно, следует написать мэру. Я накручиваю себя, пока уже не пускаю гневную пену, и пишу письмо мэру — кого, насколько я знаю, зовут почтенный Шмули Джей Голдберб.
Дорогой мэр Голдберб,
неужели я — тот (та, тон) единственный, кого тревожит недавний бич открытых и оставленных без присмотра люков в нашем некогда великом городе закрытых люков?
Я бросаю письмо. Мне не нравится, что «люк» — это мужское имя, это идет вразрез с гендерной нейтральностью. И еще чувствую, что «бич» здесь — не самое лучшее слово, но сил придумывать замены нет. Так что кладу письмо в конверт как есть, без подписи, без обратного адреса. Внезапно я без сил; меня истощил этот припадок раздражения. Хочется просто привязаться к креслу и проспать целую вечность.
Через неделю, с точности до минуты, я нахожу в почтовом ящике письмо:
Получателю сего:
До моего сведения дошло, что в нашем славном городе объявилась напасть…
«Напасть», вот же то слово!
…в виде открытых и оставленных без присмотра тон-ков…
Тон-ки! Замечательно!
…Безопасность наших граждан предоставляет высочайшую…
«Предоставляет»? Тут что-то не то.
…важность для меня, Мэми и всех и каждого члена моей большой мэрской семьи. Посему начиная со вторника, 18 марта, город разместит у каждого открытого тон-ка в пределах наших пяти славных боро[114] вооруженного охранника. Все, кто падает без разрешения, будут расстреляны. Мы искренне надеемся, что тем самым решим проблему для всех заинтересованных сторон самым честным и уморительным способом.
Моя речь в Еврейском доме престарелых Билли Крадапа на Декалб-авеню пользуется невероятным успехом.
— Рассказывай.
К отчаянным и постаревшим Мадду и Моллою перед ночным камеди-клубом в Нью-Йорке под названием «Комик-Стрип» подходит курьер из «Вестерн Юнион» с телеграммой:
САДИТЕСЬ НА СЛЕДУЮЩИЙ АВТОБУС ТЧК МНЕ С БЕТТИ НУЖНЫ ДВА СЛУГИ И ТЧК ПРИСТУПАЙТЕ К СВОИМ ОБЯЗАННОСТЯМ НЕМЕДЛЕННО ТЧК ОПЛАТА УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНАЯ ТЧК ЛЕГКАЯ РАБОТА ПО ДОМУ ТЧК ВО ИМЯ ЛЮБВИ ЖДУ С НЕТЕРПЕНИЕМ КОГДА МЫ ПОЗНАКОМИМСЯ ПОБЛИЖЕ В ЭТОЙ СТРОЧКЕ ТОЛЬКО ТЧК
Идея песни: Почему я не могу быть влюбленным подростком?[115]
Ко мне идет очередной прохожий. Тоже слепой? Крупный и молодой, с такой прической, которые как будто придуманы, чтобы их обладатель казался тупым, созданы по какой-то непостижимой причине так, чтобы как можно выше поднять верхушку головы. Идет прямо на меня. Берет на слабо? Он не слепой, заключаю я, и не пешка какого-нибудь антисемита в Техасе. Он сам дергает за свои омерзительные ниточки. Кто сойдет с дороги? Не я, Голиаф. Я больше не из тактичных людей. К чему меня это привело? Нет, я выступлю против любого, кто на меня покусится, преданный до конца своей траектории. Ты же, бегемот с микроцефалией, строй рассеянный вид сколь тебе угодно. Но пришла пора пробудиться из своей притворной дремы, поскольку я не сверну. Я смотрю прямо перед собой, четко обозначая, что я тебя вижу, что решение принято. Но не буду смотреть в глаза. Я грузовик «Мак», поезд на путях. Это моя дорога. Тебе придется поискать свою. Коли же у тебя чешутся кулаки, то возможность их почесать тотчас представится. Потому что с меня хватит. В самый последний момент я отпрыгиваю с его дороги и падаю в очередной открытый тон-к. В меня стреляет вооруженный охранник. Я плыву под зловонной водой, пока не выбираюсь из зоны обстрела.
— Рассказывай.
Офис агента. Он приглашает молодых Мадда и Моллоя в «Браун» в Кэтскиллсе для продолжения гастролей. Говорит, их возвращения ждут с нетерпением, даже после провала «Жесткой посадочки».
Теперь я в забитом зале кэтскиллского курорта, толпа гудит от предвкушения. Свет притушен. Мадд и Моллой в спецовках выходят на сцену как под аплодисменты, так и под удивленный ропот:
— Это он?
— Который?
— Один из них.
— Он плохо выглядит.
— Который?
— Любой.
Начинается скетч.
Мадд: Поверить не могу, что нас заставили идти посреди ночи чинить протечку.
Моллой: Я тоже не могу поверить. И совсем не рад.
Мадд: Как и я.
Моллой: Ну, быстрее начнем, быстрее закончим.
Мадд: Вполне логично.
Моллой: Нам хотя бы проще потому, что мы однояйцевые близнецы и соглашаемся почти во всем.
Мадд: Даже соглашаемся, что соглашаемся почти во всем, а не во всем.
Оба смеются пронзительным, потусторонним смехом гиеновой собаки. Моллой смеется по-настоящему, Мадд ему подражает. Выглядит удручающе.
Мадд: Но я все равно не рад позднему вызову.
Переход, в кадре — публика со ртами нараспашку.
Меня выдергивает Барассини. На сегодня время кончилось.
— Почему ты такой грустный? — спрашивает Барассини. — Мы же справляемся.
— Не знаю, — говорю я.
Хочется добавить «папа», но я себя одергиваю. Как странно. Он даже не похож на моего отца, который, хоть и тоже был гипнотизером, но все же простым гипнотизером-любителем, гипнотизировал практически исключительно куриц с помощью меловых линий.
— Ну, выше голову. Все идет хорошо.
Сказать по правде, монументальность задачи стала тяжким бременем. Я не знаю, дотяну ли до конца.
Глава 47
Этим вечером меня пригласили выступить на собрании Сторонников ЛГБТК в подвале церкви имени Джадсона.
— Спасибо. Прошу прощения, если своим выступлением мог задеть чьи-то чувства, ведь я даже не желательный участник этого важного культурного разговора. Сейчас ваша очередь! Спасибо за внимание.
Кто-то кричит «Сядь уже!», и я сажусь. Это важное напоминание, я за него благодарен. И все же во мне засела депрессия, и хочется только спать. То, что во сне я к тому же сяду поговорить с Аббитой, надо признаться, делает эту версию сна куда привлекательнее.
И почти не замечая прохождения времени, я снова оказываюсь в своем спальном кресле. Опять в приемной Аббиты.
Она заглядывает и приглашает меня в кабинет.
— Твой чип для брейнио уже установлен, остается его только активировать.
— Когда это его установили? — спрашиваю я.
— Твой переключатель для гипноза — ранняя версия механизма брейнио, так что мы воспользуемся им.
— Стоп, переключатель Барассини…
— Работа Барассини — основа, на которой создан брейнио. Больше того, мы всегда говорим, что брейнио нельзя произнести без Барассини.
— В Барассини нет «е» и «о».
— Совершенно верно. Но лучшая анаграмма, которую мы смогли сделать из «Барассини», — это «Синий Баран», а с таким слоганом продажи не взлетят.
— Так, погоди, лечение Барассини — это просто брейнио? Он набивает мне голову сфабрикованной памятью?
— Что есть «сфабрикованной», как не анаграмма для «Оно факс в брайнио»?
— Я не понимаю, что это значит.
— Я не хочу, не могу, не стану и, что самое главное, не посмею судить Отца Брейнио, или Синего Барана, как его продолжают звать оригиналисты. Ближе к сути — я сама не знаю. Барассини был убит неизвестным преступником раньше, чем смог написать об этом периоде своей жизни.
— Понимаю.
— А теперь, без дальнейших проволочек, представляю тебе «Авеню Бесконечного Регресса» от Аббиты С. X. Четырнадцать Тысяч Пять.
Она тянется к моей шее и щелкает выключателем.
Я на заднем сиденье лимузина, еду по улицам «Диснейуорлда». Машина — одна из процессии черных лимузинов — несется по улицам какого-то фальшивого швейцарского городка. Из-под колес на тротуары разбегаются жирные толпы, хватают своих жирных ребятишек, вывихивают их жирные плечи, отчего те кричат в жирной боли. Я президент, так что они обязаны убраться у меня с дороги. Приятно. Я президент Дональд Дж. Транк. Можете себе представить, я — президент? Никто не верил, что это возможно.
