Фристайл. Сборник повестей (СИ) - Сергеева Татьяна Юрьевна (хороший книги онлайн бесплатно txt, fb2) 📗

— Если ещё раз сорвусь — пойду лечиться…

Но время шло, а жить с ним становилось всё страшнее. Сынишка подрастал, начинал что-то понимать. Я очень переживала, что он видит всю низость моего положения. Как вспомню, сколько унижений пришлось пережить! Это мне-то с моей патологической гордыней! Сосед, бывало, звонит в дверь (чистенький такой, холённый молодой мужичонка напротив на площадке жил) и с подчёркнутой брезгливостью в голосе сообщает:

— Там Ваш Пётр возле парадной… Ему наверх не подняться…

Скрипну зубами, спущусь вниз, а там мой благоверный в полулежащем положении развалился на крыльце, и все наши жильцы, проходя в дом, через него переступают… Ну, и волоку его на себе на пятый этаж… Однажды его друзья, после нескольких дней запоя, сами в хорошем хмелю, притащили его ко мне без пульса и давления. Бросили на пол в прихожей и быстренько смылись. Если бы я когда-то на «Скорой» не работала, он вряд ли остался бы жить тогда… В общем, довёл он меня, что называется, «до ручки». Как-то зимой ударили трескучие морозы, а мой Петя загудел в очередной раз. Позвонили мужики из его цеха, сказали, что он с работы ушел пьяный (и как его там терпели — не понимаю! Наверно, так как мы терпели Лабецкого на «Скорой») и просили встретить. И отправилась я по дворам своего любимого искать. Метель, ветер, а я иду, снег ногами разгребаю, реву, слёзы на щеках в сосульки мгновенно превращаются, а я бреду, и лезут мне в голову грешные мысли: вот потерялся бы где-нибудь в этих сугробах, замёрз бы — и всё! Один раз отревелась бы — и всё! Вот до какой степени может алкоголик довести!

Конечно, тогда я часто думала о Лабецком. Если бы он ответил когда-то на мою влюблённость, и мы соединились, какой была бы сейчас моя жизнь? Такой же, как с мужем? Сейчас-то я думаю, что было бы намного хуже… Больше было бы трагических разочарований…

Деваться с ребёнком на руках мне было совсем некуда. Единственный родной человек — мама давно умерла. Наш ведомственный дом, старый двухэтажный барак, принадлежавший больнице, был давно предназначен на снос. Когда-то в этой развалюшке получила персональное жильё моя мама, проработавшая в больнице медсестрой очень много лет. Потом мама умерла, и наша крохотная квартирка перешла мне по наследству. Уволившись со «Скорой», я лишилась этого жилья. А после закрытия нашей больницы барак, в котором мы все жили, вообще снесли… Безысходность была полная. И вдруг я вспомнила о Наталье. У меня был её новый адрес: мы иногда перебрасывались поздравительными открытками, и я знала, что теперь она работает в туберкулёзной больнице. Я написала обо всём подробно Наташке. Она мне сразу позвонила, сказала только:

— Приезжай. Разберёмся…

И объяснила, как её найти.

Я так и сделала. Собрала сына, вещи отправила багажом. Уволилась, выписалась, и уехала. О муже я тогда не думала. Я его ненавидела и мечтала только об одном — вырваться на свободу. Так я оказалась здесь. Сначала мы жили этакой весёлой компанией в однокомнатной квартире Натальи. В ведомственной пятиэтажке на территории туберкулёзной больницы. Димуля спал в кухне на топчанчике, я укладывалась на узкой скрипучей кровати с сеткой, вытянутой почти до самого пола, которую мы притащили из больницы, где она пребывала на складе в числе давно списанного инвентаря. Наталья располагалась на своём диване. Она не раз предлагала мне периодически меняться местами, но я наотрез отказалась, даже поругались с ней тогда. Она с нами и так достаточно натерпелась. Я сразу определилась на работу в больницу, ординаторы здесь, как и везде, были очень нужны, но на фтизиатра надо было ещё выучиться. И пока я несколько месяцев занималась на курсах в городе и приезжала домой только на выходные, Наташа полностью взяла на себя заботу о Димке. Я устроила его в садик в соседнем посёлке, это в трёх километрах отсюда. Наталья возила его каждый день туда и обратно, но, к счастью, автобусы ходили точно по расписанию…

Я закончила курсы, и, по стечению обстоятельств, опять-таки в связи с хронической нехваткой кадров, вскоре стала заведующей отделением. Как только в нашей пятиэтажке освободилась двухкомнатная квартира, мы с сыном, наконец, переехали в собственные апартаменты. Квартира оказалась страшно запущенной, в ванной все стены были покрыты плесенью, рамы пропускали не только свежий воздух, но и дождевую воду, которая во время ливней стекала ручьями с подоконника… Но это было моё собственное жилище, и я была готова целовать его облупленные стены. Очень постепенно, понемногу, с помощью Натальи я привела свою квартиру в божеский вид…

Но привести в порядок свою нервную систему оказалось гораздо сложнее. Ещё очень долго я не спала по ночам и таращилась в темноту, стараясь избавиться от бесконечной череды горестных воспоминаний, которые, как при замедленной съёмке в кино, всё прокручивались и прокручивались в моём мозгу… Очень долго при встрече с каждым незнакомым пьяницей я испытывала к нему только жгучую ненависть. До дрожи в коленках. До белизны в глазах. Ненависть и презрение. Прошло немало лет, прежде чем я успокоилась. И однажды, встретив какого-то мужика в совершенно непотребном виде, я поймала себя на том, что вдруг его пожалела. Ведь это был человек когда-то. О чём-то мечтал, кого-то любил. И его, наверно, тоже кто-то любил… В общем, в первый раз за долгие годы мне стало жалко опустившегося алкоголика…

Думаю, что муж нас искал, но где-то через года полтора я получила сообщение от своей бывшей соседки, которая одна знала мой новый адрес. Пётр умер. После очередного запоя. Наталья у меня теперь — единственный родной человек. Она мне и сестра, и верный преданный соратник.

В последнее дни Наташа как-то изменилась, повеселела, что ли… Толком даже не могу определить, что с ней произошло… Она всегда самоотверженно ухаживала за самыми тяжёлыми больными, гоняла медсестёр и санитарок, заставляя быть к таким страждущим особенно внимательными… Больные в ответ привязывались к ней по-собачьи, с радостной благодарностью выполняли какие-то мелкие поручения по отделению, с удовольствием ездили за покупками для неё в посёлок… В праздничные дни её рабочий стол всегда завален маленькими грошовыми презентами, которые можно всегда купить в нашем ларьке: кошмарной китайской туалетной водой, прогорклой помадой или дешёвым туалетным мылом… И Наталья за это благодарит дарителей так, словно получает в подарок французские духи или бусы из слоновой кости… Вещицы эти ненадолго остаются у неё в столе: мыло раздаётся санитаркам, уборщицам и бельевщице. Разносится по палатам, где квартируют наши бомжи, у которых нет ни копейки, но которые совершенно счастливы тем, что надолго поселились в туберкулёзной больнице, где тепло и сухо, где кормят до отвала, и есть чистая постель… Китайский одеколон широко применяется нами для отпугивания полчищ осатанелых комаров, которые тучами роятся в камышах возле озера, на самом берегу которого стоит наша больница…

Всё это было мне давно знакомо: Наталья служит больным, как мать Тереза, но сейчас… Глаз у Наташки засветился по-особенному, вот что… Впервые за все долгие годы, которые я её знаю. В этом месяце она забрала себе все дежурства заболевшей медсестры и, освободивших от обязательных дел, теперь часами сидит у постели Лабецкого. В отличие от меня, она находит тысячу тем для разговора с ним. Иногда из чуть прикрытой двери палаты я слышу её тихий смех, а выходя от него в коридор, Наталья так опускает глаза долу, что всё понятно без объяснений.

— Очнись, дорогая! — Я похлопала её по плечу.

Ничего не замечая вокруг, сидя верхом на по-прежнему красивой ноге, она бессмысленно смотрела в тёмное заиндевевшее окно.

— Потом плакать будешь. Ведь он женат…

Мы так хорошо знали друг друга, что лишние слова были не нужны.

Наталья перевела взгляд на меня.

— Только бы он поправился! Только бы поправился…

— Осторожней, Наташка… Ты прекрасно знаешь, как бывает: на фоне массивного лечения вдруг такое обострение…