Горячее молоко - Леви Дебора (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗
— Да. Мама лечится в здешней клинике.
Бубню, как последний лузер. Почему-то мне хочется произвести на нее впечатление, но значительности не хватает. Сердце все так же колотится, футболка залита водой.
Незнакомка рослая, худая. На загорелых руках пара серебряных браслетов.
— Мы с другом снимаем тут дом, — говорит она. — Летом почти каждый год сюда приезжаем. Сегодня мне в магазине кучу заказов надавали. А вечером поедем в Родалквилар ужинать. Я люблю вечерами кататься, по холодку.
Мне бы так пожить. Пальцы ее по-прежнему гладят косу.
— Повезете маму по самым красивым местам?
Я объяснила, что нам предстоит забрать из клиники взятую напрокат машину, только загвоздка в том, что у меня нет прав, а у Розы больные ноги.
— Как это нет прав?
— Четыре раза провалила вождение.
— Такого не бывает.
— И теорию не сдала.
Поджав губы, она устремила обрамленные длинными ресницами глаза на копну моих волос.
— Верхом ездите?
— Нет.
— А я с трех лет в седле.
Мне решительно нечем похвалиться.
— Прошу прощения за эту путаницу, — сказала я.
И унесла ноги из Senoras, стараясь не переходить на бег. Куда мне податься? Податься некуда. Нас с матерью объединял тот самый страх, который внушали нам плакаты в ипотечной компании. И были правы. Я двинулась в сторону главной площади — как будто для того, чтобы прицениться к арбузам.
Корки сохраняю для кур, которые поразительным образом несутся даже на такой жаре. Разводит их сеньора Бедельо, потерявшая мужа в гражданскую войну: он сражался против фашиствующих франкистов.
Оказывается, арбузами торгует не мужчина, а женщина. Устроилась на водительском месте пикапа и сигналит напропалую маленькой коричневой пятерней. Я совсем запуталась. У меня в сознании сложился образ потного небритого шоферюги, а передо мной сидит немолодая женщина в соломенной шляпе. Синее платье запылилось, необъятные груди лежат на руле.
И тут я вспоминаю, что не допила кофе.
Возвращаюсь в кафе «Плайя» и залпом проглатываю свой кортадо, как деревенский пьянчужка — утренний коньяк.
А она тут как тут.
Блондинка в мужских туфлях стоит возле моего столика. Рослая, по-солдатски осанистая. Изучает море. Яхты. Детишек, которые бултыхаются в гигантских надувных кругах. Отдыхающих, которые воткнули в песок тенты и нежатся в шезлонгах или на расстеленных полотенцах. В океан уходит принадлежащий школе дайвинга катер, нагруженный всевозможным инвентарем. Гремит цепью рыжеватая овчарка, которую я до сих пор не освободила.
— Меня зовут Ингрид Бауэр.
Принесла нелегкая.
— А меня — Софи, по-гречески София.
— Будем знакомы, Зоффи.
В ее устах мое имя звучит, будто из другой жизни. Мне стыдно за свои унылые белые шлепанцы. На летней жаре они стали серыми.
— У вас губы растрескались от солнца, — говорит она. — Как миндальные орехи, созревающие в Андалусии.
Собака Пабло начинает выть.
Ингрид смотрит вверх, на солярий школы дайвинга.
— Немецкая овчарка — это служебная собака, ее не полагается круглые сутки держать на цепи.
— Ее хозяин — Пабло. Его все терпеть не могут.
— Я знаю.
— Сегодня пойду освобождать этого пса.
— Правда? И как вы собираетесь это сделать?
— Еще не решила.
Она воздевает взор к небу.
— Будете смотреть ему в глаза и отмыкать цепи?
— Да.
— Это ошибка. Никогда так не делайте. Вы сможете на подходе замереть как дерево?
— Дерево никогда не замирает.
— Ну, тогда как бревно.
— Да, замру как бревно.
— Как лист.
— Лист никогда не замирает.
Она по-прежнему смотрела в небо.
— Есть одна сложность, Зоффи. Собака Пабло страдает от жестокого обращения. Как распорядиться свободой, она не знает. Начнет бегать по деревне и пожирать младенцев. Если вы спустите этого пса с цепи, придется отвести его в горы и там отпустить на волю. Вот тогда он станет по-настоящему свободным.
— Но в горах он умрет без воды.
Теперь она переводит взгляд на меня.
— Что хуже: сутками сидеть на цепи над плошкой воды или глотнуть свободы и умереть от жажды?
Одна ее бровь поползла вверх, точно вопрошая: Ты слегка истеришь? Заставила бармена распахнуть двое дверей, чтобы найти мужчину, которого нет; не смогла выключить воду; не умеешь водить машину — и собираешься вызволить одичавшего пса?
Она спросила, не хочу ли я прогуляться по пляжу.
Хочу.
Я сбросила шлепанцы, и мы спрыгнули с трех бетонных ступенек, отделяющих террасу кафе от пляжа. Что-то было в этом прыжке особенное: мы не сошли по ступенькам, а одновременно разбежались и прыгнули. А дальше помчались по песку, словно хотели поймать нечто такое, что — мы знали наверняка — там было, только до срока оставалось невидимым. Через некоторое время мы перешли на шаг и двинулись вдоль берега. Ингрид сбросила свои ботинки, а потом, взглянув на меня, зашвырнула их в море.
Я услышала свой крик «Нет-Нет-Нет». Подобрала юбку и пошла отвоевывать их у волн. Наконец, прижав ботинки к груди, я вышла из моря и вернула их Ингрид.
Она повертела каждый в руке, вылила из них воду и рассмеялась.
— Господи, эти мужские туфли. Я не хотела тебя напугать, Зоффи.
— Ты не виновата. Я не из-за этого перетрусила.
Зачем я это сказала? Разве я не из-за этого перетрусила?
Мы шли дальше, огибая песчаные замки, построенные детьми и их родителями, — целые замысловатые королевства с башнями и рвами. Девочку лет семи закопали по пояс в песок, ноги ее оказались похоронены заживо, а вместо них три ее сестры принялись выкладывать русалочий хвост. Мы перепрыгнули через эту малышку, снова пустились бежать и остановились только в конце пляжа. Когда я рухнула на гряду прибившихся к скале черных водорослей, то же самое сделала Ингрид Бауэр. Мы бок о бок лежали на спине, глядя на плывущий в синем небе синий воздушный змей. Я слышала ее дыхание. Змей вдруг съежился и начал опускаться. Мне захотелось, чтобы вся моя прежняя жизнь уплыла с набегающими волнами, а вместо нее чтобы началась совсем другая. Но что все это значит и как к этому подступиться, я не знала.
У Ингрид в заднем кармане шортов звонил телефон. Чтобы его достать, она перевернулась на живот, я тоже перевернулась, и мы подвинулись ближе друг к дружке. Мои растрескавшиеся губы соединились с ее полными мягкими губами, и мы стали целоваться. Начинался прилив. Я закрыла глаза и почувствовала, как море накрывает мои лодыжки; а в голову лезла экранная заставка моего ноута, созвездия цифрового неба, светящиеся розовые завитки из газа и пыли. Телефон не умолкал, но мы не переставали целоваться, и она держала меня за искусанное медузами плечо, сжимая лиловые рубцы. Было больно, но я даже не охнула, а потом она отстранилась, чтобы ответить на звонок.
— Я на пляже, Мэтти. Слышишь море? — Она протянула руку с телефоном к волнам, но ее чуть раскосые зеленые глаза не отрывались от меня.
Одними губами она говорила: «Я опаздываю, жутко опаздываю», как будто винила меня за свое опоздание.
Совершенно сбитая с толку, я встала и пошла прочь.
И даже не обернулась, услышав за спиной свое имя. Девочка-русалка, по пояс закопанная сестрами в песок, теперь обзавелась полноценным хвостом-веером, украшенным ракушками и мелкой галькой.
— Зоффи Зоффи Зоффи.
Я брела, как в тумане. По моей воле произошло нечто. Дрожа, я сознавала, что слишком долго держала себя в узде: свое тело, свою кожу; а между прочим, слово «антропология» восходит к греческому anthropos, что значит «человек», и logia, что значит «изучение». При том, что антропология — это наука, изучающая род человеческий с момента его зарождения миллионы лет назад и по настоящее время, сама я, антрополог, не очень-то преуспела в изучении собственной личности. Темами моих исследований в разное время становились культура австралийских аборигенов, иероглифы майя и корпоративная культура одной японской автомобилестроительной компании, а помимо этого я написала рефераты по внутренней логике других обществ, но нисколько не приблизилась к пониманию собственной логики. И вдруг это сделалось лучшим из всего, что со мной произошло. А самым сильным ощущением стало то, как она давила на мое искусанное медузами плечо.
