Завидное чувство Веры Стениной - Матвеева Анна Александровна (книги бесплатно .txt) 📗
Евгения в ту ночь никак не могла уснуть – горошины внутри разбухали, из них вылезали ярко-зелёные ростки и пёрли вверх. Девочка чувствовала, как её заполняют изнутри кудрявые веточки, о которых с такой симпатией рассказывала мама. Она плакала тихонько, чтобы не разбудить Лару, и щипала себя за живот, чтобы горошины прекратили своё страшное дело. А потом в комнату зашла тётя Вера.
– Ты чего не спишь?
– Горох растёт, – шёпотом объяснила Евгения.
Тётя Вера потребовала полного рассказа, а выслушав, переспросила:
– Ты сколько горошин съела?
– Три, – пролепетала Евгения. Именно в этот момент ей вдруг показалось, что из правого уха торчит зелёная веточка.
– Оставь ухо в покое, – рявкнула тётя Вера. – Если только три, ничего не вырастет. Главное, больше никогда не ешь сухой горох, поняла меня?
Евгения уснула успокоенная, но горох с тех пор не ела никакой вообще.
В другой раз маме кто-то нажаловался, что Евгения плохо кушает в детском саду – а она там вообще не могла есть, потому что рядом сидел мальчик, у которого лицо всегда было перемазано кашей или соплями, одно из двух. Мама сказала, что в группе у них вот прямо с сегодняшнего дня будет установлена камера, как в кино, – и она, мама, всегда сможет видеть, ест Евгения или не ест. И если та опять закочевряжится, то вечером её будет ждать хороший дрын.
Что такое хороший дрын, Евгения не знала – и решила, что это кто-то из маминых знакомых, которых у неё было не меньше, чем депутатов в телевизоре. «Хороший» – звучало обнадёживающе, но вот «дрын» доверия не внушал. С перепугу девочка начала есть – на неопрятного соседа не смотрела, а вместо этого крутила головой, соображая, куда именно в группе мама могла поставить камеру? Решила, что камера, скорее всего, хранится на шкафу, вместе с игрушками, которые им не разрешалось брать самостоятельно – и начала вставать перед этим шкафом, улыбаться и махать маме рукой. Даже иногда говорила шёпотом: «Мамочка, ты меня видишь? Это я, Евгения!»
Ещё одно воспоминание – эпохи Джона. Мама тогда передвигалась по городу исключительно в такси – «на тачке». Сажала Лару с Евгенией на заднее сиденье и весело предупреждала:
– Ведите себя хорошо и не думайте, что я ничего не вижу! У меня глаза на затылке.
Ларе хоть бы хны, а Евгения класса до третьего считала, что у мамы под пышными кудрями скрываются сзади дополнительные глаза. Поэтому она так боялась трогать мамину голову – чтобы не повредить эти глаза (и не увидеть – ещё неизвестно, чего она боялась больше).
Евгения очень не любила, когда в игрушечных магазинах мама вдруг хватала плюшевого медведя – и начинала говорить будто бы его голосом, поднося игрушку так близко к лицу дочери, что той становилось щекотно и стыдно. Медведи, кролики, белки – все они говорили у мамы одинаково гнусавыми голосами, а заводные игрушки бились на полу в агонии.
В общем, мама делала всё для того, чтобы приблизить знакомство Евгении с теорией и практикой психоанализа, зато рядом с тётей Верой царила успокоительная, надёжная тишина. Евгении не встречались в жизни люди, умевшие молчать так выразительно, что с помощью этого молчания можно было рассказывать длинные истории. Когда тётя Вера имела дело с Евгенией, то чаще всего ворчала на неё, но это девочку тоже странным образом успокаивало.
Ей просто было хорошо рядом с ней – и всё.
Случались, конечно, и огорчения.
Серьёзное разочарование Евгении маленькой состояло в том, что тётя Вера нередко сердилась на них с Ларой.
Не менее серьёзное расстройство взрослой – в том, что та ничего не позволяла для себя сделать. Сколько раз Евгения приглашала её в Париж – проще пересчитать все картины в Лувре! Вот мама с Ереванычем приезжали несколько раз в год, особенно после того, как Евгения переехала на площадь Италии. Люс к этому относилась нормально, у неё тоже постоянно гостили какие-то друзья – Париж город дорогой, все ищут, на чём сэкономить.
А тётя Вера так ни разу и не приехала – отговаривалась то работой, то Ларой. С Ларой и вправду было много забот, но так повелось с самого детства – можно уже и привыкнуть.
– Ты про эту Лару говоришь как про ребёнка, – удивлялась Люс. – А ей лет почти как нам!
Евгения не спорила с подругой, не пыталась ничего доказать – она просто любила Лару. Дай бог ей полюбить потом так же сильно собственного малыша – если он, конечно, будет. Евгения пока что не имела дел с мужчинами, боялась секса и опасалась, что не перенесёт родовых схваток. Люс хохотала: да о чём ты беспокоишься? Сделают тебе кесарево, раскроют как матрёшку – и достанут ещё одну, маленькую!
Семья деревянных матрёшек стояла у них в гостиной на книжной полке – и когда к Люс приезжали друзья, кто-нибудь обязательно собирал их, складывая одну в другую, а потом развинчивал заново, с восторгом и скрипом. Матрёшки вновь рождались на свет одна за другой, пока, наконец, не появлялась самая маленькая и бесплодная, гладкая, как жёлудь.
Стюардесса сообщила, что можно отстегнуть привязные ремни. Евгения поспешно достала с верхней полки портфель и запихнула туда свёрток.
Спящая красавица у окна неожиданно проснулась:
– Напитки ещё не привозили? – у неё был бас, как у Лары. Евгения вежливо сказала, что обслуживание пока не началось.
– Ложь свой портфель сюда, – девушка приглашающе похлопала рукой по свободному сиденью. Евгения послушалась. Она была благодарна девушке, хотя неправильная речь всегда вызывала у неё спазм брезгливости – как если бы она видела чужие волоски, прилипшие ко дну ванной. Эта грамматическая брезгливость – Евгения не сомневалась – досталась ей в наследство от тёти Веры Стениной. Мама была в этом смысле гораздо добрее – но она в целом была добрее к чужим людям, прощая им то, чего не терпела в родных. Для малознакомого человека мама готова была сделать всё, что попросят, – с улыбкой, с удовольствием! А вот повторить тот же номер для Евгении или бабушки – не дождётесь.
Получалось, что она смакует претензии к своей маме, ничуть не уступая в этом Ларе, вечно недовольной тётей Верой. Лара любила тётю Веру, но любить кого-то и быть им довольным – совершенно разные вещи. Вот и Евгения такая же. Эта мысль её странным образом утешила – Евгении часто хотелось быть такой же, как все, неотличимой деталью. Во всём, кроме главного.
Через проход от Евгении сидела семья из трёх пассажиров – четвёртым был младенец, кочевавший от матери к отцу и старшей сестре. Он сосредоточенно посасывал кулачок и смотрел на Евгению умными чёрными глазками. Евгения улыбнулась младенцу – вежливый человек должен восхищаться чужими детьми и животными и каждый раз проявлять к ним интерес при встрече. А вот Лару бесило, когда Евгения склонялась над незнакомой шавкой во дворе и чесала ей за ухом.
Стюардесса по имени Яна, которая заставила Евгению убрать портфель, катила по проходу тележку с напитками.
– Для вас водичку или сок? – спросила она вначале у соседки Евгении.
– Винишко, – в тон ответила девушка. И уточнила: – Красненькое.
Яна налила вино в пластиковый стакан – и Евгению обдало неприятным резким запахом. Она не пила алкоголь – можно сказать, и не пробовала. Мать однажды настояла, чтобы Евгения выпила бокал шампанского, и после этого у неё целый вечер болела голова.
– Мне воду, пожалуйста, – попросила Евгения.
Ей показалось, что соседка недовольно хмыкнула. Евгения решила не обращать на это внимания – она знала, что многие люди, испытывающие зависимость от алкоголя, осуждают тех, кто не пьёт. Возможно, им кажется, что непьющие люди претендуют на ту часть здоровья, которую теряют алкоголики, – хотя это, конечно, глупости.
Уж лучше думать про матрёшек. Или дочитать Хандке.
В семье через проход тоже разбирались с напитками – отец взял пиво, мать – красное вино, дочка – пепси-колу. Младенец не получил ничего и теперь тянулся к материному бокалу с таким вдохновенным лицом, как будто видел перед собой чашу Грааля.
