Кого я смею любить. Ради сына - Базен Эрве (книги без сокращений txt) 📗
неловко снова выпустил ее из рук, и на этот раз она разлетелась на мелкие куски. Лора, гладившая белье Луизы
— Луиза приносит ей стирать свое грязное белье, — подобрала осколки и сказала со спокойствием куда более
обидным, чем любой упрек:
— У тебя что-то не ладится, мой мальчик?
Я добавил:
— Если у тебя и впрямь что-то случилось, мог бы, кажется, об этом сказать.
Арабское шествие. У дверей Бруно оглядывается.
— Извини меня, папа, — говорит он, — я боялся тебя огорчить. Поговорим об этом в обед.
Подождав, пока затихнет шум его шагов, Лора снова берется за утюг и ставит его на рукав кофточки, от
которой поднимается пар.
— Каждый день или почти каждый день встречаться с девушкой и думать, что тебе придется ждать еще
целых три года, — ясно, это его мучает.
— И вы думаете…
— Готова руку положить в огонь, что он попросит вас поторопиться со свадьбой.
— Даже не отслужив в армии! Пусть и не надеется, — бурчит мосье Астен.
Антракт. Ничего, отыграюсь на своих лентяях. Бруно, который работает всего в трех километрах от дома
и приезжает обедать с теткой, видимо, забыл, что я обычно возвращаюсь только вечером. Но сегодня я нарочно
постараюсь приехать к обеду. Бруно уже расправляется с эскалопом.
— Ну, так что же? — спрашивает мосье Астен.
— Подожди, папа, дай мне хоть пообедать, — отвечает Бруно с полным ртом.
Четыре взмаха вилкой, Бруно вытирает губы, пьет, снова вытирает салфеткой рот — ничего не скажешь,
мальчик хорошо воспитан.
— Послушай, папа…
Я давно готов его слушать, так же как и Лора, которая жует, почти не двигая челюстями. Наконец пробка
вылетает и наружу вырывается незатейливая речь, обдуманная между двумя почтовыми операциями.
— Послушай, папа, я уже поступил на службу. Теперь я зарабатываю себе на жизнь. Конечно, это не
золотое дно, особенно хвалиться нечем, но через несколько лет, если я смогу окончить юридический факультет
и поступить в высшую школу ведомства связи, я получу приличную должность…
Это только вступление. О главном ни слова; ничего нового. Пока я ковыряюсь в салатнице, он все
убеждает и убеждает меня. Передо мной проходит длинный ряд блестящих должностей, которые ярко сверкают
над миром серых блуз, пыльных тюков с корреспонденцией, ящиков с бесчисленными отделениями и лежащих
навалом посылок и бандеролей: контролеры, инспекторы, экспедиторы, приемщики и другие почтовые
служащие и в заключение, — почему бы и нет, раз таковые существуют, — начальники.
Но Бруно скромен и в своей скромности практичен.
— Во всяком случае, если я приложу достаточно усилий, то, став старшим служащим, я смогу просить,
чтобы мне доверили приходную кассу, и тогда с процентными отчислениями это уже кое-что даст…
— Ну а короче? — говорит отец.
— Короче, — повторяет Бруно без всякой иронии, — раз уж я на правильном пути, то я не понимаю, чего
ради мы с Одилией должны ждать.
Лора напряженно молчит. Так же, как и я. Бруно буквально из кожи вон лезет.
— Поженимся мы или нет — ну что от этого изменится? Мы могли бы жить здесь, с тобой, Одилия
работала бы.
— А хозяйство вы свалили бы на Лору? — вдруг язвительно спрашивает мосье Астен.
— Бог мой, — откликается Лора, — если бы все дело было в этом!
— И вы жили бы паразитами за счет семьи, — продолжает сурово мосье Астен, — вы жили бы, ни о чем
не беспокоясь. Это вполне естественно, когда речь идет о ребенке, но так не имеет права поступать мужчина,
который, создавая семью, берет на себя определенные обязательства. Однако и это еще не самое главное, я не
изверг и не скупец. Но неужели ты и впрямь думаешь, что, обзаведясь семьей, ты с твоими данными кончишь
юридический факультет и твою высшую школу или что-то там еще? Видел я таких слишком быстрых молодых
людей, которые, влюбившись в чересчур благоразумных девиц, женились очертя голову, обещая себе заниматься
усерднее прежнего, но сразу же увязали в своей кровати, в своей работе, в домашних делах, в заботах о том, как
дотянуть до получки, в тысячах каждодневных неприятностей. Не говоря уж о семейных скандалах. Молодые
пары, которые боятся подождать со своей великой любовью, так спешат, что и оглянуться не успеют, как уже
оказываются среди кучи грязных пеленок!
— Бруно — этот ребенок — вспыхивает. Он окончательно теряется и лишь бормочет…
— Папа.
— Нет, Бруно, я и так пошел на слишком большие уступки. Я не могу своими руками толкать тебя в
пропасть. А подумал ли ты о том, что будет с Одилией, если тебя пошлют на два года в Алжир защищать
французскую нефть? Мало ли как могут сложиться обстоятельства. А она останется здесь, да еще с ребенком на
руках!
Снова арабское шествие. Бруно отодвигает нетронутый десерт, отбрасывает салфетку и, так же как и
утром, бросается к двери. У самого порога он снова обретает мужество.
— Извини меня, папа, — говорит он очень быстро, — но ребенок скоро должен будет появиться.
И уже совсем не так мужественно устремляется к своей малолитражке, оставив Лору на этот раз
подбирать осколки отцовского гнева.
Но я даже не был разгневан. Мы оба с Лорой, которая очень старательно снимала спиралью кожуру с
яблока, подавлены и смущены.
— Мы такого не заслужили, — шепчет Лора, впервые в жизни сетуя на судьбу.
Ее счастье, что она не может сидеть без дела, и потому ее растерянность не так бросается в глаза.
— Бруно! Я просто отказываюсь верить. И как только это у него получилось? — продолжает она наивно.
— Так же, как и у всех, — отвечает мосье Астен, которому хотелось бы, чтобы она помолчала.
К его блистательной судьбе прибавилось еще одно великолепное звено. Этот милый добрый мальчик,
такой ласковый, каких теперь и не встретишь, продолжает славную семейную традицию, осчастливливая нас
еще одним незаконным ребенком. О слепая любовь отцов! Как она помогает верить в невинность своих детей! Я
как сейчас вижу Бруно, сидящего на каменной ограде рядом с девицей Лебле, я вижу, как он несмело
прижимается к ее виску, прижимается так осторожно, что наивный папаша даже подумал: его Бруно еще и
пальцем до нее не дотронулся. Ну что ж, вы, как всегда, ошибались, все было гораздо проще: тут не было страха
показаться размазней или слюнтяем. Они просто пресытились и могли себе позволить роскошь быть
сдержанными. К чему им были первые несмелые ласки, когда для них не существовало никаких запретов!
— Кушайте, Даниэль, — говорит мне Лора. — Вы можете опоздать. Мы обсудим все это вечером.
Я ем. Ем вялую позднюю редиску. И, кажется, говядину. Нет, телятину. И безвкусную очищенную мягкую
грушу с вырезанной серединкой, разделенную на четыре части. Мне казалось, что в нравственном отношении
Бруно похож на меня. Какая же между нами оказалась невероятная разница; там, где я ждал слишком долго, он
не стал и раздумывать; там, где я никогда не посмел бы сделать первый шаг, он пошел до конца; там, где я
превозмогал себя, ему явно не хватало терпения. И к чему он пришел, бедный мальчик! Он загнан в угол.
Словно крыса. Он вынужден спешно исправлять положение. И он это сделает, он уже с жаром принялся за дело.
Сегодня. Исправлять, поправлять — уже одно это слово говорит о том, что тут не все ладно, что теперь
придется строить жизнь по воле случая, придется все время об этом думать, тайком поглядывая на эту трещину,
которая, конечно, целиком на твоей совести, и все время бояться, как бы и само твое счастье, сколоченное на
скорую руку, еще где-нибудь не треснуло. У меня, очевидно, отсталые взгляды. Ничего не поделаешь, я
безнадежно отстал. Моя мать говорила: “Тот себе не помогает, кто все время уступает”.
Она говорила это мне, тому, кто часто уступал. Действительно, проклятия — не моя стихия. Впрочем,
