Морские люди (СИ) - Григорьев Юрий Гаврилович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
Мысли в ветреной его голове вдруг переключились на прошлое. Вспомнились ПТУ, вольница, родная общага. Не было в училище группы разболтанней той, в которой числился будущий механизатор широкого профиля Витька-Зверь. Видели бы сейчас кореша, каким примерным защитником он стал, уржаться можно. Черт, что сделали с человеком…
Зверь опять стал мрачнеть.
Впереди из люка носового машинного отделения, поднялись два матроса. Один из них, тот, что пониже ростом, достал пачку сигарет и, продолжая разговор, сказал товарищу:
— Ладно, Сашок, перестань расстраиваться, было бы из-за чего. Сказано — сделаем, значит, будет сделано. Лучше посмотри по сторонам, прелесть какая. Солнышко светит, ветерок сегодня очень даже приятный, чувствуешь? О, видишь, боцман идет. Сейчас мы у него спичек стрельнем.
На бак прошли втроем. Повеселевший боцман Витя, с удовольствием размял позаимствованную у машинистов сигарету, и, чувствуя в нагрудном кармане пачку собственных, сказал, подставляя ребятам зажженную спичку:
— Иваныч сошел. Красота.
Эти двое восторгов не разделили.
— Ну сошел и сошел, значит, очередь подошла, пусть гуляет человек, — сказал тот, что пониже. А его товарищ пояснил:
— Понимаешь, друг, у нас масляный насос полетел. Ну, систему мы размонтировали, новую прокладку вырубили, теперь надо поставить эту прокладку, потом снова все собрать. И в деле работу проверить. Знаешь, сколько времени все это займет? Что нам твой Иваныч со своим сходом. Не до него.
Они на скорую руку докурили свои сигареты и пошли вниз, ковыряться дальше в своем насосе.
Зверев поморщился. Ишь, какие мы правильные, аж противно. Минуты лишней не постояли. Как же, дело ждет. Маслопупы несчастные. Не зря тех, кто из электромеханической боевой части так называют. Маслопупы и есть. Из тех, кому дано испытывать особое удовольствие при виде смазанных, гремящих и вертящихся железок. Сам учился на механизатора, видел подобных им. Мало он таких чересчур старательных лупил в училище, желчно подумал Виктор и без особой охоты пошел проверять стопоры якорной цепи.
Стопоры были затянуты по всем правилам. Виктор с ожесточением пнул чугунные звенья цепи.
— За что ты их так?
В тени носовой орудийной башни сидел и ухмылялся раздетый до пояса босой матрос Гоча Силагадзе. Плечи его лоснились от пота, обросшая черными волосами спина покраснела. В руках Гоча держал свайку — острый штырь типа толстого шила, ее используют для заделки оплетки кранцев. Рядом сидел Коняшка. О, новичок тоже был бос. Тяжелые башмаки из толстой буйволиной кожи этот неженка снял, поверх них разложил вывернутые наизнанку носки. Загар еще не трогал хиленькие плечики, на бледной узкой груди краснела горстка прыщей. Далеко не атлет, он проигрывал рядом с пышущим здоровьем Гочей.
Вот голубчики-курепчики! Ишь, расселись как у тещи на блинах. Нет на них старпома, тот прописал бы обоим соленую ижу. Анафемское отродье, а первогодок-то, первогодок курорт себе устроил. Еще бы сигарету в зубы взял. Зверев рассвирепел:
— Сейчас же обуйся! Службы еще не нюхал, а уже вовсю борзеешь, салага. Вот я тебе покажу. И робу надень.
Игорь испуганно перевел взгляд на Гочу. Тот при словах Зверева поморщился, еле уловимым кивком дал понять, чтобы тот сбавил обороты. Если требовать по справедливости, то и Гоча тоже одет не по форме, зачем придираться к человеку. Вечно этот Зверев выделывается, какой-то мутный парень, нехороший.
— Иди лучше сюда поближе, посиди с нами. Вот послушай, о чем Конев рассказывает, очень интересно.
Силагадзе повернулся к напарнику, успокаивающе положил руку на плечо:
— Дорогой, рассказывай пожалуйста дальше.
— А что рассказывать? Жил человек, писал музыку, умер…
Зверев снова набычился:
— Ты давай без этих… Понял?
Конев пропустил его слова без внимания, посмотрел вокруг, помолчал и продолжил:
— Поздний барокко. Изумительнейшие по красоте звучания скрипичные концерты. Знаешь, Гоча, вообще-то Антонио Вивальди, так его звали, был священником, аббатом, его так и называли все на родине — рыжий аббат, хотя по национальности он итальянец, они же все черноволосые. Талантище! Скрипач, композитор, дирижер. Он руководил оркестром в Венецианской консерватории. Конец шестнадцатого-начало семнадцатого веков, время, когда, как говорила Юнна Мориц, был расслаблен шнурок на корсете классической схемы, чтобы свободней гулял ветерок вариаций на вечные темы. Сам Иоганн Себастьян Бах учился пониманию самоценности человеческого бытия на произведениях Вивальди. Это о чем-то говорит вам?
Конев задумчиво потер лоб. Виктор во все глаза смотрел на него. Вот это да, как ловко шпарит парень, с невольным уважением подумал он, но тут же скривился. Подумаешь, начитался, где-то нахватался чего другие не знают и сидит, корчит из себя сильно умного профессора.
— А кто такая эта Юнна Мориц? Тоже, наверное, музыка-антка из скрипачей?
— Да ладно тебе, Витька, цепляться. Знает он все прекрасно.
— Нет, не музыкант, это великая поэтесса Анна Пинхусовна Мориц, как она себя однажды назвала, «поэтка». Родилась в Киеве в тридцать седьмом. А вот тоже очень интересная судьба. Я потом когда-нибудь обязательно расскажу о ней, она того стоит. Ее в университет не принимали, на факультет журналистики, говорили, что неспособная. А сейчас ее стихи печатают на разных языках планеты. Да, еще, было время, Анну Мориц за границу не пускали на проведение конференций по ее же поэзии. Еврейка, сбежать могла.
Зверев хотел было влепить этому выскочке и зазнайке из молодых что-нибудь обидное, но ничего не придумал и решил пока промолчать. Между тем Конев продолжал, шестым чувством угадав, что верит ему только Гоча и обращаясь лишь к нему:
— И вот в нашем училище, между прочим, музыкальном, но и в нем старинную музыку почему-то не преподавали, вдруг решили поставить концерт из произведений композиторов средних веков. А потом, когда увидели, что ученикам понравилось, стали проводить вечера старинной музыки. Я чуть не плясал от радости. Мне доверяли вести соло на скрипке. Представляешь, тишина, ты берешь смычок — у Антонио Вивальди установлено трехчастное строение концерта — быстро-медленно-быстро, ты первую и третью части ведешь живо, с огоньком, фортиссимо! Во второй части таешь, прямо тонешь в звуках. Эффект от тех вечеров был поразительнейший. Зал всегда набивался до отказа, до предела. Я думаю, среди слушателей были не только музыканты. И теперь понимаю почему. Человеку свойственно наслаждаться прекрасным, это его великое благо. Отсюда и тяга к классической музыке вообще. Господство яркой, полновесной звучности таково, что оно забирает тебя без остатка. Во всяком случае, когда я играл, я дрожал от восторга. В словах передать это трудно, даже невозможно.
Он замолчал. Гоча с сожалением произнес:
— Перед службой, помню, в наш город Гудауты приезжал ансамбль старинной музыки. Вот название забыл, хоть убей меня, все равно не вспомню. Музыканты были в белых чулках, в париках выступали. У них и инструменты были старинные, даже был небольшой клавесин, такой, на пианино похожий.
— Знаю, кто был у вас. Это эстонский «Хортус музикус». В начале восьмидесятых он очень успешно гастролировал по стране, всегда собирал аншлаги. Говорят, люди просили повторять концерты по нескольку вечеров. Есть еще «Академия старинной музыки», есть «Арс консони», вот еще «Музыканты старого Таллина», сейчас говорят с двумя «Н», Таллинна. Наверное, так правильней. Ну бог с ним. А где-то лет двадцать с небольшим у нас в стране был один-разъединственный ансамбль старинной музыки. Назывался он «Мадригал», создавался в Москве. Естественно, ни о каких названиях даже менуэтов никто не знал. Разве не позор, когда не то, что просто любители музыки, профессионалы плохо представляют себе, что такое мадригалы, гальярды, канцоны? А это особые музыкальные жанры, достигнувшие расцвета в эпоху Возрождения, известные во всем мире. Нет, ты знаешь, меня убивает мысль о том, что человек может быть кем угодно, космонавтом, рабочим, даже музыкантом, но он отчего-то далек от мировой культуры. Правда, сейчас что-то меняется. Вот и в нашей стране на это обратили внимание. Ансамбли ездят по республикам с концертами. Конечно, этого очень мало. Надо уже в детском садике, причем, в каждом приобщать человека к прекрасному.
