Лицо войны (Современная орфография) - Белов Вадим (библиотека электронных книг .txt) 📗
От треска поминутных выстрелов шумело в ушах, сквозь сизую сетку дыма виднелись вдали цепи неприятеля, а над головами то и дело с воем проносились немецкие чемоданы.
Рвались они далеко позади.
Сестра Изборская спустилась в окоп… Казалось, ее никто не заметил, но все те, которые лежали у задней стенки, страдающие и истомленные, устремили на нее молящие жалобные взгляды… Казалось, ангел Божий спустился в этот ад ужаса и смерти!..
— Сестрица… воды…
— Сестрица… помогите… — раздались голоса и Изборская успевала откликнуться на каждый зов, помочь каждому, облегчить страдания каждого.
И вдруг ужасное, неожиданное и непоправимое…
Ее убили!.. Рука какого-то варвара выпустила пулю, которая ударила сестру в висок и, уронив из рук марлевый бинт, которым она перевязывала солдата, молодая женщина упала без звука, без стона, вперед на руки подхвативших ее стрелков…
Жизнь кончилась. Тело осталось неподвижным, и глаза смотрели остановившимся, немигающим взглядом, куда-то в неведомую и непостижимую для живых даль…
— Убили окаянные! — произнес с досадой кто-то, но остальные промолчали, и их молчание говорило красноречивее слов…
Сестру подняли и бережно, под огнем, понесли в овраг, к лазарету…
Доктор засуетился, увидя приближающуюся процессию, он сразу понял, в чем дело!.. Доктор сам выбежал навстречу, приказал остановиться, прильнул к ее груди ухом, заглядывал в глаза… Напрасно! — жизнь покинула ее окончательно и безвозвратно…
Доктор встал, развел руками, перекрестился и закрыл ей глаза.
— Сестра Изборская убита! — сказал он подошедшему младшему врачу. И оба молча остановились над трупом…
Очнулся первым старший:
— Отнесите покойницу к линейкам! Сестра Михеева! — позвал он, — сообщите мне адрес родителей Изборской… надо их известить…
Сестра Михеева развела руками:
— Она не сказала своего адреса… не успела… она только вчера приехала… я не знаю…
— Неужели никто не знает? — заволновался доктор, но никто не мог сообщить адрес убитой…
И вдруг раздался голос слабый, едва слышный, голос умирающего. Все оглянулись: это говорил молодой офицер в залитой кровью рубахе, раненый в грудь… Приподнявшись на локте, он пристально смотрел в лицо убитой…
— Я знаю… дайте карандаш, я напишу…
Без вопросов, подчинясь минуте, доктор подал раненому бумагу и карандаш, но после, когда офицер возвратил записку с адресом, невольно вырвалось:
— Откуда вы ее знаете?..
Молодой человек поднял глаза на врача и негромко ответил:
— Я брат сестры Изборской…
Голос его не дрогнул, и только из глаз выкатились две крупные, прозрачные, как два алмаза, слезы…
Кровавое озеро
С вечера неожиданно повалил крупными, мягкими хлопьями первый противный мокрый снег и шел всю ночь, не переставая, точно спеша отстоять свое право перед предыдущими осенними ливнями. Но к утру потянуло с севера холодным ветерком, небо прояснилось, поредела подвижная, белая, слепящая завеса, и под ногами захрустел слабый ледок, затянувший грязные лужицы.
Рота ободрилась и повеселела, радуясь родному русскому морозцу, сменившему беспрерывные двухнедельные дожди, слякоть размокших и раскисших дорог и безотрадное ненастье.
Раскрасневшиеся лица улыбались, послышались веселые голоса и первые неприятельские выстрелы были встречены охотно и почти радостно.
— Пожалуйте, ваши степенства, прокатим по первопутку.
— По нонешнему времени и погреться не мешает.
— Вишь, как скоро заместо белых, черные мухи залетали! — оживленно перекидывались солдаты, быстро и точно исполняя полученное приказанье, рассыпаясь в цепь, заряжая винтовки, подкладывая под локоть скатки для опоры.
Подпоручику Алексею Сергеевичу Ельцову нездоровилось со вчерашнего дня.
Лежа во фланге цепи, нервно и порывисто распоряжаясь действиями солдат, он чувствовал, как легкая лихорадочная дрожь с каждой минутой сильнее сотрясает его тело, поднимается выше и выше и подступает к горлу и вискам.
— Фу ты, гадость этакая, — с досадой думал он, тщетно стараясь побороть мучительное состояние, — расхвораюсь я что ли, этого только не доставало. Все эта сырость проклятая виновата…
В грудь и живот проникал сквозь шинель леденящий холод подмерзшей земли, голова пылала.
— Хоть бы в атаку, что ли, только бы двигаться, только бы встать.
Ему казалось, что он примерзает.
Сознание странно двоилось.
Одна часть мозга контролировала произносимые командные и ободряющие слова, а другая работала с болезненной быстротой и напряжением, с неестественной яркостью сновиденья, рисовала странные, фантастические и полузабытые картины.
В двух шагах от Ельцова со стоном вскочил и завертелся на месте раненый в лоб навылет рядовой.
— Что ты, Кончиков, больно тебе? — сам не зная зачем, спросил офицер, содрогнувшись.
— Никак нет, ваше благородие, только все кругом зелено, а до пункта дойтить смогу, — обстоятельно ответил раненый. И вдруг Алексею Сергеевичу и самому показалось зеленым все окружающее: небо, и разрытое снарядами поле, и дымки разрывающейся шрапнели, и лица людей. Горло сдавила спазма тошноты.
Потом люди, сновавшие согнувшись от скрытых кустами патронных двуколок и обратно, представились больному воображению какими-то странными, невиданными доселе животными, разбрасывающими не пачки патронов, а что — то другое, что было трудно разглядеть.
— Папиросы, — догадался вдруг подпоручик, — покурить бы, наверное стало легче, — тоскливо докончил он и тут же с удивлением услышал словно издалека собственный голос, выкрикнувший короткое и властное слово и почувствовал, как сам он и все вокруг уже не лежат, а бегут с возбужденным криком «ура», кое-кто падает, кое-кто отстает, другие перегоняют.
Резкий толчок заставил Алексея Сергеевича сесть на землю. Ему показалось, что кто-то схватил его за плечо и он сделал сердитое усилие сбросить дерзкую руку.
Пальцы окрасились теплой кровью.
— Ранен, — подумал он, — ну, ничего. Надо до пункта добраться. Дойду ли? Ну, понятно, дойду, раз собирался дойти тот солдат с дырой во лбу.
Он поднялся на ноги и пошел, с трудом переступая между обмерзшими выбоинами, разбросанными предметами амуниции, стонущими людьми, разбитыми двуколками, спотыкаясь о кочки и твердые комки глины, в том направлении, в каком, ему помнилось, шел раненый солдат.
— В плен не дамся, — решил он последним, вполне сознательным, движением мысли. Все, происходившее дальше, прошло, как во сне.
Наступал вечер.
Холодное, невеселое солнце медленно, в виде красного диска, склонялось к горизонту.
Впереди шумел обнаженными ветвями большой, отделенный от поля неглубокой канавой, поросшей кучками жесткой седой травы, лес.
Ельцов, выбрав удобное место, перепрыгнул на ту сторону и медленно пошел лесной тропинкой.
Под ногами был сырой ковер пушистого темного мха и похрустывали обломанные сучья и сухие промерзшие листья.
Движение несколько успокоило и обогрело офицера, он больше почти не чувствовал лихорадки, смутно вспомнил, что с утра ничего не ел и, опустив руку в карман и нащупав забытую плитку шоколада, на ходу откусил от нее кусок, но шоколад показался горьким, рот наполнился приторной липкой слюной и, выбросив плитку в траву, Алексей Сергеевич зашагал дальше.
В лесу было еще довольно светло, но в воображении Ельцова предметы принимали сказочные, то чудовищные, то смешные, то страшные, формы.
Он часто останавливался, подходил, ощупывал и осматривал, с улыбкой покачивая головой, какой-нибудь куст, пень или дерево.
— Ишь, ведь, что померещилось…
— Придет же в голову что-нибудь подобное, — недоверчиво бормотал он при этом.
В одну из таких остановок Ельцову пришло в голову перевязать плечо, из которого продолжала потихоньку просачиваться на шинель кровь.
Он достал бинт и наложил на рану повязку.
Потрогал, поправил и остался доволен.
