«Чёрный эшелон» (Повесть) - Лысенко Леонид Михайлович (электронные книги без регистрации .txt) 📗
Мейеру-то проще. Как-никак он был немцем, хоть и из тех, что с незапамятных времен, еще при Екатерине, поселились на Украине, а все-таки немцем. Конечно, он советский инженер и партиец, но ведь его мало кто знает в депо и тем паче в городе. Мейер приехал из Киева накануне войны. Обком партии по его желанию оставил Мейера в городе, — значит, доверяют человеку. Печкур с сестрой тоже попросились остаться, и обком поручил Печкуру возглавить подпольную организацию как старому коммунисту, имеющему опыт конспиративной работы еще с гражданской…
…Печкур крутанул колесико сбоку лампы, чуть прибавил свет. Из-под нахмуренных бровей недобро сверкнули воспаленные от бессонной ночи глаза.
— Темните вы…
— Кто темнит?! — у Алехина затрепетали ноздри, на побагровевших от гнева щеках резче обозначились рябинки.
— Струхнули… — Дальше!
— А дальше — драпанули с паровоза. Дезертиры вы.
Алехин толкнул Курбанова в бок.
— Слыхал?
Курбанов не ответил. Он был подавлен всем происходящим. Еще совсем недавно они счастливо жили с голубоглазой Танюшей в этой самой комнате. После напряженной, но интересной работы эти стены встречали его покоем, уютом. Вместе строили планы на будущее, собирались побывать в Ташкенте, встретиться со старушкой-матерью, он мечтал показать Тане родной город, посидеть в чайхане над Саларом…
А явь — это враги кругом, неизбежность впереди и позади, там, где осталась любимая…
Все это теперь как сон. Разве бы он оставил Таню по своей воле? Человек он теперь военный и выполнил приказ командира. А Иван Иванович, которого он полюбил как родного отца, незаслуженно оскорбляет его…
Он покосился на старика. Печкур стоял враждебный, чужой, покусывал усы и сурово, требовательно-ожидающе смотрел то на него, то на Алехина.
Алехин тоже притих, угрюмо глядя себе под ноги.
Он воспитывался в детском доме. Позже подростком поступил учиться в ФЗУ. Считался «трудным». Из-за чего? Просто, когда видел несправедливость, не мог сдержаться. Заведующий учебной частью любил «заложить», а явившись под градусом в мастерскую, часто ни за что придирался к ученикам. Однажды набросился на одного мальчика и вырвал у него напильник, поранив парнишке руку до крови. Алехин, рассвирепев, сбил завуча ударом кулака с ног и ушел из училища. Как он потом узнал, завуча вскоре с треском выгнали из ФЗУ, но Алехин больше уже не вернулся. Он поступил в депо, поездил некоторое время кочегаром, а вскоре сдал экзамен на помощника машиниста. Алехина приняли в комсомол. Когда машинист Маркизов уехал в отпуск, Курбанов принял его паровоз, а помощником остался Алехин. И хотя с Пулатом они сразу сработались и сдружились, Алехин все ходил хмурый. Личная жизнь складывалась у него неудачно. Как-то познакомился с девушкой, счетоводом из конторы. Худенькая, рыженькая, вертлявая, она выглядела ребенком, когда шла под руку с могучим коренастым Алехиным. А ему она пришлась по душе. С ней переставал быть угрюмым, становился веселым и даже разговорчивым. Он просто-таки не мог на свою Лизу надышаться и, отказывая себе во многом, покупал Лизе дорогие подарки. Однажды он, прибыв под вечер из рейса, прямо в спецовке вошел в клуб и обомлел. Лиза в обнимку с длинным дежурным по станции, который из форса и на танцы ходил в красной фуражке, вихлялась в фокстроте. На Алехина она не обратила никакого внимания. Алехин не помнил, как вышел из клуба, и побрел, не разбирая дороги. Он никогда в жизни не плакал, этот парень, который кулаком мог уложить медведя, но тогда не сумел сдержать слез. Слишком бессердечно обошлась с ним Лиза, словно обогрела жарким огнем, а потом плюнула в душу…
Но вот началась война, и все личные тяготы отошли куда-то далеко. В первый же день Алехин заявился в военкомат, но ему ответили, что железнодорожники теперь те же бойцы. Алехин понял, что сейчас нужно относиться к работе втрое серьезнее, и работа поглотила его целиком.
Так как же они с Курбановым вдруг оказались вроде вырванными из войны, из борьбы, не нужными никому?..
Гитлеровцы бомбили железную дорогу, станции, разъезды. Всюду дым пожарищ, горе людское. Эшелон продвигался преимущественно ночью, пропуская днем воинские, пассажирские, санитарные и эвакуационные составы. В светлое время старались останавливаться на лесных перегонах, чтобы получше замаскироваться от вражеских бомбардировщиков.
Начальник депо Дубов, которому с начала войны присвоили звание майора, с парторгом Вагиным поставили все в эшелоне на военную ногу. Каждые четыре часа менялся караул. В штабном вагоне дежурный радист держал по рации непосредственную связь с Москвой, с наркоматом путей сообщения. На платформе находились зенитчицы, зорко следившие за небом, на тендере расположились пулеметчики, их командир, молоденький лейтенант Косицкий, неразлучно сидел у телефона в будке машиниста.
Лес темной стеной подступал с обеих сторон к эшелону. Семафор с пригорка косил багровым глазом: станция не принимала, там тяжело ухали бомбовые разрывы.
Курбанов вызвал к телефону Таню.
Сначала в трубке гудело, потом раздался звонкий женский голос: Это ты, Курбанов?
— Танюша, родная, ты меня узнала?
— Твой голос, Пулатик, из тысячи узнаю… Дежуришь?
— Да… — Таня секунду помолчала. — Как сменишься, чайком тебя напою, твоим любимым, крепким…
В трубке послышался взволнованный вздох.
— Пулатик, родной, как думаешь, вырвемся?
— Ну, конечно, Танечка, вот скоро нам семафор откроют.
— А что там такое?
— Бомбят, шакалы…
— Может, станцию уже разбомбили?
— Ничего, отгонят, там же зенитчицы…
— Вы там осторожнее, слышишь?
Курбанов невольно улыбнулся: Таня все никак не привыкнет, что они находятся в одном эшелоне, на одном боевом посту и опасности делят поровну. Но все же ответил мягко:
— Слышу, Танечка, успокойся, пожалуйста.
Косицкий, вытянув тонкую шею из широкого воротника защитной гимнастерки, выглянул из будки.
— Шуруй, братва!
— Отправляемся? — Курбанов криво бросил трубку на рычаг, и торопливо занял свое место у реверса.
Алехин молча принялся шуровать топку. Зазвенел телефон. Косицкий выслушал приказ, весело гаркнул «есть» и обернулся к машинисту.
— Поехали!
Курбанов перевел реверс. Косицкий передвинул автомат на грудь и, повиснув на подножке, крикнул своим пулеметчикам, чтобы смотрели в оба. Зеленый огонек семафора впереди, казалось, приветливо сверкал из-за леса утренней звездой. Состав плавно тронулся навстречу зеленому сигналу. Курбанов выглянул из будки. Ветерок заиграл его чубом, овеял лицо ночным холодком. Но хотя вокруг пока все было спокойно, машиниста охватило недоброе предчувствие.
В то же мгновение какие-то темные фигуры метнулись из чащи, кинулись к паровозу, повисли на поручнях, ворвались в будку. Секунда малодушия — и все было бы кончено. Но люди, необстрелянные, ни разу не бывавшие в бою, встретили врага лицом к лицу. Косицкий уложил короткой очередью трех гитлеровцев. Курбанов схватил с рабочего столика молоток и наотмашь долбанул широкоротого немца, протянувшего было руки к рычагам. Алехин ударил лопатой по голове другого, вырвал у него карабин и здоровенным пинком столкнул с паровоза.
С тендера уже сверкали синевато-желтые прерывистые струи огня, освещая согнутые фигурки красноармейцев. То вправо, то влево поворачивались тупые рыльца станковых пулеметов, поливая горячим свинцом… Впереди на насыпь выскакивали все новые тени. Но, скошенные пулеметными очередями, падали на полотно, не добежав до паровоза нескольких метров.
Эшелон вел бои. С платформы, с тормозных площадок, из окон вагонов нестройно трещали винтовочные выстрелы. В ответ на глухой слитный лай гитлеровских автоматов. «Нужно проскочить, проскочить!..» — лихорадочно соображал Курбанов, а руки сами делали свое дело. Состав прибавил ходу, стремясь вырваться из огненного кольца.
Вдруг на лесной опушке появился танк и, ломая кустарник, лязгая гусеницами, попер, круто заваливаясь по насыпи. Луна выплыла из-за облаков, и засверкали стальные каски автоматчиков, облепивших танк, как поганки пень. Задранный вверх ствол пушки медленно опускался, словно принюхивался, выискивая добычу.
