Дети победителей (Роман-расследование) - Асланьян Юрий Иванович (книги бесплатно без онлайн .txt) 📗
— Ну давай, действуй! — прозвучала команда.
И Севруг тут же, с места, круто развернулась и помчалась в обратную сторону, оставляя за высокой кормой своей серебристой машины снежную взвесь.
«Как же так? — изумился я. — А кто будет третьим? Мне столько не выпить… Я же получил обещание опо-сре-до-ван-но, через тебя, клюква ты свежемороженая…»
На первом этаже офиса меня встретил охранник — мы поднялись в кабинет президента компании. Я достал диктофон, поставил его на стол и начал интервью. Паша был оживлен, счастлив, весел, он блестел и сиял, будто капот БМВ.
— Как вы относитесь к тому, что известного бизнесмена Кондырева выбросили в окно третьего этажа, прямо из офиса убийцы, и он разбился насмерть?
Павел Владимирович задумался, как человек государственный, а не какой-нибудь Пашка Шанхайский.
— Понимаете, кто-то кому-то не вернул восемьсот миллионов рублей. Восемьсот миллионов… Вот старики, старухи, инвалиды, которые вложили свои гроши в фирмы или банки, а те клиентов кинули. Завтра выведи этого банкира на площадь, к митингу… Что сделают те самые старики, старухи, инвалиды? Правильно, каждый клюкой по разу стукнет — и до смерти затюкают! А тут не сто, двести, триста рублей — восемьсот миллионов! Вы меня понимаете?
Кажется, я понимал. Олигарх говорил достаточно ясно. Мы проговорили полчаса, решили вопрос жизни и смерти, пора было и честь знать.
— Спасибо, Павел Владимирович, за интервью, думаю, что достаточно, — закончил я точно через тридцать минут после начала официальной части мероприятия и демонстративно выключил диктофон. — А теперь у меня к вам личный вопрос…
— Квартирный, — кивнул головой Паша и сложил белые руки перед собой, изображая полное внимание к собеседнику, — говорите цифру…
— Сто тридцать-сорок, — сказал я, называя самую минимальную сумму, на которую можно купить однокомнатную квартиру в старом пятиэтажном доме.
— Договорились, — уверенно закончил разговор олигарх, вставая со стула и провожая меня к двери, — ищите вариант.
Депутат Государственной Думы крепко пожал мне руку и щедро осклабился. Вот он, созидатель, строитель новой России!
Ну кто бы сомневался…
Сначала по городу прошла волна слухов: убили поэта Николая Бурашникова. Потом появились первые информационные сообщения агентств и тексты в газетах.
Николай приехал в Пермь из Калинино, из-под Белой горы. Он шел по улице в своем длинном старом пальто, с длинными волосами, когда путь преградили подростки. Колю сбили с ног и запинали до смерти, вышибая его ногами с этого света на тот.
В таком городе я живу, с такими гражданами, ментами, уголовниками, которые стоят рядом со мною в троллейбусе или встречаются в магазине. Бандиты выходят по вечерам на улицы и внимательно смотрят вокруг, кого можно было бы убить, взять из кармана погибшего сто рублей и купить бутылку водки, сигареты, жвачку. Я живу в таком замечательном городе, что уже давно не выхожу из дома без финского ножа.
Колю убили из любви к искусству. Поскольку денег у человека, который так одет, быть просто не может. Но в России есть традиция — ежегодно убивать поэтов. Правда, самого первого убил француз. Остальных соплеменники — стреляли на дуэли, расстреливали в подвале, организовывали самоубийство так, что потом сто лет говорили — он «застрелился» или «повесился». Правда, убийцы не всегда знали, кого убивали, но по одежде, поведению, жестам, интонациям речи чувствовали настолько чуждого человека, что непременно надо было убить.
Поэт лежал на земле, доступный свету далеких звезд. Лежал и не плакал. Потом его тело перенесли в морг, а позднее — в круглый зал Союза писателей, здание, известное в народе как «барабан». Теперь он лежал в гробу, в самом центре сферы — с его точки зрения. А я стоял у стенки и смотрел в окно: «барабан» был пристройкой семиэтажного здания — так называемого Дома чекистов, построенного в духе конструктивизма, популярного стиля первых пятилеток строительства социализма. Знаменательно, что чекистов и писателей советская власть свела под одну крышу. Конечно, смысл в крышевании был: одни убивали тело, а другие — душу. В этом доме жила моя знакомая — в 1956-м ее отец перерезал себе вены левой руки, сидя в теплой воде ванны. Он с головой погрузился в красную бездну прошлого. Говорят, легкая смерть, почти наркотическая. Вполне возможно, что других он топил в холодной воде.
Если смотреть на дом чекистов с самолета, то окажется, что он построен буквой «С», а «барабан» является тем самым завиточком, что сверху. «С» — это Сталин. Если хорошо подумать, то вся наша действительность зашифрована… Не Сталиным, конечно, а кем-то другим — фигурой покрупнее.
Коля лежал в букве «С», молчал и не плакал. Шла гражданская панихида. Народу было немного — человек сорок-пятьдесят. За гробом, у сцены, сидела вдова с тремя детьми, родственники.
Прощался прозаик Виталий Богомолов. Он негромко рассказывал о том, каким самобытным человеком был Николай Бурашников. Однажды, вспоминал он, с Белой горы спустились три монаха, которые направлялись в город, чтобы вставить себе зубы. Они навестили Николая и вышли только через три дня — все деньги, приготовленные для протезирования, были пропиты. Коля аргументировал свои убеждения так: ну скажите, зачем вам, монахам, зубы? И те соглашались — три дня соглашались, пока средства не кончились.
— Это неправда! — раздался громкий голос.
Все замерли от неожиданности — как оказалось, это крикнула вдова Татьяна, которая жила с детьми в монастыре, женщина с красивым славянским лицом и гладко зачесанными назад волосами. Ее слова пролетели над гробом мужа, ударили по ушным раковинам и отразились от круглой стены зала, натягиваясь в стальную струну безмолвного звона.
— Это неправда! — снова выкрикнула она. — Коля был верующим человеком и не мог так богохульничать…
Умный Виталий Богомолов не стал возражать. Он понимающе кивал головой и ждал, когда она успокоится.
— Я думаю, что все присутствующие здесь любили Колю, — печально закончил он, — и будут любить его всегда.
Я стоял и чувствовал, как по телу моему бежит горячая кровь, сердце бьется ровно, а голова работает ясно, как никогда. Я ощущал необыкновенную полноту жизни, всю эту подлость существования за счет других — умерших, калек, голодных.
Конечно, каждый человек умен в меру своего благополучия, поэтому счастье, как мне кажется, есть мера познания самого себя. Чем больше разница между двумя этими мерами, тем глубже след, который оставляет человек на нашей планете. Человеческая жизнь — самая страшная тайна, которая раскрывается с его смертью. Но раскрывается только ему — как могила.
У живых проблем нет. Я надеюсь, их нет даже у мертвых.
За пределами Чечни проживают 700 тысяч чеченцев, семеро из десяти, остались женщины, дети, старики, безработные, в бандформированиях примерно 10–12 тысяч, в Москве официально зарегистрированы 100 тысяч, но, возможно, в два раза больше. Это «бывшие», интеллектуалы и бизнесмены (в том числе работающие успешно в легальном секторе и предпочитающие быть новыми русскими, чем независимыми чеченцами), от 25 лет до 50.
«Век», 1999 год.
Бывает, меня упрекают в том, что я практичный человек, но я не практичный, а гармоничный. Вот в чем дело, дело нашей жизни. Практичные в моем возрасте имеют не только квартиры, дворцы и место на кладбище. Бывает, меня называют оптимистом, а я не оптимист — я просто живу на дрожжах. Из меня энергия прет в космос. Конечно, прет она у людей по-разному. Помнится, мне один тип сказал: «Я такой человек — я, когда иду по улице, никому дорогу не уступаю! О чем это говорит?» — «О твоем слабоумии», — ответил я искренно. Это понятно, я зря занялся пиаром — многие могли бы сделать это вместо меня без ущерба для русской словесности. Но на что жить тогда? И где? У меня не было крыши. Оправдание? Все может быть. Характер Пашиной энергии — самоутверждение. Жаль, что мы, журналисты, так чуем деньги, что теряем зрение. По закону компенсации, наверное. Я еще не забыл «Письма о слепых в назидание зрячим» Дени Дидро.
