Дети победителей (Роман-расследование) - Асланьян Юрий Иванович (книги бесплатно без онлайн .txt) 📗
Автобус легко взлетел на гору по асфальтированной дороге. Территория монастыря была ухожена и чиста.
Сам Крестовоздвиженский храм находился в лесах. Как объяснил нам настоятель Даниил, кирпичные стены снова станут белоснежными, а все купола — золотыми. Служба уже велась, но в подвальном помещении, куда мы тоже спустились, — там висели первые иконы. Поднялись по лестнице вверх…
Когда все вышли, я решил постоять несколько минут в центре внутреннего пространства, напротив царских врат.
Вспомнил и начал читать стихи Алексея Решетова: «Золотые врата, мелодично звеня, пропустите в далекое детство меня…» Эти слова и стали моей молитвой.
Надо мной возвышался второй этаж храма — без перил. Если сделать оттуда шаг в бездну, то можно свободно упасть на каменный пол храма. Там, под куполами, стояли кровати, на которых в темноте спали сумасшедшие люди. Ночью они вставали и двигались в сторону далекого света… Я знал — здесь находился психоневрологический интернат.
Я развернулся и вышел из храма. Обветренные, выщербленные стены с обломанными кое-где кирпичами карнизов, кокошников, закомар, витых колонок поднимались к небу, будто ворота в здание — древний храм Страшного суда. Местами из щелей росла трава… А надо всем этим — синее, тяжелое небо, с низкими, будто купола, облаками.
Симеон Солунский писал: «Молитва имеет силу открывать небо и приобщать землю к небу».
Я закрыл глаза, вспомнил светлокудрого инока Михаила Никоновича Попова, моего дядю. Где теперь его больная душа, Господи? Ты же знаешь, он жил в этих стенах…
Я стоял под стенами храма, закрыв глаза и обратив лицо к небу. Я молился:
«Господи, дай мне сил не упасть… Господи, я же не забыл твои заветы. Когда я говорю о чужих людях, я помню о моих детях. Ты дал мне высочайшее счастье земной жизни — жить с папой и мамой. Ты дал мне все, что только может взять человек, а я даже не знаю твоего имени… Да и знать мне его не надо, потому что имя тебе — Всевышний. Ты один, Господи, поэтому и добро, и зло — дело твоих рук. А это значит, что у тебя вовсе нет души. Поскольку только бездушный способен убивать детей, стариков и умалишенных. Так ли это, Господи? О, я подозреваю, что ты подарил свою душу людям, но ее не хватило на всех — я это свидетельствую. Ты надеялся сделать из людей свое подобие, наделив их неограниченными возможностями, а они в результате стали скотами. Потому что души на всех не хватило. Ошибочка вышла, Всевышний, сбой в компьютерной программе Вселенной. Душа и разум — не сработала твоя двоичная система… Прости нас — и давай начнем все с начала — с Большого взрыва… Так рванем, Господи, чтоб каждый вспомнил имя свое».
Я знал, что Крестовоздвиженский храм создан по проекту знаменитого архитектора Тона, того самого — автора московского храма Христа Спасителя. Пять больших и пять малых куполов. По величине — третий в России.
Нас провели по двухэтажному зданию, в котором находились монашьи кельи, свели в трапезную, где накормили борщом и кашей. Все было достойно и хлебосольно.
Потом мы выехали в Кунгур. В одной сильно научной статье я читал, что слова «Кунгур» и «кенгуру» — однокоренные, а произошли они от слова, которое на африканском языке суахили означает «мешок». Подразумевается, что Кунгурская ледяная пещера получила свое название раньше, чем город, потому что похожа на каменный мешок. А назвали ее так выходцы с южного континента, откуда произошло все человечество. Я не знаю, что это — народная этимология или выдумки праздных лингвистов, однако в Африку меня давно тянет. Да, конечно — порыв, импульс… Но мы не сможем оценить его смысл, пока не дочитаем эпилог. Резкий жест — это прыжок, опережающий мысль, как кенгуру. Правильно говорил старый журналист Юрий Георгиевич Шастин: не думай, когда пишешь.
Наконец-то нашли улицу, вдоль которой тянулся длинный трехметровый забор с рожками и проволокой электронной сигнализации. По углам зоны стояли вышки для часовых. За ограждением виднелись стены Иоанно-Предтеченского женского монастыря. Бывшего монастыря. Над комплексом кирпичных зданий поднималась колокольня и купол Никольского храма, попавшего за колючку по антисоветской статье.
Пекарню обнаружили по трубе и беленым потемневшим стенам. Внутри было жарко, пахло свежим хлебом.
Ваня Долгушин оказался высоким, симпатичным парнем со шрамом на правой скуле и белой полоской бесконвойника на груди слева, где была написана его фамилия.
— Я всего два года получил, — объяснил он, — за мелкую кражу…
— Тут тебе Марина посылку организовала, — легко соврал я, доставая три пачки чая, килограмм шоколадных конфет и блок сигарет.
— О! спасибо… — обрадовался помощник пекаря. — Чем смогу отблагодарить?
Мы сидели в подсобке Долгушина, где было потише и попрохладней.
«Хорошо устроился Ваня, — подумал я. — Здесь, пожалуй, ему сытнее, чем на свободе, где падал до мелких краж…»
— Ваш Ахмед в четвертом отряде, я его видел и немного слышал о нем, — рассказывал бесконвойник, — на условно-досрочное он документы подавал, но его, конечно, не выпустили… Куда там! Но кажется, он не слишком печалится…
— Что ты имеешь в виду?
— Да он купил командира вместе с зоной… Сюда регулярно приезжают чеченцы на машинах, пьют с капитаном, баб Ахмеду привозят, грев… Никто тут не живет так, как он…
— Его не обижают? — спросил я для проформы.
— Сам обидит, если захочет. Но сидит тихо. У него другие планы: отсидеться, думаю, хочет.
— Для чего? — не понял я.
— Для будущей войны, — тихо сказал заключенный.
Я молча посмотрел на него. Мне показалось, что зэк придуривается — не сейчас, а во все остальное время.
— Передать ему привет? — с усмешкой спросил Ваня.
— Не стоит, — ответил я. — Спасибо, земляк, за информацию. Мы пойдем.
— Ну, ладно… Марине от меня привет.
Мы вышли на улицу. Лесовский врал, как всегда, исполнял служебные обязанности.
Конечно, я догадывался, что они вернутся сюда. Потому что никуда не уходили. Они всегда здесь — переодетые в гражданские костюмы, загримированные настоящим временем, они стоят за моей спиной, идут мне навстречу — в темных очках или контактных линзах, скрывая истинный цвет своих глаз, используют мимику и мимикрию профессиональных агентов отечественного производства. Они всегда здесь и тут, будто микробы, которые пытаются проникнуть в тайну моего бытия, в мое мироздание. Поэтому необходимо быть предельно наблюдательным, максимально внимательным к деталям, чтобы не допустить предательства со стороны ближнего и точного удара — со стороны дальнего. Чтобы мелкий осколок горящей серы не попал в глаз, когда я зажигаю спичку, закуривая ночью на коммунальной кухне. Поэтому каждый взгляд и жест должен быть выверенным, точным, как космический прибор, с которым я в очередной раз покидаю Землю.
Все равно мы победим. Аминь.
Если в Белогорском монастыре власть устроила дом для сумасшедших, то в Иоанно-Предтеченском — лагерь для заключенных. В первом сидел мой дядя Михаил, во втором — мой дорогой герой Ахмед.
Привет, Ахмед… Помнишь, в договоре, заключенном Шамилем с царем России, оговаривалось, что русские не будут посягать на женщин, лошадей и оружие дагестанцев? Русские слово сдержали. А чеченцы пришли в Россию, чтобы здесь насиловать, воровать машины и торговать оружием. Такого договора не было. Так мы, Ахмед, не договаривались… Если ты сидишь не за изнасилование, значит, за убийство своей жены коми-пермячки. Бог, оказывается, есть на самом деле. Это тебе за Джаней — Ведено.
Ну и каково тебе, мусульманину, отбывать наказание в православном храме? Молишься ли ты пять раз в день? Или опять сидишь в чайхане?
Я постоял на другой стороне улицы, пожелал чеченцу здоровья и пошел прочь. На одном из домов прочитал название улицы — оказалось, колючая проволока так называемого основного ограждения зоны тянулась по улице Свободы. Нормально, это по-нашему, по-советски.
Мы сидели на лавочке в сквере, курили и смотрели поверх голов прохожих. Мне показалось, что я однажды уже видел это небо — правда, тогда оно было черным, со всплывающим диском солнца. Небо смертельной битвы — Армагеддона. Я видел это небо на снимке Райфа Абляшева, татарина, фотохудожника, убитого в 2000 году в Кунгуре, как были убиты Боря Гашев и Коля Бурашников в Перми.
