Наука умирать - Рынкевич Владимир Петрович (книги .txt) 📗

Посылала вслед непристойную брань. Думала: только крикнуть тем ребятам с гармошкой, кто такой в белой папахе, — в момент шлепнут, но решила, что не стоит грех на душу брать.

В вагоне его встретил оживлённый, даже радостный Деникин, а ведь только что лежал молчаливый и угрюмый и глаза не хотел открывать.

   — Сергей Леонидович, я вас поздравляю. Проводник принёс телеграмму из Ростова: большевистское восстание подавлено. И знаете, кто навёл порядок?

   — Калединские казаки?

   — Как бы не так. Ещё вчера вернулся Алексеев, и Каледин сам просил его, чтобы наши офицеры и юнкера отвеяли Ростов. Алексеев поднял наших, и они разгромили большевиков. Так будет и во всей России.

   — Может быть, вернёмся, Антон Иванович?

   — Мы получили приказ — ждать вызова. А вернуться, Сергей Леонидович, я хочу не меньше, чем вы. Даже, наверное, больше: боюсь, что Ксения уже в Новочеркасске, просил Каледина и Романовского помочь ей, но в этой обстановке всё может быть.

Марианна с детьми тоже оказалась в Новочеркасске, помогли родственные связи: её сестра была замужем за бывшим ростовским губернатором Потоцким, который знал всё и всех. Для Марковых нашли хорошую квартиру на Ермаковском проспекте, и Сергей Леонидович приехал. Прочти как домой. Светлые комнаты с играющими детьми, Марианна в домашнем платье, не знающая, чем только ещё угодить мужу. А он...

Нет. Он не чувствовал вины перед ней. Если и был виноват, то лишь перед собой самим. Он не имел права совершать поступки, противоречащие собственным убеждениям.

Вышел на одинокую прогулку. Город изменился. На стенах расклеены объявления, приглашающие сражаться за Россию в рядах «Армии Алексеева», партизанского отряда есаула Чернецова, «Отряда Стеньки Разина» и даже в «Отряде Белого дьявола».

По Крещенскому спуску маршировали с песней юнкера — михайловцы и константиновцы. Почти как когда-то в Питере: ровный шаг, винтовки «по-юнкерски» высоко, шпоры «савельевский звон», но... Шинели разные, иные старые, не подогнанные. И песня новая, на мотив «Прощания славянки».

В центре полно офицеров — и в форме, и переодетых. На корпус хватит. А то и на армию. Наслаждаются жизнью в кафе и ресторанах, гуляют с дамами и столичного вида, и общедоступными.

Солдаты обязательно в распахнутых шинелях, офицеры не замечают. Казаки не замечают никого, только своих.

Маркова привлекло своим названием некое шумное заведение — «Казачий привал». Казаков там почти не было — в основном офицеры. Бросился в глаза столик посреди зала, за ним всего один человек, подпоручик. Знакомый подпоручик — на фронте был каким-то врачом. Ещё не дошёл до него, как тот вскочил чуть ли не по стойке «смирно» — тоже узнал. Странно: и «императорские» усы сбрил, и испанскую бородку, и одет в не соответственную для него одежду, какую-то зелёную курточку и папаху, а подпоручик всё равно узнал.

   — Отставить, — полушёпотом скомандовал генерал. — Здравствуйте, Гавриил... Не помню по батюшке.

   — Гавриил Дмитриевич Родичев. Рад видеть вас живым и здоровым, Сергей Леонидович.

   — Слава богу, не дался вам, докторам, тогда — вот и жив остался.

Оба посмеялись.

Это произошло в ту же страшную зиму 1915 в Карпатах, когда «железную» бригаду Деникина направили на помощь корпусу Каледина. Деникин сказал своему начальнику штаба полковнику Маркову: «Приказываю лежать и подчиняться врачам». Сам же повёл бригаду в бой. Страшная резь в животе не позволяла подняться, а врачей пока не было, и Марков остался с денщиком в крестьянском доме у какого-то гуцула. Этот гуцул и привёл к больному военного врача с помощником. Последним как раз и был младший врач Родичев.

   — Вы ранены?

   — Какое там! — со стоном ответил Марков. — Не так обидно было бы, если бы ранили, а то выбит из строя подлейшим аппендицитом. Как колода, лежи тут, а там — страшный бой. Вечером полк потерял половину состава. Не могу я так лежать! Завтра уеду.

Говорил полковник, а сам корчился от боли.

Опытный доктор посмотрел живот, крепко нажал пальцем на правой стороне и быстро отнял палец. Марков охнул от боли.

   — Надо лежать, — сказал доктор. — Боль должна несколько утихнуть, и тогда отвезём вас в лазарет.

Марков промолчал, а на следующий день Родичев встретил его в Ржешуве, в штабе армии. Полковник опирался на костыль.

   — Ну и вид у вас тогда был, — вспоминал Родичев. — Как говорится, краше в гроб кладут. Я отыскал генерал-квартирмейстера и сказал, что вас нельзя посылать в бой. Необходимо срочно оперировать, иначе смерть. Генерал сказал, что ничего не может с вами сделать, назвал вас драгоценным человеком, героем.

   — Я уже несколько раз умирал, — сказал Марков, снимая куртку. — И сюда для этого приехал.

Родичев покосился на поношенный пиджак и старые брюки, украшенные снизу бахромой.

   — Я встречал здесь некоторых генералов в форме,— сказал он.

   — За ними не охотятся. А я хочу умереть в бою, а не на улице или в большевистском застенке.

   — Почему обязательно умереть? Мы должны победить. Каждый день в армию поступают новые люди. За тем столиком в углу сидят офицеры. Они приехали с мыслью о походе на Москву. Записались в армию. Я разговаривал с прапорщиком. Совсем молодой — лет двадцать. Его расстроило соперничество между Алексеевым и Корниловым. Когда он записывался в армию, его спросили, кто его может рекомендовать. Он сослался на Завойко [17] — адъютанта Корнилова, И его не хотели записывать. Сказали, что они алексеевцы и Добровольческая армия — это алексеевская организация. Записали, конечно. Я его успокаивал, объяснял, что у нас один противник, а разногласия в штабах — естественное явление. Кстати, Завойко сам запутался в каких-то интригах, будто бы организовал заговор против Каледина, и Корнилов приказал ему в 24 часа покинуть Новочеркасск.

   — А каковы ваши планы, Гавриил Дмитриевич?

   — Я мучаюсь в ожидании выхода в бой. Врачебное дело бросил, записался рядовым, как многие офицеры. Алексеев ли, Корнилов — лишь бы скорее повели нас на Москву. В такой России я жить не хочу.

Он кивнул в сторону окна, где толпились солдаты и что-то кричали.

   — В армию пока записались две тысячи с небольшим, а наехали сюда тридцать, а то и пятьдесят тысяч офицеров. Они бежали от большевиков, чтобы выжить.

   — Они хотят здесь жить, а мы с вами хотим сражаться, — сказал Марков. — Русский солдат, идя в бой, готовится к смерти, надевает на себя чистое. И я готов к смерти. А пока мы с вами живы, я предлагаю вам быть моим адъютантом. Меня, наверное, назначат каким-нибудь командиром — роту или батальон дадут, — и мне нужен хороший помощник, разделяющий мои взгляды.

   — С радостью, Сергей Леонидович. Я же видел вас на фронте, Вы были настоящим героем. С такими, как вы, мы победим. Для меня великое счастье — служить под вашим командованием и помогать вам.

   — Я доложу Алексееву, чтобы вас оформили, и пока нет регулярных занятий, будем встречаться по утрам в офицерском общежитии. А теперь мне пора.

С Деникиным встретились на площади Никольской церкви, где в одном из домов находился штаб генерала Алексеева. Молодые люди — по-видимому, переодетые в штатское юнкера — не удивились посетителям. Деникин в хорошем пальто с меховым воротником, а Марков — в курточке и папахе. Однако, когда разделись, Деникин оказался в полевой генеральской форме с двумя Георгиями, а Марков — в тех же брючках с бахромой и пиджаке, изношенном до блеска.

Алексеев в штатском костюме сидел в жарко натопленном кабинете. Он сердечно поздоровался, привстав из-за Стола, и заметил, что Марков одет правильнее. Деникин оправдался тем, что обещал сегодня же посетить 1-й офицерский батальон.