Княжна - Берендеева Светлана (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Мария насупилась от смущения, а Александр благодарно кивнул.
Она смотрела на него в полумраке кареты и не верила, что это он сидит рядом. У него обветренное лицо, потрескавшиеся губы, морщинки у глаз, и от этого он стал ещё красивее. Он так смотрит на неё, будто не узнаёт. Может, она лохматая? Или глаза опухли? Спала нынче мало.
– Какая ты стала, – еле слышно говорит он.
– Какая? – спрашивает она с озабоченностью.
– Как на картине, али на фреске в церкви. В Италии, там, знаешь, церкви расписывают не как у нас, а как бы живыми людьми. Так у девы Марии италийской – мадонны по-ихнему – лик такой же, как у тебя.
– Скажешь тоже, богоматерь нашёл.
– Вот поедем когда-нибудь, сама увидишь.
– Поедем?
– Вот турков разобьём, Борис Алексеич тебя за меня отдаст. А государь обещался меня по дипломатической части направить, потому как я языки знаю, вот и поедем.
Мария вздрагивает и молчит, потому что её руки оказываются в Сашиных больших и очень горячих руках, и она чувствует, как у неё от кистей вверх к плечам, потом вниз по спине бежит сладкая дрожь. И эта дрожь всё усиливается от Сашиных губ на её пальцах, и ей не хочется не только говорить, но даже шевелиться.
К Троице доехали до обидного быстро. Александр отказался от обеда и хотя бы малого отдыха, прижал последний раз к губам Мариину ладошку, вскочил в седло, махнул рукой. И вот вместо него уже только снежная пыль переливается в лунном свете. Тяжёлые монастырские ворота отворились, снежная пыль опустилась на дорогу, сердце девы стучало сразу во всём теле. Она прижала ладонь к губам, к губам, которые он так и не поцеловал. Не успел? Не посмел? Как он глядел на неё. Её ладони пахли лошадиной сбруей, сеном, сургучом – Сашей.
Катерина, тайновенчанная царица, не спала – ждала. Не спала и ждала, конечно, и Пелагея. Накинулись, затормошили, одна с расспросами, другая с едой. На расспросы Мария отвечала исправно, а есть не могла. Сидела перед богатым набором разносолов – хорошо живут монахи – и не могла съесть ни кусочка.
– Сыта я, мамушка.
– Да где же сыта, доча, после такой дороги?
– Вот с дороги-то и сыта. Мне столько всяких подорожников наклали, а в карете что делать – сиди да жуй.
– А что ж глаза у тебя как на иконе и щёки ввалились?
У Марии сдавило горло. «Глаза как на иконе». Саша на неё как икону глядел, с богоматерью сравнивал. Она и вправду ничего не ела. Свёрток с подорожниками из Преображенского Саше в сумку сунула.
– Не хочу я есть, мамушка, спать хочу.
– Ну ладно, пойдём уложу. Может, и правда, растрясло тебя, вот брюхо-то и бунтует.
Спать она тоже не могла, зато никто не мешал думать. Она и думала всю ночь, знамо о чём. Иногда вставала помолиться, снова ложилась. А мысли были грешные, сладкие, и никакой молитвой их было не отогнать.
В Преображенское вернулись к самой Масленице. Церковь этот обычай не одобряла, порицала даже, но москвичи – и бояре и простолюдины – от него не отступали. Любили снежную баталию устроить, огненное колесо покатать, на площади разными проказами себя и народ потешить. Ну и, конечное дело, блины!
Редко какой год на масляной кто-нибудь не помирал, блинами обкушавшись. Да и то сказать, умели на Москве блинной затейливостью удивить. Мало того, что кроме пшеничных, ржаных, гречневых, овсяных, пшённых пекли ещё морковные, репные, тыквенные, сырные, так ведь вдобавок и припёки разные, один другого смачнее: и с потрохами, и с луком, и с рыбой солёной, али копчёной, и с ягодой всякой.
Только об этих блинах и припёках Катерина с Пелагеей всю дорогу и говорили. Катерина, видно, сама стряпать любила, а уж Пелагее только дай волю – такого наготовит, что язык проглотишь. И так вкусно у них разговор этот получался, что приехали все трое голоднющие, будто неделю не ели. И кстати – в Преображенское прямо к столу поспели. Стол, в отличку от всегдашнего, изобильный был. Конечно, не всё было, о чём по дороге мечтали, но и блины, и к блинам на столе немало стояло.
Пётр был рад и не скрывал радости. Сидел возле своей Катеринушки и ни на кого кроме неё не глядел. Сам и в рюмочку ей подливал, сам и блины икрой намазывал и всё норовил то плечом, то рукой до неё дотронуться. Варенька, наклоняясь к Марии, тихонько шептала:
– На Нинку, на Нинку посмотри.
На Нину глядеть не хотелось: лицо потерянное, сидит не шевелясь, будто заледенела.
– Она ведь надеялась, что она царя к себе крепко привлекла, – шептала неуёмная Варенька, – а он, вишь, как замену Нинку держал. А сердцем-то к Катерине присох.
В этот же день было назначено первое театральное представление – премьера. Публики много съехалось, тем более, что царский отъезд к армии был через день назначен – так вместе и проводы.
Мария с Варенькой пиесы почти не видели, урывками только. Они в задней комнате за сценой царевне Наталье помогали актёров обряжать, да следить, чтоб каждый в своё время к публике выходил. Варенька ещё и пела, спрятавшись за нарисованным деревом. В общем, кому праздник, а кому хлопоты.
Потом, после представления Наталья Алексеевна их очень хвалила, и царю и всем ближним его рассказывала, что без помощи их ничего бы не вышло. Преувеличивала, конечно, царевна, какая тут особая помощь, но приятно было, когда и царь с царицей, и все вокруг лестные слова о них говорили. Только вот рядом с Петром одна дама, обшарив их взглядом, сказала:
– Молоденькие, красовитенькие. На свежатинку Петрушу потянуло.
Негромко сказала, как бы про себя, а многие расслышали. Кто усмехнулся, кто глаза отвёл.
– Что это она? – шепнула Мария Вареньке.
Варенька вытащила её за руку из толпы и сердито ответила:
– Что-что? Думает, мы все, как Нинка, будем.
– А кто это?
– Анисья Толстая. Не слыхала про такую?
Мария помотала головой.
– Ну и ладно. Говорить про неё – язык пачкать.
Мария вздохнула:
– Всё-то ты знаешь.
– Про иное и знать-то не хочется. Ну, сводня она при Петре. Да и сама, говорят… Ясно? Пошли переодеваться, а то не успеем.
Вечером после ужина кататься ездили, смотрели, как мужики чрез костёр прыгают, наперегонки бегают, завязавши ноги в мешки, на столб, салом намазанный, лезут.
На другой день было назначено в дорогу собираться, но Варенька принялась уговаривать Марию сбегать кулачные бои посмотреть, она это сызмальства любила. Даже удивительно: сама маленькая, тихонькая, а хлебом не корми – дай посмотреть, как здоровенные мужики друг другу бока мнут.
– Ну, Маша, пойдём, – не отставала Варенька, – ведь сколь времени мы в Москве не были, теперь опять уезжаем. Пойдём, посмотрим. В чужих-то землях такого удальства нетути.
– Варюша, ведь сегодня укладываться велено.
– Так мы сейчас уложимся и пойдём. У меня уж всё готово, давай вместе твоё соберём. Много у тебя?
– Моё-то всё сложено, но нас, поди, царское помогать позовут.
Варенька фыркнула:
– Что здесь сенных да горничных девок мало?
– Ну ладно, пошли. Надо только Катерине сказаться.
– Вот уж! Катерине! Нашла госпожу!
Варенька от возмущения притопнула. Мария пожала плечами.
– Она царица, а мы фрейлины, значит, она нам госпожа.
– Портомойница-то! И мы, боярских родов, ей кланяться должны?
– Кланяешься же ты Меньшикову, – Мария лукаво подмигнула, – да ещё как низко.
Варенька смущённо замолчала. На Меньшикова она заглядывалась и секрет свой девичий никому, против обыкновения, не доверяла. Сейчас она думала, догадалась Маша или случайно о Меньшикове сказала?
Мария встала.
– Я схожу к Катерине Алексевне, спрошусь, а ты пока Нину позови.
– А она-то нам зачем?
– Пусть повеселится, а то она смурная ходит.
– Ясное дело, что смурная, ещё бы…
Мария перебила:
– Это не наше дело. Какая ни есть, а она наша подруга. И здесь она одна, без родных. Кто, кроме нас, ей поможет?
Варенька открыла было рот возразить, но передумала, примирительно кивнула и пошла за Ниной.
