Княжна - Берендеева Светлана (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Подняла глаза на слугу:
– Фёдора позови.
Вошел управитель, с поклоном принял у царевича пакет.
– На словах не изволите ли чего передать?
– На словах? Чего ж на словах… хворал осень, лихоманка трясла, – Алексей облизал сохнущие губы. – Теперь оправился, исполняю по государеву наказу, что надобно…
Мария смотрела в его лицо, и казалось оно ей будто знакомым. Откуда бы? Ведь не встречались раньше. Хоть и московитяне оба, да дочерей в гости водить по русскому обычаю не принято. А на ассамблеях царёвых Мария по малолетству не бывала, последнее же время и вовсе в деревне жила.
Смотрела на мягкие кудри, нежный рот и вдруг вспомнила. Деревенский пастушок! Тот, что так ладно делал дудочки из тростинок. Он и Марии делал, и однажды они, сидя на берегу, играли «Иволгу» в две дудочки и смеялись, глядя как, подпрыгивая, бодает телёнок шмеля… Она разулыбалась и, спохватившись, – не принял бы гость на свой счёт – невпопад сказала:
– Летом к нам в Никольское невестка с племянниками приезжала, рассказывала, что в Петербурге италианские актеры кукол на веревочках показывают, марионеты называются. И те куклы как живые люди ходят и разговаривают. Очень забавно.
Алексей с запинкой ответил:
– Я в Петербурге больше в адмиралтействе, да по армейским делам. Марионетов смотреть недосуг было. А вот сейчас в Москве тётенька Наталья Алексеевна настоящий феатр устроила. В Преображенском покои под него отвела. Хочет, чтоб со временем и русские люди, способные к лицедейству, перенимали сиё мастерство.
А руки вот у него совсем не пастушьи, подумалось Марии – белые, мягкие, точно девичьи.
– Третьего дня представление было и на завтра назначено. Комедия с пением и танцами о доне Педре, соблазнителе женских сердец, искусном амурных дел мастере.
Царевич запнулся, облизал яркие губы. Круглые глаза загорелись:
– Изволите ли, я вам билет на представление пришлю? Многие боярышни ездят смотреть и довольны бывают.
– Благодарствую, Алексей Петрович, не могу. Завтра мы до свету выезжаем. Батюшка письмом торопит, а дорога дальняя.
– Так вы сегодня только в Москву прибыли, отдохнуть надо. А после и я бы с вашим поездом отправился.
Мария молча подняла и без того высокие брови, посмотрела удивленно.
– Ну как же, дорога неспокойная, шалят по лесам, – совсем смешался царевич. – И государь моего доклада ждёт. Что уж донесение-то, я уж сам ему всё…
И залился краской, глаза по сторонам рыскают.
Мария еле удержалась от смеха: ну вылитый пастушок, когда перед старостой за недогляд скотины отвечает.
Куда как кстати вошёл дворецкий – подавать ли кофий?
К кофию были заморские засахаренные фрукты и своего изделия медовые рожки да коврижки. Ради гостя были вынуты прозрачные китайские чашки розового фарфора. И такими же фарфоровыми казались Мариины пальцы, держащие бесценную чашку. На эти пальцы и глядел неотрывно царевич Алексей. Один раз только осмелился поднять глаза и сразу отвел, встретившись с удивленным синим взглядом. Руки его неистово мяли салфетку. Встал.
– Время позднее, пойду. Спасибо, Мария Борисовна! Счастливого пути вам.
Не поднимая глаз, ответил на поклон и вышел за слугою с фонарём.
– Странный он какой-то, – подумала Мария вслух.
Вынырнувшая, откуда ни возьмись, няня хихикнула:
– Что ж странного, дело молодое.
– Что? Что ты, Ириньица?
– Полно, девонька, уж большая ты, али не поняла? По сердцу ты ему пришлась. Жди теперь сватов.
– Каких сватов, няня! Он, чай, царевич. Разве можно ему по своей воле жениться!
– А что же, что царевич? Вот попросит государя-батюшку, а тот и согласится. И ты ведь у нас не простого роду.
– Ну вот ещё, нужно мне очень. И хватит, спать пора, – Мария пошла наверх, рассердившись непонятно на что.
– И то верно, припозднились мы с этим гостем, – старушка заспешила следом.
Скрипит снег под полозьями, качается возок. Слышно фырканье лошадей, окрики возницы да временами вороний грай. В окошко выглянешь: тёмно-зелёные еловые лапы, придавленные белыми сугробами, ажурные опушённые инеем берёзки и снега, снега.
Сладко спится в дороге.
В возке Мария с Пелагеей-мамушкой, да Фёдор, Пелагеин сын, на козлах. Он теперь поставлен батюшкой управителем, а бывало, играли вместе, вместе страшные сказки на печке слушали. Да и недавно в Никольском на лыжах вместе бегали, дичину скрадывали.
Вот сейчас бы на лыжах! Поразмяться.
Приоткрыла дверцу, выглянула.
– Фёдор, куда лыжи сложили?
Пелагея открыла глаза.
– Маша, что ты, возок-то выстудишь, закрой.
Но Фёдор уже соскочил, пошёл рядом, радуясь разминке.
– На третьей телеге близко убраны. Достать?
Пелагея всполошилась:
– Да ты что, Федька, какие лыжи! Очумел?
– Так что ж, матушка, сейчас кормить встанем, княжна и прокатится.
– Статочное ли дело боярышне на лыжах, как мужичке. Ну, ладно в Никольском, там чужих нет…
– Так и здесь чужих нет, – засмеялась княжна. – Кто, кроме ворон, меня увидит?
И завозилась оживлённо, принялась вытаскивать из сундука под сиденьем суконные штаны и валенцы.
Ах, как хорошо скользить на широких лыжах по снежному лесу! Морозный воздух пахнет смолой и можжевельником. Лёгкие ноги послушно и уверенно несут гибкое тело. То и дело приходится наклоняться под придавленными снегом ветками. Обоз вперёд ушел, а Мария с Федором и дворовым охотником – по лесу обочь дороги. Федя мамушку Пелагею тем умилостивил, что поохотятся они по дороге, дичинки к ужину добудут – очень Пелагея лесную птицу с лапшёй любит.
Вот охотник впереди остановился, руку поднял. И они с Федей замерли. Старик, пригнувшись, плавно и бесшумно заскользил вперёд, поднял ружьё. Выстрел. И забил крыльями по снегу большущий иссиня-черный глухарь. Вот и подарок Пелагее.
И вдруг, как бы в ответ, вдалеке, в той стороне, куда ушел обоз, захлопали выстрелы. И – людские крики!
Фёдор поправил завязки лыж на валенках, снял с плеча ружьё.
– Стойте здесь тихо. Я сбегаю, гляну…
Споро побежал размашистым шагом. Вернулся быстро, тяжело дыша и хватая на ходу снег.
– Княжна, плохо дело. Лихие люди на обоз напали. Думаю, вернуться нам надо. В деревне лошадей возьмем, верхами доедем.
– Постой, какие люди, что делают-то?
– Да я близко не подходил, только глянул и назад. Наших всех в кучу согнали, в возках шарят. Слышал, кричали: «Боярышню ищите, тут должна быть».
– Если тати это, так ограбят и уйдут, чего ж нам бежать.
– Так ведь тебя ищут, видать, выкуп взять хотят.
– Вот что, Федя… Тебя не заметили?
– Нет. Там ёлки кругом густо стоят, хоть сотню схоронить можно.
– И хорошо, что ёлки. Давай-ка подберёмся и посмотрим, что тем людям надо.
– Да что ж, Мария Борисовна, вам-то? Я сам в разведку схожу. А вы с Никифорычем меня здесь подождите.
– Опять ждать? Застынем. Пошли вместе. Сам говорил, сотню спрятать можно.
Пошли по Фединому следу, взяв наизготовку ружья и стараясь двигаться бесшумно. Дойдя до места, где стоял обоз, встали за большой елью.
Картина предстала довольно мирная. Лошадям был задан овес. Голицынские люди, сбившись в кучу, молчали. Напавшие на них мужики тоже молчали, расхаживали кругом и будто ждали чего-то.
Мария потянулась к Федору, зашептала на ухо. Позвали Никифорыча, который подполз тем временем ближе к обозу и лежал за поваленным деревом, прислушиваясь.
– Фёдор, боярышня, разбойники-то без опаски ходят. Вон ружья у телеги сложили, безо всего ходят. Только у атамана пистоль, и то за поясом. Вот бы…
Двое молодых переглянулись, враз закивали головами и, наклонившись к старику, стали наперебой говорить ему горячим шёпотом…
Через небольшое время среди сбившихся в кучу поникших дворовых началось едва заметное шевеление: бабы перемещались к центру, а мужики – к краям кучи, поближе к повозкам и разбойникам. Атаман, заметив это, подошёл поближе. Ничего подозрительного не увидал: застывшие на крепком морозе люди переминались валенками, похлопывали рукавицами. Атаман отошёл.
