Лицеисты - Московкин Виктор Флегонтович (читаем книги бесплатно TXT) 📗
— Случаем, батюшка, не запамятовал? Здесь митинг.
— Вот и иду на митинг, — уверенно отвечал Успенский. — Сыны мои! — громовым голосом возвестил он. — Смирите гордыню, ибо нет добра от упрямства…
Подосенов растерянно оглянулся на Емельянова. Тот махнул рукой — пускай себе говорит.
— Зачем вы детей своих истязаете? Женам зачем забот добавили? — вопрошал Успенский. — Ищите прежде царствия божия и правды его, и все приложится вам…
— Старая песня! — озорно выкрикнул из зала безусый мальчишка с косой светлой челкой на прыщеватом лбу. На него тут же зашикали, и ему пришлось поспешно спрятаться за спины своих дружков. Но после его выкрика в разных местах послышались возгласы, возникли споры.
Прислушиваясь к гулу, Успенский, видимо, понял, что в самом деле поет не ту песню, не о том сейчас надо говорить собравшимся здесь людям. Угрозы и заклинания только еще больше ожесточат их.
— Выслушайте, сыны мои! Всякая забастовка в настоящее время есть грех перед богом, царем, обществом и всем миром, — мягко начал увещевать он. — Государь призывает всех дружно помочь ему в переустройстве страны. Отсюда, бастовать — значит препятствовать правительству, его работе на общую пользу. Да, это так, фабричный труд низвел миллионы людей на степень простых рук, — опять выкрикнул он. — Предстоит их вывести из состояния простых орудий на степень и высоту человека. Того требует право и справедливость. Государь это заметил и вмешался. Уже в ближайшем будущем мы увидим плоды его устремлений. Но, сыны мои, не надо думать, что будут удовлетворены все желания социалистов… Никогда такого не станет, чтобы все люди были равны. Посмотрите в поле: каждая травка, каждая былинка разная… Все в руках божьих!..
— Постой-ка, святой отец! — вмешался Емельянов. Он внимательно прислушивался к словам Успенского и теперь решил, что пора возразить ему. Встал рядом, настойчиво отжал попа к краю трибуны. — Как же так, — сказал он. — У меня вот был знакомый садовник, так он к любому деревцу относился заботливо. Каждой яблоньке в его саду было хорошо. Все они у него были ровные, кудрявые. А в нашем саду — государстве что-то по-другому…
Емельянов стал рассказывать, что правительство, напуганное широким движением рабочих, вынуждено сейчас идти на некоторые уступки. Но было бы напрасно ждать от него коренных реформ. Уничтожить зависимость одного человека от другого можно только тогда, когда все орудия производства станут народным достоянием.
Говорил он горячо и слушали его внимательно. Успенский неодобрительно покачивал головой и по всему видно было, что не хотел сдаваться. Дожидаясь, когда Емельянов закончит речь, он подсел к столу.
Депутаты стали пробираться вперед. Люди молча теснились, давали им дорогу. В глазах многих немой вопрос и надежда.
Емельянов отступил от трибуны, освобождая место Федору. Тот оглядел притихший зал, с горькой усмешкой сообщил:
— Встретили нас вежливо, усадили. Выслушали, не перебивая…
Настороженный гул прокатился по рядам. Федору пришлось переждать, когда волнение утихнет.
— А удовлетворить наши требования Карзинкин не захотел, — уже громче продолжал он. — Уперся как и утром: десять процентов надбавки и все. Если с завтрашнего дня не встанем на работу, пригрозил полным расчетом. И еще объявил, что закроет лабаз…
— Не выйдет! Ишь чего захотел!
— Голодом морить собирается, аспид хищный! Не дадим!
— Все равно ничего не добьемся!
— Согласиться! И то ладно, хоть прибавку дает.
— Требовать!
— Стоять на своем!
Крики неслись со всех сторон. Федор прислушивался, приглядывался к распаленным злостью лицам. В общем гаме трудно было разобрать, куда склоняется большинство.
К трибуне сквозь толпу лез мастеровой — жесткая, задорно вздернутая бородка, волосы взлохмачены, размахивает рукой, в которой держит смятую, видавшую виды шапку, — Арсений Поляков из ткацкой фабрики.
Вскочил на сцену, крикнул:
— Чего мы добьемся? — И сам ответил: — Ничего нам не добиться, потому что многого захотели. Владелец дал прибавку и хватит, спасибо ему…
— Достойно поощрения! — оживляясь, сказал Успенский, поднялся, порываясь к трибуне. Емельянов положил руку ему на плечо, остановил:
— Сидите, батюшка, вы свое сказали.
— Завтра я пойду на работу, слушаться никого не буду, — продолжал кричать Поляков.
— Тащись! Подлизала и есть, правильно говорят.
— Все пойдем!
— Ha-ко, выкуси!
Поляков спрыгнул со сцены, смешался с толпой. В зале творилось что-то невообразимое: люди толкались, яростно кричали, никто никого не слушал,
— Долой!
— Тише вы, дьяволы! — приподнявшись за столом, загремел Василий Дерин. Его громовой голос перекрыл шум. В разных местах послышались вразумляющие возгласы:
— Помолчите! Давайте слушать!
— Говори, Крутов, что будем делать!
— Нечего говорить: бастовать и все тут!
— Бастовать!
Федор терпеливо ждал. Пока люди не выговорятся, трудно прийти к чему-либо определенному. Взгляд упал на Емельянова, сидевшего с краю стола, рядом с Успенским. Кажется, его нисколько не волновало то, что происходило в зале. Тер носовым платком стеклышки очков и будто даже улыбался. Федор снова пожалел, что нет рядом Мироныча: тот сумел бы привлечь внимание и сказать, что нужно.
— Угомонились? — насмешливо бросил он в зал, заметив, что шум стал стихать. — Ну тогда в самый раз…
— Начинай, Крутов, нас не переждешь.
— Спрашивали, что будем делать, чем ответим на угрозу Карзинкина? Я предлагаю обратиться к служащим, призвать их к забастовке. Чтобы они отказались делать расчет…
— Ого! Так они и послушают.
— Попробуем, — спокойно ответил Федор. — Предлагаю также выставить охрану в лабаз, не разрешать Карзинкину закрыть его. Так?
— Только так!
— Правильно!
— Когда Карзинкин почувствует, что мы готовы бороться до конца, он вынужден будет согласиться с нашими требованиями… Можно и по-другому, как предлагал здесь Арсений Поляков, — выйти завтра на работу. Решайте.
— Нечего решать! Не сдаваться!
— Нашли кого слушать — подлизалу Полякова.
— Стоять до конца!
— Стоять!
— Черт с вами, стойте, а я сяду — устал.
Это сказал находившийся на проходе между скамейками пожилой рабочий с иссеченным морщинами лицом. Его шутливые слова приняли смехом, напряжение в зале сразу спало. Улыбался и Федор, глядя, как заботливо усаживают рабочего на переполненную скамейку, дружески толкают в бок, похлопывают по спине.
Приступили к выбору продовольственной комиссии, которая следила бы за работой лабаза. Старшим поставили Маркела Калинина. Маркела вызвали на сцену. Он поднялся, поклонился на четыре стороны, поблагодарил за доверие. Потом составили письмо к служащим фабрики. Пока занимались этим, Емельянов писал обращение «Ко всем гражданам города». Он же и зачитал его:
«Мы устроили забастовку с целью улучшения своего экономического и правового положения. Наша забастовка протекает вполне мирно. Мы распорядились закрыть винные лавки, сами наблюдаем за порядком.
Но враги наши распространяют нелепые слухи, будто мы желаем устроить погром. Цель наших врагов унизить нас в глазах сограждан.
Эти слухи нас глубоко возмущают. Открыто заявляем: мы не только не будем участвовать в погромах, но всеми зависящими от нас средствами постараемся их предотвращать.
Всех хулиганов, выдающих себя за рабочих нашей фабрики, просим доставлять нашим депутатам».
— Принимаем? — спросил Федор.
— Голосуй! Принимаем! — послышались дружные голоса.
Успенский все еще сидел за столом и приглядывался со вниманием. Федор недружелюбно косился на него, ждал, когда поп почувствует неудобство и сам уйдет. Не тут-то было — так и пробыл до конца.
Емельянов подмигнул членам стачечного комитета, сказал весело:
— Быть батюшке изгнанным из прихода.
Сверкнули выцветшие с мутной поволокой глаза. Успенский спросил:
— За что сие, сын мой?
