Исповедь любовницы Сталина - Гендлин Леонард Евгеньевич (читать книги .TXT) 📗
Мы сразу же записали этот разговор. Спать, конечно, не ложились всю ночь, просидели с думами о будущем. Утром Миша побрился, выпил стакан чаю с хлебом, почистил ботинки. Он собирался в Театр относительно работы, но его опередили. Прибежал запыхавшийся директор-распорядитель Федор Николаевич Михальский.
«М. А., роднуля наша, как хорошо, что застал вас дома. Есть все-таки Бог на свете! Пишите, родной, заявление». — «Куда? Зачем? Кому?» — удивленно спросил Булгаков. «Конечно, к нам, в Художественный, на имя самого Владимира Ивановича Немировича-Данченко. Он ждет вас, Мишенька!»
Потрясенный Булгаков написал заявление.
«Федор Николаевич, я же у вас на днях был, вы со мной не хотели говорить, сделали вид, что не узнали!»
— «Что было, то сплыло. Тогда не мог, а вот теперь могу говорить сколько угодно».
Михальский ушел. Пришел надушенный представитель отдела кадров Большого театра. Широким цветным платком он тщательно вытер отполированную лысину, потом торжественно изрек: «Товарищ Булгаков, у нас имеется для вас вакантное место режиссера. Будьте так добры, напишите заявление, и мы вас зачислим на постоянную работу без испытательного срока». Мише предложили сделать для радио монтаж спектакля «Дни Турбиных». Московский Театр Сатиры заказал пьесу. Издательства прислали бланки договоров…
Но недолго продолжалось воскресение писателя и драматурга Михаила Булгакова.
Рассказ Нины Николаевны Литовцевой:
— Московским художественным театром управляли три человека: Станиславский, Немирович-Данченко, зав. труппой Подгорный. Драма Булгакова «Дни Турбиных» претерпела сложную жизнь. Репертком ее запретил, кассовые сборы в театре сразу понизились. Как-то в дирекции раздался телефонный звонок. Трубку лениво снял Подгорный: «Художественный слушает! У телефона зав. труппой Николай Афанасьевич. Кто говорит?»
— «Сталин». Подгорный поперхнулся, позвал Немировича-Данченко, но не сказал ему, кто говорит. «Директор художественного Владимир Иванович слушает вас!»
— «Сталин говорит. Пригласили Станиславского. «Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! Как ваше здоровье? Константин Сергеевич у телефона». — «Мы считаем, что пришло время восстановить пьесу Булгакова «Дни Турбиных»!» — «Согласен с вами, мы с Владимиром Ивановичем сделаем это с превеликим удовольствием». — «Сколько понадобится времени на восстановление?» — «Полтора года, И. В.» — «Мы должны увидеть спектакль через три месяца». — «Совершенно верно, правильно говорите. Мы поручим эту работу товарищу Немировичу-Данченко, он у нас самый оперативный режиссер».
Сталин повесил трубку. О происшедшем разговоре узнал весь театр. Станиславский — прекрасный актер, схватился за сердце. Вызвали врача. «Федю позовите! Федю Михальского! Скорей!» Михальский склонился над поникшим Станиславским. «Федя, милый! Срочно закажите билеты в Кисловодск, если есть вечерний поезд, сегодня же уедем. Со мной поедут Лилина и вы».
Пильняк рассказал историю написания романа «Тихий Дон».
— Вы знаете, — сказал Булгаков, — Шолохов предложил мне сделать инсценировку романа. Я спросил, на каких условиях и для какого театра. Он самоуверенно ответил: «Авторство остается за мной. Вы получите проценты. Любой театр поставит пьесу с моей фамилией». — «В таком случае, — сказал я, — вам, Михаил Александрович, нужен не драматург, а «негр». Теперь он мой заклятый враг и ждет случая, чтобы отомстить.
Согласилась принять участие в сборном концерте для командиров Красной Армии. Приехала пораньше, чтобы послушать доклад Тухачевского. Запомнились его слова: «В скором времени немецкая военщина разыграет кровавый феерический спектакль. Пляска смерти будет ужасной. Мы, солдаты Красной Армии, не имеем права сидеть сложа руки. Одной дисциплины недостаточно, необходимо доскональное перевооружение всей Армии и Военно-Морского флота и, непременно, ежегодные маневры. Я не боюсь этих слов: маневры — генеральная репетиция к будущей схватке с фашизмом. К сожалению, она неизбежна».
Я видела, что его речь не понравилась Ворошилову и Буденному. Народный комиссар сузил брови: он не выносил упреков.
Тухачевский пришел ко мне за кулисы:
— Верочка, сколько лет, сколько зим? Я, конечно, виноват перед вами, завертелся, одолевают всяческие скрипучие дела. Вы на меня не сердитесь?
— Нет, М. Н., и эту боль перенесла, сама виновата, что повисла на вашей шее, что безудержно бросилась в ваши объятия. Ничего не поделаешь, до конца жизни придется нести тяжкий крест и жить одними воспоминаниями.
— Нам надо объясниться!
— Что это даст? -
— После концерта вы свободны?
— Да.
— Я вас буду ждать с машиной у подъезда.
Тухачевский предложил поехать на дачу, сказал, что его домашние находятся в Москве.
— Зачем нам так далеко ехать? Мы можем поговорить в машине.
— Верочка, — с грустью проговорил М. Н., — я уезжаю в Лондон на похороны короля Георга. Оттуда поеду в Париж. Увидимся в конце февраля. Перед вами я предельно честен. В мою беспокойную жизнь, как вихрь, ворвалась другая женщина, я потерял голову, у меня нет сил остановиться. Желаю вам прочного и долгого счастья! Верочка, мы останемся друзьями, — крикнул он, когда я садилась в такси.
С оперой «Тихий Дон» мы вконец измотались. В классических операх все гораздо проще, потому что в их трактовке выработалась определенная традиция, общий эскизный рисунок, который в принципе никогда не меняется.
Во время генеральной репетиции появился нарядный, надушенный Поскребышев. Он сел в кресло и сразу же задремал. Когда я собралась домой, он меня окликнул:
— В. А., я за вами приехал. Товарищ Сталин ждет нас.
— А. Н., миленький, сегодня у меня нет времени, в театре изменено расписание, я занята в вечернем спектакле, а ночью у меня запись на радио.
— Когда прикажете заехать и что им сказать?
— 25 марта премьера «Тихого Дона», надеюсь, что вы тоже придете, мне очень важно знать мнение истинных друзей!
Поскребышев от удовольствия засопел, лицо его покрылось испариной.
— Если дела позволят, — сказал он важно, — тогда непременно придем.
— С И. В. я смогу повидаться в выходной день.
— Товарищ Давыдова, не беспокойтесь, мы для вас в момент все сделаем.
— А. Н., в пятницу я приглашаю вас на обед.
— Очень рады. К каким часам дозволяется прибыть?
— В пять часов.
В те годы А. Н. был еще темноватым, неотесанным мужиком. В надменного сановника он превратился позже.
На званый обед Поскребышев приехал в новом ко-веркоровом костюме, до синевы выбритый, подстриженный, надушенный самыми дорогими духами.
— В. А., надеюсь, что и нашим подарочком не побрезгуете? Дозвольте внести? Пойду, прослежу, чтобы не наследили, а то жалко, пол-то паркетный.
Он вышел на лестничную клетку и зычно крикнул:
— Митрич, можно несть, хозяйка дома.
Коротышка-шофер, именуемый Митричем, тяжело дыша, внес большой ящик. Как водится на Руси, хотела за труды поднести Митричу стопку водки. Поскребышев бурно запротестовал:
— В рабочее время сотрудникам ЦК ВКП(б) пить не дозволяется.
— А. Н., какие будут приказания? — степенно спросил Митрич.
— Поезжай в гараж, мы вызовем, когда потребуешься, отлучаться надолго не следует.
— К зазнобе на полчасика можно заехать?
Поскребышев кивнул.
Александр Николаевич ел жадно, много пил, он быстро захмелел. Вначале посыпались лирические излияния, затем беседа перешла на щекотливую политическую тему.
— Обидно, В. А., — проговорил А. Н., — что в нашей стране столько развелось разных шпионов. Вредительством занимаются продажные шкуры — ответственные работники, которые находятся на самой высоте, на правительственных постах. Мы получили сообщение, что маршал Блюхер, командующий войсками на Дальнем Востоке, на расширенном партийном активе заявил, что крестьяне должны вступать в колхозы только на добровольных началах. Этого дурака мы вызвали на беседу в ЦК ВКЩб). Он прочно уверовал, что Дальний Восток — его собственная вотчина.
