Исповедь любовницы Сталина - Гендлин Леонард Евгеньевич (читать книги .TXT) 📗
— И. В., перед отъездом в Англию М. Н. со мной простился.
— Он большой хвастун и крошечный стратег. Мы сделали ошибку, что выпустили его за границу. Верочка, вы давно у нас не были!
Страсть его по-прежнему не утихала. Я безумно устала от его ласк и животных объятий. Он на меня набрасывался, как разъяренный тигр.
Ночью за мной заехали Поскребышев и Ежов. Они повезли меня на Центральный склад конфискованных вещей. Ценностей там было больше, чем в Ленинградском Эрмитаже: огромные стальные ящики-сейфы, набитые золотыми кольцами, сережками, браслетами, часами, бусами, золотые ложки и вилки, ножи и подстаканники, старинные инкрустированные Библии, в отдельных помещениях — дворцовая мебель петровских, екатерининских и павловских времен, гобелены итальянской, французской, испанской, фламандской школ, меха, шубы, горжетки, накидки, палантины, всевозможные шкуры, штабелями лежали отрезы на костюмы, платья, пальто, хрустальные люстры, богемское стекло, фарфор, роскошная мамонта, картины русских художников, голландских, английских, французских, итальянских, испанских, немецких, скандинавских, тысячи икон и эмали, в золотых и серебряных окладах, кресты и складени, миниатюры различных эпох, коллекционные марки, монеты, царские золотые рубли и десятки, бумажные деньги…
Я отобрала тридцать пять томов.
— И это все? — удивленно спросил Поскребышев. Он что-то шепнул на ухо заведующему складом. Орехов притащил шубу на собольем меху.
— Уважьте, барышня, сделайте примерочку!
— В самый раз! — крикнул радостно Поскребышев.
Сказала, что одна шуба уже имеется.
— Она ваша. Может быть, картинки хотите? Что-нибудь из посуды или отрезик на дамский костюмчик? — спросил Ежов.
Выбрали три отреза, произведения Кустодиева, Левитана, Дега, небольшую икону XVI века и несколько миниатюр на эмали. Я спросила Орехова:
— Сколько я вам должна?
— Людишки — собственники, богачи разные — пущены в расход или же с аппетитом кушают сибирский снежок. Вещички, которые здесь находятся, давно списаны в пользу государства. Для проформы посчитаем за все 164 р. 71 к. В. А., с вас причитается контрамарочка на спектакль в Большой театр с вашим непременным участием!
— Накануне спектакля позвоните мне домой, и я с удовольствием выполню вашу просьбу.
Ежов протянул Орехову деньги, я запротестовала, Н. И. попросил не вмешиваться в его дела.
Я всегда волнуюсь перед премьерой. В такие дни стараюсь больше отдыхать и меньше разговаривать. Посыпались ободряющие телефонные звонки, словно мне предстояло выступить с траурной речью на похоронах видного государственного деятеля. В 4 часа утра позвонил Сталин:
— Переживаете?
— Очень, И. В.
— Это правильно, без волнения не может быть настоящего искусства.
— И. В., дорогой, я тронута вашим вниманием. Вы, надеюсь, приедете на спектакль?
— Непременно, товарищ Давыдова, желаю успеха, до свидания.
Дирекция театра сомневалась, что будет аншлаг. Я не поверила своим глазам: толпы людей осаждали кассу. Известно, что на определенную часть зрителей производит впечатление не действие, и не артисты, и не оркестр, а обильный буфет, где «все есть», а также интерьер театра, шикарная мебель, шикарный, громадный занавес, богатые костюмы.
В правительственную ложу приглашены композитор Дзержинский, Шолохов, режиссер Смолич, дирижер Голованов, исполнитель партии Григория Мелехова Ханев и я.
— Хорошую оперу написали, товарищ Дзержинский, — ласково проговорил Сталин, — за это будем вас хорошо награждать. В СССР столько композиторов, а опер на современную тему никто не пишет. А тебе, Платон Михайлович, «Тихий Дон» понравился? — спросил Сталин председателя Всесоюзного Комитета по делам искусств Керженцева.
— И. В., если вам нужно мое мнение, я изложу свои мысли в письменной форме.
— Товарищ Дзержинский, над чем вы собираетесь работать?
— Я задумал оперу на сюжет романа М. А. Шолохова «Поднятая целина».
— Правильно решили. Кроме целины, должны быть живые люди. Для своих героев придумайте мелодичные песни. Стихи вам напишет хороший поэт товарищ Ле-бедев-Кумач. Обратитесь к нему от моего имени.
— Спасибо, товарищ Сталин.
За оперу «Тихий Дон» Иван Дзержинский получил орден Ленина и премию — десять тысяч рублей.
За кулисы пришел маршал Тухачевский. Его под руку демонстративно вела Наталья Сац — художественный руководитель и директор Центрального детского театра. Она протянула мне букет цветов и набор французских духов. Я тихо сказала:
— Цветы спокойно можете отдать своему кавалеру, духи оставьте себе.
Среди гостей возвышалась фигура Б. Пильняка. Он терпеливо дожидался очереди, чтобы сделать мне комплимент.
— Опера не понравилась, музыки вообще нет. Исключение составляет ваша Аксинья. Запомнилась мелодия «От края и до края». Образ героини нарисован правильно, но вы сбиваетесь, через меру прете на внешний успех. Простонародье, конечно, начнет валить, для него главное, что есть «про любовь». Интеллигенция пропустит джержинско-шолоховский винегрет мимо ушей, зато печать на все лады будет темпераментно драть глотку. Ваш портрет сегодня напечатан во всех газетах.
Шолохов слышал наш разговор. Не здороваясь, он подошел к Б. Пильняку:
— Гражданин Пильняк, вы публично занимаетесь антисоветской агитацией. Убирайтесь отсюда, пока вам не переломали хребет.
Пильняк с размаху отвесил Шолохову звонкую пощечину. Назревал скандал. Кто-то из партийных хористов выбежал на лестницу звать охрану.
— Боря, езжайте домой, вот ключи от квартиры, я постараюсь все уладить.
Пьяный Шолохов начал кричать, ругаться, дебоширить. Я отвела его в свою артистическую уборную. К его алевшей щеке приложила холодный компресс. В двери постучал комендант театра, он пришел с вооруженной охраной.
— Кто нанес вам телесное повреждение? — спросил комендант, он же зам. секретаря партийной организации.
— Писатель Б. А. Пильняк, — чуть не плача от обиды, держась за скулу, ответил Шолохов.
— Это неправда, — сказала я громко, — никакого Пильняка здесь не было. М. А. поскользнулся, вы же видите, что он пьян и не в состоянии связать два слова.
Инцидент удалось замять. Шолохов зло проговорил:
— Товарищ Давыдова, этого я вам не прощу, напишу сегодня же товарищу Сталину, что вы защищаете контриков.
У артистического подъезда меня ждал грустный Пильняк. Он пошел меня провожать.
— Мишка Шолохов становится опасным, смотрите, как он быстро вылупливается!
— Боренька, что с вами стряслось?
— Утром от меня, ушла Кира.
— Что вы собираетесь делать?
— Мечтаю о поездке в Австралию, я там еще не был.
— Идемте ко мне, вместе поужинаем, немного отдохнете от мирских дел!
— Сегодня нет настроения, лучше буду бродить по Москве.
Я боялась отпустить его в ночную мглу. Пильняк пылко проговорил:
— Верочка, мы живем в смутное время, на Русь надвигаются неслыханные грозы, по всей стране начались массовые аресты. Каждый божий день исчезают люди. Мы стали бояться собственного голоса, самым близким людям нельзя нынче доверять. Я никогда не испытывал страха. В Японии, Англии, Германии чувствовал себя свободно, радостно, легко. Я все чаще прихожу к мысли, что жить мне осталось совсем недолго. Заканчивается мой временный бег, не успокаивайте — бесполезно: уверен, что за границу больше не пустят…
Двери открыла перепуганная домработница. Чтобы я молчала, она, наученная горьким опытом, приложила пальцы к губам. На вешалке увидела мужские пальто. Прошла в гостиную: на диване, развалясь, восседают непрошенные «гости»: Ягода, Агренов, Шувинский, Климошкин.
— Вы что-то запаздываете, В. АЛ Спектакль кончился два часа тому назад, — сказал Ягода.
— Где вы были? — спросил Яков Агранов.
— А вам не все равно? — отрезала я. — Время позднее, я не желаю выслушивать ваши дурацкие упреки.
Вмешался Шувинский:
