Домовые - Трускиновская Далия Мейеровна (читать книги .txt) 📗
Растирая правой лапой пострадавший лоб, а левой ведя вдоль края стеллажа, магазинный пошел искать печенье.
— Морок это, — вдруг сообщил странник. — Нет тут печенья и не будет.
— Точно, нет печенья… — удивленно подтвердил магазинный. — Это что же делается?!
Аникей Киприянович опустился рядом с ним на корточки и крепко встряхнул за плечи.
— Будешь под лапу говорить — пасть порву, — тихо, но увесисто пообещал он. — Ишь, разболтался, покойник!
— Ты меня не трожь… — прошипел странник. — Меня обижать не велено…
— Кем это не велено?
— А не помню, — основательно подумав, произнес странник, и по роже было видно — прекрасно помнит, но скрытничает.
— Ну, ладно… — Аникей Киприянович выпрямился. — Ну-ка, брат магазинный, помоги мне найденыша обратно на двор вытащить! Обижать его не велено! Ну так и кормить тоже не велено!
— Погоди… — магазинный обшаривал полки. — Тут у меня шпроты, тут сардины…
— Потом банки сочтешь. Бери его слева, а я справа.
Через ту же щель они выволокли странника и уложили на травку.
— Пусто, сыро… — пробормотал тот.
— На кой хрен ты с ним связался? — безнадежно спросил магазинный. Но Аникей Киприянович, не отвечая, полез обратно в щель.
Как он и думал, магазинный склад был виден во всех подробностях.
— Ступай сюда! — крикнул он. — И гляди внимательно, все ли на месте!
Магазинный ворвался на склад и ахнул.
— Как это у т-т-тебя получилось? — спросил, теряя и вновь обретая дыхание.
— Беги, собирай своих, — велел Аникей Киприянович. — А я этого постерегу. Близко подходить уже не стану. Кто это диво разберет — вроде помирает, а никак не помрет и вон что творит…
— Да что ж это за диво такое? — уже предчувствуя ответ, без голоса произнес магазинный.
— Сдается мне, что это мы с тобой кикимору изловили…
Деревенские домовые хотя и плохо знают повадки нежелательной соседки, однако ни разу ее на превращении в мужской пол не ловили. А городские домовые уже не знают, какой пакости ожидать, и потому ожидают всех пакостей разом. С другой стороны, вот вычитал Трифон Орентьевич в книгах не шибко длинное, но ученое слово «мутация». И как сели разбираться — так и обнаружили, что городской домовой от деревенского уже заметно отличается — шерстка шелковая, особенно у домових, у которого растут усы — так длинные и упругие, как у холеного кота, и уши как-то иначе торчат.
Сказалось, видимо, и то, что городским очень хотелось чем-то отличаться от деревенских родственников.
А раз с домовыми приключилась эта самая мутация, то почему бы ей не приключиться с кикиморой? Раньше не умела мужиком перекидываться, а теперь вот выучилась. И ведь ее, заразу, от домового не отличить! Правда, домового тощего и изможденного, а такие встречаются очень редко. Но на то, чтобы упитанность изобразить, у проклятой кикиморы, надо думать, сил уже недостало.
Так рассуждало высыпавшее из квартир на улицу незримое для человека население.
К тяжко дышащему страннику близко подойти боялись — следили за ним из углов и щелей, строили домыслы и догадки, иной домовой помоложе кидал в него камушком и получал за это от старших подзатыльник.
— Кто эту дрянь сюда приволок — тот пусть и уволакивает! — распорядился домовой дедушка Анисим Клавдиевич. — Эй, ты, безместный! Твоя ведь работа!
— Так я ж ее из дома выманил, на двор доставил! — отбивался Аникей Киприянович. — Кабы не я — она так бы и шкодила в доме!
— Пришибить ее, и точка! — перебегая с места на место, убеждал каждого поодиночке сварливый Евкарпий Трофимович. — Раз уж попалась нам в лапы — беспременно пришибить. А как дух испустит — сразу к ней ее натуральный облик вернется!
Почтенный домовой дедушка Мартын Фомич не столько вопил, сколько поглядывал по сторонам — вот-вот должны были появиться люди.
Дом, из которого Анисим Клавдиевич с риском для жизни, как ему теперь уже казалось, вытащил кикимору, уже был разбужен до срока совместным визгом трех домових. Мартын Фомич знал, что люди с утра что-то больно суетились, нервничали, и очень не хотел, чтобы такой вот нервный и недоспавший человек случайно вмешался в сходку. Заметить домового в кустах и в траве мудрено, и даже на куче гравия мудрено, и с асфальтом он уже научился сливаться, но голоса-то не спрячешь!
— Ступал бы ты прочь, — посоветовал он Аникею Киприяновичу. — Как ты смоешься, так и они угомонятся.
— А кикимора?
— Жалеть ты ее, что ли, вздумал? Все одно помирает.
— А коли притворяется?
— Хм… Ну, ты все равно ступай. Сами разберемся. Где живешь-то?
— За Матвеевским рынком.
— Ого… Ишь откуда забежал… А чего у нас в доме ночью искал?
— Да вот мимо пробегал, как-то оно вышло… притомился… — забормотал безместный домовой, но Мартын Фомич был сметлив.
— Невесту нам сватали из-за Матвеевского рынка. Уж не по этому ли дельцу ты приходил? — он задумался, почесал в затылке, и тут его осенило. — Понял! Раскусил! Это ты нарочно все затеял, чтобы нашего жениха опорочить! Да ведь как станет известно, что мы из дому кикимору изжить не можем, так ни одна девка за него не пойдет!
И кинулся домовой дедушка с кулаками на Аникея Киприяновича.
Домовые нередко схватываются драться, но там, где никто их забаве не помешает. Правила драки у них довольно расплывчаты. Давным-давно, еще в пору деревенского житья, они были более определенными: одно дело, когда домовой дедушка защищает свое жилье, и совсем другое — когда пришлый домовой на это жилье покушается. Но один закон соблюдается свято: людей в свои разборки не путать!
Так что побоище на обочине асфальтовой дорожке можно объяснить только временным помешательством умов от вторжения кикиморы.
Прочие домовые сразу не сообразили, из-за чего лай и склока, потому с изумлением наблюдали за дракой, не решаясь вмешаться и развести буянов по углам.
И тут явился наконец виновник всей этой катавасии — тот, из-за кого сваха Неонила Игнатьевна билась об заклад с соперницами и затеяла свой хитросплетенный обман. Явился молодой домовой, ходивший пока в подручных у родного деда, — сам Трифон Орентьевич, наизавиднейший жених во всей округе.
— Дед, ты сбрендил? — с тем Трифон Орентьевич решительно отпихнул Аникея Киприяновича, а Мартына Фомича поймал в охапку.
— Пусти! Пусти, крысиный выкормыш! — верещал дед. — Я ему все кости переломаю! Ишь, чего удумал! Кикимору в наш дом подсадил!
Вот как преобразилось событие в голове у шибко взволнованного домового дедушки.
— Кикимор не бывает, — строго отвечал внук. — Это одни предрассудки деревенские.
— Ни хрена себе предрассудки! Вон же она лежит, кикимора!
— Где?
— Вон, на травке!
— Не вижу никакой кикиморы.
И точно, пока домовые дрались, помирающий странник подхватился и убрел куда-то.
— Морок! — воскликнул Анисим Клавдиевич. — Я ж ее своими глазами видел! Вот тут лежала и кряхтела!
— Кто? Кикимора? — уточнил Трифон Орентьевич. — И как же она выглядела?
— Да вроде… — Мартые Фомич задумался. — Вроде нашего дедушки Феодула Мардарьевича. Такая же ветхая. Только вся в клочьях…
— То есть, кикимора была с лица как мы, домовые? — продолжал следствие Трифон Орентьевич.
В отличие от прочих городских домовых, редких домоседов, он за недолгую свою жизнь успел постранствовать, побывал в деревне и даже ездил дважды на автомобиле, потому с его жизненным опытом считались и старики.
— С лица — да. Это она так перекинулась! — сообразил магазинный.
— Я ты, дядя, когда-либо кикимору видел? Не перекинутую?
Оказалось, что нет, и никто из присутствующих тоже не встречал.
— Так, может, это и был домовой?
— А глаза кто тогда отводит?!
Услышав, как на складе исчез и снова возник товар, Трифон Орентьевич крепко задумался.
— Значит, безместный домовой из-за Матвеевского рынка при вашей кикиморе состоял? — уточнил он. — И где же тот домовой?
