Русская народно-бытовая медицина - Попов Г. (библиотека электронных книг .txt) 📗
– Батюшка, а, батюшка, – говорить ласковым и вкрадчивым голосом невестка своему, как пласт, лежащему свекру.
– Что? – со стоном произносит больной, удивляясь неожиданной ласке.
– Да, вот, смерть пришла, в сенях стоит, пустить ее или нет? – Старик молчит, только изможденное лицо его подёргивается судорогой.
– Что же молчишь, пускать, али нет? – Я говорю, не ходи, ему ещё рано помирать, да и мы плакать будем, а она: будет-де ему, старому, чужой век заедать, там, на том свет, давно его с фонарями ждут».
Старик-отец, сообщают нам об одном таком семейном эпизоде, очень любил крошить говядину, когда на столь подавались мясные щи. При этом он всегда сам глодал косточки, а иногда брал и лакомые кусочки. Сыну, уже взрослому парню, это очень не нравилось и он всегда с завистью поглядывал на старика. В один день, когда сын был в соседней деревне, в гостях, старик неожиданно умер и первые слова сына, по получении известия о смерти отца, были: «Ну, слава Богу, теперь и я погрызу косточек и поем мяса».
Это безучастие к болезни и даже радость перед смертью, в исключительных случаях являясь выражением чисто животного эгоизма, вряд ли для большинства случаев могут быть рассматриваемы иначе, как в форме явления, в основе которого лежать общие и глубокие причины. Замечательно, что оно не ограничивается каким-нибудь одним районом, а имеет, по-видимому, довольно значительное распространение, основано на одинаковых, с точки зрения народа, мотивах и распространяется не только на взрослых больных и стариков, но и на детей.
За стариками ухаживают плохо, – сообщаюсь из Орловской г., нередко обращаются с ними весьма грубо, нисколько не скрывая, что желают их скорой смерти. «На стариков смотрят так, – сообщают о том же из Казанской губ., что им пора и помирать, а не надоедать другим и не заедать чужой жизни». – «Связал и по рукам, и по ногам, – жалуются на таких больных стариков в Новгородской губ., – ни жизни, ни смерти». – «Ну, пожил и будет, умирать пора», – или «пора костям на место», – отзываются о стариках в Смоленской г. – «Будет, пожил, помирать надо, нечего его лечить, старость пришла», – решают о них в Котельническом у. (Вятск. г.), а в Скопинском у. (Рязанск. г.) лечить их считают даже за грех. Особенно плохо приходится старикам в голодное время, и тогда разве только староста распорядится на мирской подводе отвезти такого беспомощного старика в больницу или позаботится о них кто-нибудь из местной интеллигенции (Лаишевск. и Спасск. уу. Казанск. г.).
Часто старики и сами понимают, что они служат бременем для семьи, спокойно мирятся с таким положением и ждут, не дождутся своей смертушки, но она, на зло, другой раз очень долго не приходит. Если же какой старик подобным отношением к себе и возмутится, то ему прямо заметят, что место его давно не на этом, а на том свете (Солигалич. у. Костромск. г.). Но едва ли не далее всех пошли в этом отношении пошехонцы, грубо шутя, что «стариков надо-де менять на быков».
В некоторых исключительных случаях такое грубое отношение к больным граничит почти с полной потерей нравственного чувства.
– Уж так-то трудно было, – жалуется старуха-больная: – нонешнюю ночь прямо разбой кричала, чисто силушки не стало, в головушке помутилось. Лежу, это, в сарае, и уж мочей моих больше нет. Подползла к перемету, ищу, чего бы через перемет перекинуть да удавиться: жизни хотела себя решить».
– Отчего же ты в сарае лежала, а не в избе? – спрашивают ее.
– Выгнали: больно, грят, голосиста, аж побудила всех. Хучь бы подыхала, говорят, что ли, поскорей.
– У кого же ты живешь, у чужих что ли?
– Нет, у сына свово, у Паланьки, живу: ён, жена да трое детей…
– Как же он смеет так с тобой обращаться?
– Да что же с ним сделаешь? Я намеднись прошу: сыночек, говорю, привяжи ты мне мазь, что в аптеке дали, смерть моя пришла, а он мне: да я лучше, грит, суседскому псу привяжу, да за ним ходить стану, чем за тобой: вот, каков сын.
Этот взгляд на беспомощных и неизлечимых больных, как на обузу и людей лишних, которые только ухудшают существование других, порождает даже такие факты, что освирепевший муж бьёт свою чахоточную, лишенную способности к труду жену и приговаривает: «либо здоровей, либо околевай, пропадущая». – Поэтому становится понятным, почему иногда в деревне не столько боятся смерти, сколько продолжительной «лёжки» (Новоладожск. у. С.-Петербургск. г.).
Такой практически взгляд на больного проглядывает отчасти и в отношении народа к больным детям. У кого детей немного, особенно, если болен единственный ребенок, то о нем заботятся и прибегают к лечению, а у кого детей 4–6, особенно в бедных семьях, то о здоровье их заботятся плохо и не скорбят об их смерти (Орловск. у. и г., Скопинск. у. Рязанск. г.). Во всяком случае, к больным детям, если их в семье много, относятся далеко не так заботливо, как к взрослым больным, на выздоровление которых есть надежда, считая детей не так необходимыми в семействе (Спасск. у. Казанск. г., Солигалич. у. Костромск. г.). Иногда к заболеванию детей относятся даже совсем хладнокровно: выздоровеет ребёнок, ладно, умрёт – тоже, и только перед смертью это равнодушие сменяется заботливостью и лаской со стороны матери. К лечению в таких случаях прибегают редко, и смерть ребенка не вызывает ни особенной горечи, ни сожалений.
– А у меня маленький парнишко помер, – сообщает мать кому-нибудь из посторонних.
– Отчего? – спросят ее.
– Да, вишь ты, завалило в горлышке, дня три помаялся да Богу душу и отдал.
– А в больницу возили?
– Нет, где уж тут, досуг было его возить в больницу, видно, Господу Богу понадобилась душенька его (Череп, у. Новгородск. г.). – «Свое, не купленное, никому и не отказано в другом», или «Этого добра много, умрут, так новые народятся», – утешают себя в этих случаях (Юрьев. у. Владимирск. г.).
В иных бедных семьях иногда бывают даже рады смерти ребенка, потому что она развязывает руки, не надо теперь не спать матери ночей и никто ей не будет мешать в работе (Дорогобуж. у. Смоленск, г.). «Слава тебе, Господи, говорят тогда, прибрал Господь безгрешную душеньку: нам с хлебов долой, да и он горюшка не увидит на том свете». – «Бог с ним, – не без радости говорят об умершем ребенке: – помер – по крайности руки развязал». – «Они – ангельские души, – прибавляют как бы в утешение, – и нам там же быть» (Скопинск. у. Рязанск. г.). Иногда является даже зависть к матери такого умершего ребенка: «вот, какое ей счастье, – говорят бабы одна другой, – прибрал Бог ребенка-то: какому это она Богу-то молится?» – Случается, что раздраженная и умаявшаяся от работы мать, когда больной ребёнок не дает ей покоя, прямо желает его смерти. – «Господи, будет ли конец? – у людей ребята, как свечки, тают, а у меня и смерти-то Бог не даёт: жить не живёт, а как головёшка дымится». – «И где это твоя смерть делася и когда ты только умрёшь, неумирущий?» – с озлоблением восклицает такая измученная мать.
При таком отношении к детям в бедных семьях им нередко плохо приходится не только во время болезни, но и в период выздоровления; выздоравливая после тяжелой болезни, они постоянно просят есть, а отцы их ругают, и те, слыша брань, боятся просить лишний раз хлеба (Карачевск. у. Орловск. г.).
Иногда отношение к больному ребенку определяется полом, к которому он принадлежит: к больным мальчикам относятся гораздо лучше, чем к девочкам. И как только заболеет мальчик, мать и отец не знают, что делать: и в больницу-то съездят за лекарством, и к батюшке-священнику придут, не посоветуешь ли чего, и к просвирне-то сбегают, чтобы она помяла ему брюхо той печаткой, которой печатает крестики у просфор (Городищенск. у. Нензенск. г.). Истинно родительские и нежные чувства, даже и в бедных семьях, выступают почти всегда, когда заболевший ребёнок в семье единственный.
– Вот, какая беда, стряслась: мальчишечка-то мой захворал, да, дюже захворал, кажись, не подымется, – скорбит мать такого ребенка. – Распухли у него щеки, да и за ухами-то все разбухло, инда щеки оттопырились. Рта-то ему, вот, на столько открыть нельзя, – показываешь мать на конец пальца, – Есть-то он у меня ничего не есть, хоть не жалится, глотать-то не больно. А кроме того, у него понос, вот какой понос, просто страсть. Лежит, это, вчера, притупился, я и говорю: что ты это, деточка? – А он: матычка, я опустился: боялся, значит, раньше-то сказать. Ну, вестимо, больной, ведь ругать не станешь. Я и говорю: ничего, деточка, ничего, милый, я сейчас другие порченки принесу. Принесла, надела на него. И ничего-то мне не жалко для него, кажись, всё бы отдала, кабы поднялся: ведь один он у меня, как глаз во лбу, как воск в ладону. Ростила, ростила я его, а ну, как помрёт, прости ты меня, Господи!
