Русская народно-бытовая медицина - Попов Г. (библиотека электронных книг .txt) 📗

Такая заботливость и столь нежные чувства обычны, если ребенок в семье один, даже независимо от его пола, больные же девочки, если их в семье много, не только часто оставляются без всякого ухода, но пользуются, по сообщению некоторых сотрудников, даже презрением (Тотемск. у. Вологодск. г.).

Анализируя и оценивая отношение народа к больным, нельзя удивляться тому, что этот народ, в характере которого так много доброты и сострадания, является в некоторых случаях как бы лишенным самых элементарных человеческих чувств и проявляет иногда чисто первобытные черты. Едва ли, однако, можно сомневаться в том, что причина этого явления всего чаще лежит не в чем ином, как в тяжелых условиях его существования. На бедность и нужду, как на главную причину плохого ухода за больными, указываешь большинство наших сотрудников. – «Не врожденная жестокость служит причиною этого явления, – объясняет его один из них, – а нужда и часто нужда безысходная, способная притупить лучшие чувства человека». Быть может, в указанном явлении играет также некоторую роль и то отсутствие страха смерти, какое свойственно нашему народу: он просто смотрит на жизнь и также просто на смерть и, что думает о себе, переносить на других.

Следующий рассказ рисует тяжёлое положение больных в деревне, независимо от какого бы то ни было личного отношения окружающих, а всецело от условий обстановки и быта.

– В прошлом году, – рассказывает г-жа С. [144], – обгорела в сельце Хмелевом женщина. Загорались снопы пеньки, положенные на печь дли просушки. Испуганная хозяйка стала их тушить, приминая руками, и на ней вспыхнула юбка и рубашка. У несчастной бабы была обожжена вся спина, с затылка до колен, верхняя часть рук, ладони и грудь. Четверо детей также получили сильные ожоги на руках и лице. На другой день приходит ко мне соседка обгоревшей и, на мой вопрос о положении больной, отвечает: «Вчерась приезжал фершал, пообрезал на Матрёне всю шкуру-то, что шмотами моталась, намазал ее снадобьем, перевязал, да и велел так-то кажинный день перевязывать, по утрам да и на ночь. Ну, вестимо дело, он-то ей чуж, да и обвязан это делать, а без ево кому ж тем заняться, кто ж к такой болести приступится?

– Значит, сегодня ее и не перевязывали?

– Вестимо, что нет, на перевязку-то тряпки нужны, а где их взять? Что были, вчерась понавязали, других нету, а тех фершал ни под каким видом не велел потреблять да оне и засохли, заскорузли. Их отодрали, думали, лучше будет, а без перевязки ей ни сесть, ни лечь: так она, горемышная, и стоить на четвереньках с самого утра.

Я сейчас же, захватив с собой полотняных тряпок и бинтов, отправилась к обожженной. Трудно представить себе, что я нашла в избе Матрёны С – ой. Этот двор был из беднейших: изба в один сруб, 6–7 аршин, и, конечно, без трубы, черная, закопчённая. В переднем углу иконы, под ними стол и кругом, по трём стенам, лавки. В правом, дальнем углу огромная печь, занимающая чуть ли не треть всего помещения, между дверью и печью полати, два крошечные окна, наполовину выбитые и заткнутые тряпками, в избе темно и удушливый спертый воздух. Печка топилась и дым выходил в полуотворённую дверь, сверху и снизу несло в избу пронизывающим холодом. За столом, в ожидании завтрака, сидели три дочери хозяина, от 4-х до 11-ти лет, в холщовых, грязных рубахах, подвязанных бечёвками, и босые. У всех длинные волосы, опаленные и прилипшие к обожжённым лбам, щёкам и ушам: видя горящую мать, они старались её затушить и пожглись сами. Против печки на веревке моталась «зыбка», с 8-ми-месячной девочкой. На нее упала висевшая над ней и загоревшаяся тряпка и обожгла ребенка. Эта крошка тоже была в посконной рубашонке и необыкновенно грязна. У печки возилась старшая, замужняя дочь. Матрёна стояла на полатях, на коленях и руках, совсем голая, но с обмотанной большим платком головой. Вся спина, бока, грудь и ноги представляли из себя сплошную обожженную поверхность. В таком положении она стояла с утра, так как лечь на лишенное кожи мясо было невозможно, Тем более, что на полатях, вместо постели, лежала грязная, полугнилая, ничем не покрытая солома. Матрёна больше других членов семьи требовала скорой помощи. Намазав ее всю оставленным фельдшером лекарством и забинтовав привезённым полотном, я с помощью тулупа и свежей соломы устроила ей постель, уложила, и она почувствовала облегчение. Во время перевязки она ужасно стонала: «Ой, лихо, ой, матушки, лихо! Ой, предайте меня смерти, дюже лихо!» – Этим стонам хором вторили собравшаяся соседки; они охали и ахали, соболезновали и сожалели, но ни одна не захотела помочь в перевязке: «уж больно жалко ее, сердешную». Затем надо было перевязать всех детей, при чём пришлось их обстричь. Оказалось, что их головы, даже брови были покрыты вшами, сидевшими на них сплошными гнёздами, да и не только головы, но и каждая складка рубах, каждый изгиб тела кишел этими насекомыми.

– И, сударыня, да как же их тут чистыми-то держать? – говорила старшая дочь. – Вишь, что в хате делается, разя их намости? Да и воды-то в чем нагреть? Окромя двух махоточков (маленькие горшки), в чем варят, и посуды-то нет, да, потом, и одна она, мать-то: она и истопи, она и свари, и на речку сходи, и сшей, и снаряди, и натки – всё одна, да одна, да и ребёнок у грудей. Разя тут управишься? А что вшей-то много, так, ведь, она и на курах водится, не то, что на человеке: разя её выведешь?

Кроме постоянной темноты и копоти, хата кишит клопами, тараканами, а летом еще и мухами в огромном количестве, под печкой живут куры, под лавкой две овцы с ягнятами, под полатями свиньи; всё это тут пьёт, ест и испражняется на земляной пол, покрытый гнилой соломой, под которой, при каждом шаге, хлябает вонючая жижа.

При подобной обстановке, в бедных семьях, трудно что-нибудь сделать и при желании принести облегчение больному и умении оказать ему помощь. «Нет ни постели, куда бы положить больного, – характеризует такую обстановку один из врачей, боровшихся с последней холерой, – ни чистого белья, ни самовара, ни бутылок, ни посуды, куда бы хоть собирать извержения, не всегда найдёшь даже горячей воды в чугуне, особенно ночью» (Воронежская г. и у.).

Но едва ли не чаще, чем от деревенской обстановки и бита, плохой уход за больными зависит от отсутствия уменья. В лучшем случат, этот уход заключается в том, чтобы подать больному воды или пищи, часто не разбирая, какой, помочь слезть с печи на пол, переменить белье, сходить за лекарством на врачебный пункт, на барский двор, или к бабке за наговоренной водой и т. п. Далее подобных примитивных услуг деревенский уход не идёт, а если и идёт, то крайне редко и лишь в виде исключений.

Так, мы не встретили ни одного заявления о том, чтобы при уходе за больными обращалось внимание на содержание его в чистоте, на постель, на возможность и предупреждение пролежней, на чистоту воздуха, на умение переложить больного, перевязать его раны и т. п. Напротив, как типическую характеристику ухода за деревенскими больными, нужно признать заявление одного из сотрудников (Новоладожск. у. С.-Петерб. г.), что крестьяне, по невежеству своему, ухаживают за больными плохо, держат грязно, воздух не очищают. Насколько народ лишен часто самых элементарных знаний по части ухода за больными, показывает его небрежное отношение к детским заболеваниям. При скарлатине, часто еще в периоде шелушения, не только выпускают ребят на улицу босиком, но даже посылают их купаться, вследствие чего осложнение этой болезни воспалением почек делается почти обычным явлением (Данилов., Любим., Р.-Борисогл. и Пошехон. уу. Ярославской губ.).

Примитивность понятий народа об уходе за больными детьми доходит до того, что при той же скарлатине, с целью уменьшения жара, некоторый матери выносят детей неодетыми на улицу и держат на руках до тех пор, пока они не остынут (Болховск. у. Орловск. г.). Вот почему небрежность и неумелость ухода за больными детьми способствуют увеличению смертности среди детей, и их немало гибнет даже от такой безобидной, при известных предосторожностях, болезни, как корь (Тихвинск. у. Новгородск. г… Новоладожск. у. С.-Петербургск. г.).