Пленники Раздора (СИ) - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗
Лесана смотрела, как, журча, переливаются водяные дорожки, как прошлогодняя высохшая трава, похожая на лыко, колышется в потоке и как меняется узор песка на дне. А потом её толкнули в спину, между лопаток и она полетела кубарем, запутавшись в подоле.
Вскочила мгновенно. Выучка-то никуда не делась даже в бабском наряде.
Напротив стоял мужчина и смотрел исподлобья. Стоял, не предпринимая попыток напасть или броситься, хотя готов был отразить удар.
— Скажешь Люту — Мара ушла из Стаи, наделав беды. Ищут её по всему лесу.
Обронил и исчез. Только серая шкура мелькнула среди деревьев.
А Лесана замерла, словно к земле пригвождённая.
Клёна переминалась с ноги на ногу на крыльце Цитадели, и холодный ветер пасмурного таяльника рвал полы её накидки.
Серое утро пахло водой и отчаянием. Предстоящий дождь угадывался в волглом воздухе и нависших над Крепостью белёсых тучах. Во дворе же было черным-черно от ратоборцев. Парни оживлённо переговаривались, перекрикивались и сдерживали лошадей, которые нетерпеливо гарцевали, предчувствуя дорогу.
Ждали Главу.
Он пришёл от конюшен, ведя в поводу коня.
— Ну? Все собрались? — спросил.
Ему ответили согласным нестройным хором.
Клесх поставил ногу в стремя и рывком забросил себя в седло.
Клёна многажды видела, как он уезжает. Не один раз провожала. И всегда без сожаления. Но нынче сердце полыхало от дурного предчувствия: сжималось, колтыхалось где-то в животе, а воздух с трудом проливался в грудь, и все казалось — не раздышишься.
Она сбежала с крыльца и бросилась к отчиму. Вцепилась в стремя и застыла, не зная, что сказать и понимая, что ни остановить его, ни заплакать нельзя. Дочь Главы. Как тут плакать?
— Ты… возвращайся… — сказала неловко.
Он наклонился и поцеловал её в лоб:
— Вернусь. Не горюй. А то последние дни, как тень ходишь.
Клёна кивнула, не имея ни сил, ни смелости сказать ему, что которую уже ночь ей снился волк, терзающий человека. И что на человеке том была чёрная одёжа ратоборца. Девушка просыпалась от собственного крика, с лицом, залитым слезами.
— Возвращайся, — повторила она.
— Куда ж я денусь.
И Глава обернулся к терпеливо ожидающим его выучам.
Дюжина воев, да ещё по двое от послушников целителей и колдунов. Из креффов Бьерга да Руста.
— Поехали, — просто сказал Клесх и направил коня к воротам.
Клёна стиснула на груди ворот накидки, глядя в спины уезжающим.
Все ли вернутся?
Они не оборачивались.
А когда ворота закрылись, во дворе стало как-то слишком тихо и пусто. Будто крепость оцепенела в ожидании тех, кто её только что покинул.
— Клёна! — позвали со стороны Башни целителей. — Идём, поможешь мне!
Ихтор махнул рукой и девушка заторопилась.
— Что ты там к крыльцу приросла? — спросил крефф, когда она подошла. — Заняться больше нечем? А подружки где?
Он сунул ей в руки ступку и горсть сушёного паслёна, мол, толки.
— Цвета с оказией к тётке в Суйлеш уехала, — начала объяснять Клёна, разминая пестом ягоды. — А Нелюба прясть засела.
— Вон оно что, — протянул лекарь, смешивая в горшке какие-то настои. — Последние дни не видать твоей Нелюбы. А коли встретишь — глаза прячет. Чего стряслось-то?
Девушка горько усмехнулась. Ей нравилось говорить с Ихтором. С ним было легко, словно знакомы давным-давно или приходились друг дружке роднёй. Другое дело Клесх. С ним всё иначе. Каждое сказанное слово, будто губы обжигает. И отчего так, падчерица не понимала.
— Беда у ней сердечная, — ответила Клёна. — Ильгара Глава отослал. А тот уехал, не простившись даже. Вот она и ревёт. Который день уж.
Целитель покачал головой и бросил задумчивый взгляд на подоконник, на котором прежде спала, беспечно развалившись, рыжая кошка.
— Ильгару не до прощаний было, — объяснил крефф. — За оборот собрался и отправился. Ему по-хорошему ещё полгода учиться оставалось, а тут старградский вой сгинул. Вот и сорвали парня с места…
Уютная лекарская волчком завертелась вокруг Клёны: горящий очаг, каменные стены, широкие стропила с подвязанными к ним пучками трав, полки с горшками… Прихлынула к вискам удушливая боль, сжала, будто в тисках, а перед глазами поплыли белые пятна — всё больше, больше, больше, пока не ослепили.
— Клёна… Клёна… — звали издалека. Голос был зыбким, плыл в воздухе, расходился эхом…
— Клёна!
Она сидела на полу, прижимаясь к Ихтору, и судорожно дышала. Рядом валялась ступка с рассыпавшимся паслёном. Пест закатился неведомо куда.
Руки дрожали, тело обсыпал ледяной пот.
— Ты что? — тёплые сильные пальцы ощупывали ей голову, и под кожу сыпались щекотные колючие искры.
— Не знала… что… старградский сторожевик погиб… — с трудом ответила девушка, облизывая пересохшие губы.
— Погиб, — Ихтор погладил её по одеревеневшей спине и сказал покаянно: — Забыл я, что вы знакомы…
Клёна усмехнулась. Были. Были знакомы.
Хотелось разрыдаться. Так же горько и безутешно, как рыдала уже который день Нелюба. Но, то Нелюба. А дочери Главы не пристало.
Поэтому она отстранилась, всеми силами пытаясь совладать с накатившей слабостью.
— А куда Глава нынче отправился? — спросила девушка, доставая закатившийся под лавку пест.
— Ходящих гонять, — ответил Ихтор, делая вид, что не замечает, каким дрожащим и слабым сделался её голос. — Клесх этой весной запретил креффам искать выучей. Наказал оставаться в Крепости. Опасно, говорит, ездить по одному и даже по двое. Вместо этого собрал ребят из старших послушников и повёл лес прочёсывать, чтобы на нечисть острастки нагнать.
Клёна отрешённо кивнула и вдруг спросила:
— А кошка твоя где?
Лекарь пожал плечами:
— Не знаю.
Он и правда не знал. Да и не хотел знать.
На душе было пусто.
Лесана мучилась четверо суток, гадая, сказать Люту о встрече в лесу или промолчать? Суровая выучка мешала попуститься слабостью — пожалеть Ходящего, а вот всё человеческое внутри восставало — как же? Сестра ведь.
Да ещё и Лют, как назло, последние дни вёл себя покладисто и смирно, не давая повода для попрёков. Он даже как будто перестал обижаться. Во всяком случае, не чурался более беседами и не держался так нарочито холодно. Обережница извелась. В ней сошлись в непримиримой битве человек и Осенённый, каждый из которых твердил своё и требовал поступить по совести. Только совесть у обоих была разная.
Наконец, Лесана не выдержала. До Тихих Брод оставался день пути, и нынешняя ночь была последняя, которую путникам предстояло провести в лесу. Да ещё день выдался на редкость погожий, радостный — солнце ликовало, лес пах весной. Одуряюще. Сладко. Снег уже совсем сошёл, и земля была черна. Скоро начнет пробиваться трава и проклюнутся листья. Скоро…
В общем, хотелось обережнице наслаждаться прозрачным небом, запахами пробуждающегося леса, пением птиц, а не терзаться сомненьями…
Девушка покосилась на оборотня. Он распростерся в телеге, закрыв лицо согнутой в локте рукой и, то ли спал, то ли блаженствовал — не разобрать. Лесана наблюдала за ним, пытаясь понять — вот, будь Лют человеком, нравился бы он ей? Испытывала бы она к нему хоть какую-то приязнь? Что-то, кроме глухого раздражения и постоянной досады? Ответа она не знала.
Вроде Ходящий в меру хорош собой: ладно скроен, улыбчив, за словом в карман не лезет… Нет, прямо скажем, не красавец. Да ещё патлы эти, вечно спутанные, едва не до пояса болтаются! Но девки-то поглядывают.
Нынче в обозе ехал сереброкузнец с дочерью-невестой. Та была чудо как хороша собой. Впрочем, разве бывают некрасивые шестнадцатилетние девушки?
Верно. Не бывает. И Белава не была.
Потому-то обережница до сих пор гадала, чем мог приглянуться девке незрячий да к тому же хромой мужик? Были при обозе молодые справные парни, с лица пригожие. Ан нет, поглядывала Белава именно на Люта. Сперва, видать, ей сделалось его жалко, а следом за жалостью проснулось в сердце, которое волновала и будоражила весна, что-то иное. Лесана не раз замечала, как, разнося за вечерей похлёбку, девушка, словно невзначай задевала сидящего мужчину то рукавом, то подолом рубахи. А он однажды — обережница видела — принес дурёхе первоцвет. Крохотный жёлтый цветочек на широкой жёсткой ладони.