Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Эрлер Ольга (книги без регистрации полные версии .txt) 📗
Сисигамбис… Александр задумался о той странной связи, которая установилась между ним и этой необыкновенной женщиной. Ей не повезло родиться мужчиной; женское платье и покрывало на голове лишили ее яркой и значительной жизни. Осуществиться же в лице своего сына ей помешала его посредственность. Больше двух лет знают они друг друга. Александр вспомнил их первую встречу после битвы при Иссе, когда персиянка приняла Гефестиона за царя и склонилась перед ним: испуг, досаду на себя за глупую ошибку — моментальная реакция, которую она не успела скрыть. Александр помнил, как его веселила ситуация, когда ему на голову нежданно-негаданно свалилась семья Дария. (Хотя неожиданное случается чаще, чем ожидаемое.) Просто что-то щекотало его изнутри, и он готов был посмеиваться без причины, что и делал в отличие от важного, по-царски степенного Гефестиона.
Он скоро почувствовал сыновьи чувства к этой чужой матери, такой чужой, что дальше некуда — матери врага. Какая ирония, что между ними установились простые, дружеские отношения, которых Александр никогда не имел со своей матерью, но о которых всегда мечтал. Конечно, он не сомневался, что Олимпиада любит его, но это была какая-то непростая любовь, как было все непросто в Олимпиаде. А ему хотелось, чтоб гармония была задана изначально, и не нужно было тратить усилия на ее поиски и установление. Ему хотелось, чтоб его любили, не мучая.
Странно, он не сомневался, что Сисигамбис его любит. Почему? Просто была эта уверенность, вера, доверие к ней. В этих трех словах — один корень. Женщины, которые не любят или даже ненавидят своих мужей, часто переносят свою нерастраченную любовь на сына. А если не любишь и сына? Что делать с неистребимой потребностью любить?
Сначала они общались через переводчика, Барсину. Александр учил Сисигамбис играть в греческие игры, почему-то зная, что она быстро поймет. Сисигамбис в ответ научила его иранским шахматам. Шах-мат — «царь умер». Они просиживали за доской, изредка переговариваясь каждый на своем языке, и как-то умудрялись понимать друг друга. К своей радости, Александр убедился, что у Сисигамбис на самом деле очень веселый нрав, который ей всю жизнь приходилось смирять и таить. У нее был неожиданно высокий и озорной смех. Постепенно Александр перестал прибегать к услугам переводчицы Барсины, и ее функции начала исполнять Таис, кое-как, но все же лучше Александра и Сисигамбис изъяснявшаяся на чужом языке. Александр был доволен этим, ибо присутствие Барсины не то что сковывало его, нет, но она казалась чужеродным элементом.
«Никакая Барсина», — так называла ее про себя Таис, и это было прекрасное по точности и лаконичности определение. Красивая, но совершенно никакая женщина: не плохая, не хорошая, не умная, не глупая, не злая, не добрая — никакая. Через пять минут ты забывал о ее красоте. Таис с удивлением вспоминала о времени, когда у нее хватило глупости ревновать к Барсине, да еще как! Она чуть не прервала свою прекрасную, интереснейшую жизнь из-за нее.
Вот к чему могут привести элементарное не-до-понимание, не-до-разумение, когда разумеешь не до конца или вообще не то, что надо. От каких малостей и случайностей иногда зависит мир твоих чувств, ощущение себя, твое счастье и даже жизнь. Какая сила может заключаться в ничтожном, в мелочи.
Величественная картина суровых гор, покрытых девственными снегами, настраивала душу на серьезный, философский лад: хотелось думать о вечном и говорить гекзаметром. Но Таис думала о том, о чем думала всегда. «Жить — значит думать». И думать об Александре. Она видела его мельком вчера, а сегодня не видела, и это казалось ей вечностью без всякого влияния уходящих в небо горных вершин. Ну их, пусть уходят куда хотят, лишь бы он пришел.
Царь радовался, что трехмесячная мирная жизнь почти на одном месте — сначала в Вавилоне, потом в Сузах, — закончилась. Все ее плюсы давно превратились в минусы, и он замаялся «без дела». Ведь он чувствовал себя «хорошо, как дома», только в пути. Его влекли горные дороги, сопротивление уксиев, возможность взяться за оружие и совершать очередные геройства, Снова этот особый блеск и жадное выражение в глазах. Но, утолив жажду деятельности, он вернется к ней и будет смотреть такими же жадными, горящими глазами на нее. Это стоило всех тягот, всей усталости, всех страхов и ожиданий.
День угасал в зимнем розовом сумраке, громко шумел поток. Он казался свинцовым на фоне белого талого снега, покрывавшего его каменистые берега. На одном из них расположился лагерь; в холодном свежем воздухе разносились запахи костров и готовящейся в огромных котлах пищи. Таис вздохнула, обвела взглядом гряду высоких гор, темную пенящуюся реку, палатки, тесно прилепленные друг к другу, — жизнь, везде жизнь, — поплотнее укуталась в меховой плащ и улыбнулась: спасибо, боги, спасибо, Александр, за мою жизнь.
Вернувшись в свой шатер, Таис подкинула хворост в треногие жаровни, покопалась в бауле и бросила в огонь пучок благовоний — почему-то захотелось. Отчужденно окинула взглядом свои сундуки и мешки — свое кочевое хозяйство, и вздохнула по дворцу в Сузах, где она жила в роскоши как любимая жена восточного владыки. Это сравнение перестало быть абстрактным. Ведь она действительно на Востоке, действительно любимая женщина без пяти минут восточного владыки Александра. Реально он им уже был. Низложение Дария оставалось делом времени, почти символическим действием.
Таис поежилась — несмотря на сто одежек, ее как будто морозило. Она зажгла еще пару масляных ламп, подложила в чугунный лоток под лежанку несколько раскаленных камней для тепла и прилегла на походную кровать под овчину. Любимая жена… Жена, нет, так сказать нельзя, а то, что любимая, сомнений не было. Как хорошо, что все разрешилось, вернее, состоялось (а ведь могло и не состояться!), хотя для нее осталось загадкой, почему так поздно и трудно? Но… Она обещала не поминать былое. Что было, то было и прошло. А то, что есть — прекрасно!!! И только это важно.
Она вздохнула тяжело, почти со стоном. Как всегда, когда Таис думала о своем любимом, истома опутала ее тело. Сердце сжалось, а потом сдвинулось со своего места, повисло в пространстве где-то вне ее… Она думала и думала, мечтала о нем, закрыв глаза, засыпая… «Приди, мой милый, ласкай меня, люби меня, освободи меня от этого напряжения…» В полудреме голова наполнилась видениями, сознание рассеялось, и тело начало каменеть, как земля без дождя. «Мой милый, освободи меня от этой тяжести…» И милый освободил. Он вытеснил, раздавил эту тяжесть своею, которую она ясно ощутила. Она чувствовала его напор, тепло, влагу, оживляющую ее иссушенное, жаждущее тело. Волна восторга нарастала и подымалась в ней, обещая вознести ее к заоблачным высям. И Александр, пославший ей эту волну, как Посейдон, смотрел на нее горящим, властным взглядом синих глаз…
— Таис, детка!
Она открыла глаза. Еще один Александр с мороза румяный, пахнущий свежестью и снегом.
— Что с тобой? Ты плакала и стонала во сне.
— Когда ты пришел? — пробормотала Таис.
— Только что. Растормошил тебя… Что, тебе плохое снилось?
— Ты мне снился. Я хотела, чтоб ты пришел, и ты пришел… во сне. Я чувствовала тебя во мне.
Он рассмеялся и спросил весело:
— Ну и каким я был во сне?
— Таким же божественным, как и наяву.
— Не проверить ли нам по горячим следам? — усмехнулся он.
Прокричали первую стражу.
— Уже так поздно? — удивилась Таис. — Значит, я так долго спала.
— Да, во сне это длится дольше, чем в жизни, — опять рассмеялся Александр. Он, как видно, пока не был настроен заражаться сентиментальным настроением Таис. — Хорошо, что поспала, я тебе спать не дам, я на всю ночь.
Сердце Таис подпрыгнуло и перекувыркнулось несколько раз от радости.
— А ты такая теплая, такая… жаркая. Какие у тебя сны, однако… — Он провел рукой по ее груди, и она вздрогнула.
— А тебе никогда не снится, что ты меня любишь? — спросила Таис.
— Ну, еще бы! Это когда я сплю сутки напролет. — Он опять засмеялся, и в свете масляных ламп блеснули его зубы, глаза и даже кожа округлившейся в улыбке свежевыбритой румяной щеки.
