Янтарные глаза одиночества - Землякова Наталия Геннадьевна (чтение книг txt) 📗
– Ты прекрасно выглядишь, – бабушка как будто подслушала ее мысли. – Правда, на мать похожа очень.
– А на отца? – неуверенно спросила Мишель, не зная, стоит ли ей задавать этот вопрос. Впрочем, если бабушка, судя по всему, больше грустит о том, что сорвался ее юбилей, а не о смерти своего единственного сына, значит, ничего страшного в вопросе нет.
– Знаешь, я не помню его.
– То есть как?
Мишель была так потрясена, что даже остановилась. Только в этот момент она заметила, что ветер с моря усиливается и вот-вот пойдет дождь. Когда она шла, прижавшись к бабушкиному плечу, холод не был так ощутим.
– Я не помню его, когда он еще был собой. Понимаешь? – почти равнодушно произнесла бабушка. Но не от жестокости, а потому, что, видимо, эта фраза помогала ей справляться с болью.
«Я не помню его, когда он был собой. Я не помню того времени, когда он еще не превратился в чудовище. Я не помню ничего! А тот, кто умер совсем недавно, – это совсем не мой сын, это руины, которые остались от человека, когда-то бывшего моим сыном».
Нет, бабушка ничего такого не сказала. Но Мишель все поняла.
– Как он умер? – не смогла она удержаться от вопроса.
– Не знаю. Его нашли спустя пять дней после смерти. Хорошо, что театр помог с похоронами. И твой отец тоже. Все-таки он редкий человек.
– Что? – Мишель показалось, что она ослышалась или начала сходить с ума.
– Я говорю про Александра Генриховича, – хрипло произнесла бабушка. – Маша, очень холодно, идем быстрее, а то я завтра не смогу выступить на худсовете. А там будет обсуждаться очень важная тема.
«Она все-таки либо слишком старая, либо сумасшедшая, – подумала Мишель. – Как она может так легко и непринужденно жонглировать словами? Неужели ничто не способно взволновать ее по-настоящему? И когда она наконец-то снимет свои очки? Неужели она хоть что-то в них видит?»
– А у тебя любовник есть? – вдруг спросила бабушка без всякого перехода.
– Целых три, вернее, два с половиной.
– О, ты моя внучка! Хотя в твои годы у меня было пять. А половина – это как? Импотент или жадный?
– И то и другое, – засмеялась Мишель.
– Ну, тогда его надо гнать вон без сожаления. Еще что-то одно можно простить, но эти два недостатка сразу – это уже никуда не годится. Значит, у тебя всего два любовника? Один нравится, второй богатый? Так?
– Не угадала, один женатый и известный, а второй – просто хороший парень.
Мишель и сама не могла понять, почему она так откровенна с этой пожилой женщиной, которую не знала еще несколько часов назад. Может, и правду говорят, что бабушка – это особенный человек, ни на кого не похожий. И не важно, прошли ли тридцать лет твоей жизни рядом с ней, или вы встретились лишь сегодня.
– Понятно, – отчеканила бабушка и вздохнула слишком наигранно, видимо, чтобы подчеркнуть свою следующую фразу: – А в твоем возрасте просто хороший парень – это слишком мало. Слишком! Только когда ты безнадежно состаришься, то поймешь, что именно это есть самое главное. Но, увы, будет поздно. Да, все женщины похожи.
– А куда мы идем? – перевела Мишель разговор на другую тему.
– К тебе домой, – спокойно ответила Елизавета Кирилловна.
Удивительно, но Мишель не почувствовала ничего. Словно подхваченная ветром пушинка, в абсолютной тьме неслась она навстречу своему прошлому и не испытывала при этом ни страха, ни радости, ни печали. В этом движении она неожиданно для себя обрела покой, плавно перетекающий в равнодушие.
– Вы с мамой жили там, пока она не сбежала с Александром Генриховичем. Я всегда осуждала ее, но в последние годы мне иногда приходит в голову – а может быть, она была права? И с тонущего корабля действительно надо бежать? Вот погибли бы вы все вместе, и что же в этом хорошего? А так хоть кто-то выжил.
– Бабушка, отец когда-нибудь вспоминал про нас?
– Не знаю, я не спрашивала.
Темно-коричневые, как будто обожженные стены. Широкие полусгнившие доски под ногами. Мишель сразу узнала эту комнату. Только во сне окна были с белыми рамами. А здесь – почерневшие от времени, с треснувшими, давно не мытыми стеклами. И на стенах кое-где висели выцветшие обрывки бумаги. Подойдя ближе, Мишель поняла, что это старые афиши. На одной можно было с трудом различить одетого в кожаную куртку юношу, который держал в руках гитару.
– Это он? – обернулась Мишель к бабушке.
– Нет, ну что ты, это какой-то солист известного ансамбля. Аркаша ведь очень хотел прославиться. Это была его мечта – стать известным музыкантом.
– Понятно, – Мишель еще раз обвела взглядом комнату.
Ей стало неловко за себя, за то, как часто в последние годы она применяла в оформлении модный дизайнерский прием под названием «искусственно состаренный». Требовала покрасить потолок «разводами» или воспроизвести на стенах потеки воды. А сколько досок «продрали» рабочие под ее руководством, стремясь во что бы то ни стало придать им обшарпанный вид? «Сделать интерьер с историей» – так все эти действия называла Мишель, когда читала лекции в школе дизайна. А сейчас вдруг поняла, какая это пошлость – пытаться сотворить то, что время совершит и без твоей помощи. И ничего хорошего в «состаренности» нет. Наоборот, из этой комнаты надо все выломать, вынести, потом хорошенько ее почистить, просушить и отремонтировать заново. Да так, чтобы блестели свежей краской и полы, и окна, и двери. Впрочем, только сейчас Мишель заметила, что никаких дверей в комнате нет, кроме входной, сделанной из фанеры и разрисованной неприличными картинками. «Граффити – еще одно модное направление», – вздохнула Мишель и почти возненавидела то, чем занималась последние десять лет. Фальшь, дешевые декорации и пошлость – вот и все, из чего состоял декор, за который люди готовы были платить огромные деньги. «Правда, – подумала Мишель, – если бы хоть кто-то из ее клиентов увидел эту комнату, то больше никогда в жизни не выбрал ничего “искусственно состаренного”».
– Бабушка, но как он мог здесь жить?
– А больше негде было. У меня совсем маленькая квартирка, правда, со всеми удобствами – театр дал лет двадцать назад. Аркаша тогда не захотел переезжать, а потом не мог уже.
– Он много пил? – решила Мишель не церемониться.
– Не много – он всегда был пьяный. Или как пьяный, я уж и перестала различать, – спокойно ответила бабушка. – Но он любил эту комнату. Говорил, что здесь хорошо писать музыку и играть.
– Почему?
– Так в доме нет никого – это же старый немецкий фонд, все жильцы выехали давно. Вот Аркаша и мог играть на гитаре с утра до ночи. Он ночной житель-то был.
– А у тебя не сохранились его фотографии?
– Вроде нет, – вздохнула Елизавета Кирилловна. – Хотя где-то была фотография, которую он на паспорт делал когда-то, ему тогда было лет тридцать. Я еще с нее хотела сделать портрет на памятник. Но это же только через год. Подожди-ка, давай поищем, коль мы с тобой зашли. Да и вдвоем не так страшно.
Мишель даже представить себе не могла, где бабушка собирается искать фотографию – в комнате не было абсолютно никакой мебели, даже кровати. Но бабушка уверенно, стуча каблуками, подошла к печке, запустила вглубь руку и достала помятую коробку из-под конфет с букетом ярко-алых роз на крышке.
– Вот, может быть, здесь. – Она смахнула пыль и открыла коробку.
Мишель подошла ближе и заглянула через плечо.
Коробка почти доверху была забита корешками квитанций денежных переводов. На одном Мишель смогла прочитать: «Москва, А.Г. Ардов».
«Папа присылал Аркадию деньги, – осенило Мишель. – И не только на похороны, но и всю его жизнь. Зачем? За что он платил?»
– Вот, смотри, – протянула бабушка крошечную черно-белую фотографию.
Мужчина улыбался так, как улыбается человек, которого впереди ждут только успех и счастье. У него были темные глаза, хорошо очерченный рот и волевой подбородок. Мишель еще раз осмотрела комнату – лицо на фотографии и царившая вокруг разруха никак не вязались. Она была уверена, что если бы этот красавец вдруг каким-то чудом узнал, в каких декорациях пройдут последние годы его жизни, то он бы искренне рассмеялся. Мужчины с волевыми подбородками не живут в таких условиях! Они созданы для того, чтобы побеждать, чтобы их любили женщины. Наверное, когда-то все это было и в жизни красавца-мужчины с фотографии, а потом что-то сломалось.
