Хамам «Балкания» - Баяц Владислав (читать хорошую книгу .TXT, .FB2) 📗
Это ретроспективная убежденность. Но она доказывает, что иногда любительские предположения бывают правильными. В том числе и мои. Вероятно, тогда любовь и детская наивность сохраняются в неприкосновенности. Мой средневековый двойник сказал бы: так бывает, когда поют из тьмы.
Вот продолжение.
Пока я в январе 2008 года сидел в квартире-студии, предоставленной мне как стипендиату одного из австрийских фондов, и подводил к завершению последние главы романа о временах общей сербско-турецкой истории, рассказ о поисках «моего» словаря развивался своим чередом. Его единственный существующий экземпляр как-то незаметно переселился из библиотеки Айя-Софии в библиотеку Сулеймании. Словно Истанбул не пожелал сразу открыть мне тайну. Так что на мой вопрос об этом словаре (знает ли он что-нибудь о нем?), заданный мною тогда, даже Памук не смог ответить. Только на него! На все остальные – ответил.
А потом последовало несколько телефонных звонков из Белграда. Звонил господин Сава Анджелкович, сделавший это открытие, специалист во многих иных областях, но влюбленный в Истанбул и историю. Он информировал меня о каждом этапе путешествия посылки, которую мне давно следовало получить: копия рукописи поначалу пропала в Сараево, вновь сделана «с источника»… выслана из Стамбула, прибыла в Ниш… теперь в кабине какого-то грузовика на пути в Белград… (он опасался, как бы «неграмотный шофер не положил ее у обогревателя, где CD-диск может деформироваться!»). Он спрашивал, не послать ли ее мне в Кремс, в Австрию? Нет, мы разойдемся. Я вскоре возвращаюсь в Белград.
И наконец… Мы встречаемся на Теразие, в кафе гостиницы «Москва» (в саду которой я оставлял Памука в одиночестве набрасывать в зеленой тетради эскизы города и лиц). Включаю здесь, за столом, ноутбук, потому как не могу дождаться возвращения домой, чтобы увидеть, чем нас вознаградила судьба: и первое разочарование! В этом многоязычном словаре должен был быть сербский язык! Но его нет. Опознаю арабский (преобладающий), персидский, руми (греческий), опять арабский… Но сербского нет. К диску не прилагается никакого сопроводительного текста, нет даже самых элементарных сведений о его архивировании. Я беспомощен как никогда. Подавлен. Обескуражен. Мой дорогой собеседник разочарован. Тем не менее… Передо мной наверняка один из редчайших образцов космополитской лингвистики, созданный, вероятно, где-то между XIV и XVI веками, и он не был обычным ни тогда, ни сейчас. Потому что тут несколько языков, на которых параллельно изъясняется один и тот же мир! Свидетель языкового братства! Доказательство того, что и тогда мир был открытым, что он пытался объединиться, а не разъединяться.
А потом сыграла свою роль упрямая интуиция. В одной из четырех книг, составлявших единое целое из ста шестидесяти восьми страниц, я увидел, что к греческим понятиям (приведенным на греческом алфавите) были добавлены арабские, как заметки на полях переписчика или ученика. Кто-то на том (не предназначенным для этого) месте записывал перевод греческого понятия на арабском! Не на предназначенных для этой цели местах и не в соответствии с языковой структурой, по которой был выстроен словарь. Это навело меня на мысль о том, что я, возможно, не вижу того, что скрыто другими записями!
Так и случилочь. Востоковед Мирьяна Маринкович сразу же попыталась объяснить мне печать султана и подпись (единственное место, где появлялся турецкий язык!), но буквы были нечитаемыми, мелкими и плохо оттиснутыми. На диске не были видны цвета разных языков – в оригинале они были разного цвета, в черно-белом варианте – просто различного контраста и бледности. Последний из них, четвертый, был самым бледным и наименее читаемым. Но оказалось, что это опять арабский. Моя знакомая отнесла домой сделанную мной копию, чтобы как следует изучить ее. И уже наутро взволнованно потребовала, чтобы я пришел к ней. Среди других языков она нашла «лугат серви», или же «лугат серфи», – сербский язык! Эти слова были написаны арабскими буквами! И тем самым скрыты на целых (самых бледных) ста шестнадцати страницах самой большой книги из четырех существующих.
Содержание было еще интереснее структуры: оно состояло из понятий (в широком смысле), синтагм, изречений, полуфраз, частей диалогов… Это было что-то вроде параллельного словника, руководства по языку или образцом стандартно понимаемого словаря. Да еще на четырех языках! И тем более выбор тем: «Ищу тебя, потому что тебя видел», «Сколько уже у нас? Несколько дней», «Часовым сиди», «Что делаешь?», «Говорили, не сказавши», «Я тебя люблю от сердца», «Много ударю», «Не плачи, не плачи, ма ты плачи»… и тому подобные странности.
Для кого все это предназначалось? Я представил себе аджеми-огланов: они могли это учить в школах для янычар и придворных чиновников. Для кого еще? Так, наверное, для каждого, кто плакал, любил, бывал наказан и обращен к Другому. Для мужчины и женщины. Для завоевателя и порабощенного. Для старого и молодого. Для господина и раба. Любой с помощью этого словаря мог стать образованнее и богаче. И полезнее себе и другим.
Все это можно отнести и к нашему времени.
Это был еще один мой любительский вклад в науку. Очевидно, наши специалисты ничего не знали об этом словаре. Теперь они могут научно обработать его и предъявить общественности. Тем самым для всех нас прошлое и сегодняшний день могут стать богаче.
Этот мой эпизод любительства, проявленного к XV веку, мог бы неспешно завершиться, но, к счастью, существовали и другие эпизоды. Один из них просматривался в только что полученных сведениях, дававших возможность предположить наличие в Айя-Софии двух рукописей того же периода, написанных исключительно на сербском языке арабскими буквами, но без примесей какого-либо иного языка. Так сказать, сербские книги.
Какие исследования предстояли мне!
Но и на этом не заканчивается абсурдная связь языка и алфавита. Ярчайший пример подобной невозможной комбинации можно найти в молитвеннике, составленном в Белграде в 1567 году. Член тогдашней дубровницкой колонии торговец Мато Бора Божидарович получил в подарок молитвенник, написанный латинским шрифтом, но поскольку этот торговец врос в сербскую культуру и в кириллицу, то попросил своего приятеля Марина Николича переписать для него этот молитвенник кириллицей. Все это было бы понятно, даже и патриотизм латинянина, если бы переписчик не заблудился в несуществующих правилах чакавских, штокавских, иекавских и экавских диалектов. Так что весь молитвенник он приблизил к сербской кириллице, включая и написание всех его латинских частей без перевода кириллическим алфавитом! Отсюда в тексте столько латинских предложений, написанных кириллицей, как, например, это: «Ано салутис новстере 1567…»
Могу себе представить, к чему должны быть готовы ученые.
Итак, все направления были открыты. Именно эта свобода и бросила вызов моему исследованию.
Вспоминаю свою первую встречу с красавицей Селимией в Эдирне. Мое волнение неудержимо возрастало по мере приближения к ней. Я ехал из Белграда, словно на первое отроческое любовное свидание. Впервые я появился перед ней, такой огромной и элегантной, поздним вечером. Я не мог упрекнуть себя в том, что не успел войти внутрь нее; я проехал на машине тысячу километров, пересек границы трех стран и на одной из них по непонятным причинам проторчал слишком долго. И приблизился к цели, когда уже невозможно было войти в нее! Я обошел Божий дом со всех сторон, как кот вокруг горшка со сметаной, проверяя, не открыта ли хоть одна из дверей… И тогда с восточной стороны стены за железными воротами я увидел сторожа. Ничего я ему не сказал. Стоя напротив цепи толщиной в якорную, которая делила нас на два мира, я долго молча смотрел ему в глаза. И мой взгляд, похоже, сказал ему все. Он отстегнул цепь, открыл ворота и жестом пригласил меня войти. Он отвел меня к тыловой стороне Селимии и открыл дверь.
Если бы я, сам не знаю как, попытался заранее обеспечить такую привилегию, то ничего бы не получилось.
