Завоевательница - Сантьяго Эсмеральда (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
Благодаря Эухенио и Леоноре Мигель с раннего детства усвоил, что рабство — это грех. Дед и бабушка напомнили ему об этом, покупая тетушку Кириаку и Бомбон у Луиса Моралеса Фонта, а затем по приезде в Сан-Хуан предоставив свободу обеим женщинам. В течение многих лет Аргосо помогали тетушке Кириаке выкупить троих детей и их супругов. Однако их добродетели не распространялись на далекую плантацию, обеспечивавшую им безбедную и комфортную жизнь.
Слова Андреса потрясли Мигеля, но он не решался заговорить об этом с дедом. Уважение к нему, благодарность за все данные ему блага и горячая любовь к обоим старикам не позволяли ему сделать хоть что-нибудь, что заставило бы их усомниться в его преданности и любви. Можно ли было обвинить его в слабохарактерности из-за нежелания поднимать эту болезненную тему? Дедушка с бабушкой явно подумают, будто он критикует их. Но Мигелю была невыносима даже мысль о противоречиях и ссорах, и в семнадцать лет он по-прежнему послушно исполнял практически все их просьбы и пожелания, даже если потом, по ночам, как и сейчас, лежал без сна и мучительно задавался вопросами, на которые мог бы с большей легкостью ответить днем, решись он прямо высказать собственное мнение. Сказать по правде, выступления друзей у дона Бенисьо он слушал вполуха, на самом деле мысли его витали где-то далеко.
Мигель вспоминал детство, согретое любовью близких, которые тем не менее внушали мальчику необходимость соответствовать представлениям общества о молодом богатом сеньоре, на которого возлагают большие надежды. Кем он должен был стать, однако, так и не постановили, и мальчик часто чувствовал, будто плывет по волнам чужих ожиданий, не имея впереди ясной цели, испытывая благодарность бабушке, деду и Элене за свое счастливое и спокойное детство. Единственное, что омрачало его беззаботное существование, — это все более смутные воспоминания о дикой глуши, из которой доносился настойчивый женский голос.
Ана писала часто и уверяла, что страстно желает лишь одного — быть с ним рядом, чем бы он ни занимался. Когда Мигель подрос, письма от Аны стали приходить чаще. Обрезанные вручную страницы пестрели причудливыми описаниями кампо, сопровождавшимися неумелыми рисунками людей, цветов, построек и животных. Узнав об очередном послании от матери, Мигель изобретал всевозможные причины, лишь бы не вскрывать его немедленно, оставив среди менее важной корреспонденции. Так удавалось выгадать несколько дней, пока наконец Элена мягко не интересовалась новостями с гасиенды Лос-Хемелос. Читая письма Аны, он никак не мог отделаться от чувства, будто подвел ее, но каким образом и почему так случилось, Мигель понятия не имел. И еще его беспокоило, что на протяжении последних двенадцати лет каждое без исключения письмо, написанное от чистого сердца всегда аккуратным, буква к букве, почерком, заканчивалось одними и теми же словами: «Твоя любящая мать. Жду тебя».
ПРЕДЛОЖЕНИЕ ГОСПОДИНА УОРТИ
По природе своей Леонора не была подвержена меланхолии. Конечно, ее печалили неизбежные за долгую жизнь горести, она оплакивала безвременную кончину обоих сыновей, смерть родителей, брата, сестер и друзей, но всегда находила в себе силы вернуться в обычное доброе расположение духа, которое распространялось на всю ее жизнь и близких людей. Но однажды утром она, закончив прическу, отвернулась от зеркала — ее охватило неудержимое желание расплакаться. Леонора снова посмотрела в зеркало, будто пытаясь разглядеть в нем, отчего так сдавило грудь и пощипывает глаза.
— Я состарилась, — произнесла она и сама удивилась звуку своего голоса, но более всего тому, что раньше не говорила об этом вслух.
Эухенио выглянул из ниши, где он спал, когда возвращался домой поздно, проведя вечер в компании друзей:
— Ты что-то сказала, дорогая?
— Нет, это я так, сама с собой.
Муж вновь исчез в своей комнате. Она закончила туалет и вышла из спальни, боясь снова взглянуть в зеркало.
Месяц выдался напряженным.
Город отмечал триста пятьдесят пять лет со дня основания Хуаном Понсе де Леоном первого поселения на Пуэрто-Рико. Гроб с телом конкистадора достали из усыпальницы в церкви Святого Иосифа, и именитые доктора из Испании в присутствии королевских представителей исследовали останки. Затем они вновь были помещены в новый свинцовый гроб в деревянном саркофаге. Чтобы почтить память знаменитого конкистадора и первого губернатора острова, планировалось отслужить мессу, кроме того, намечались лекции, выставки и торжественные приемы. Помимо посещения обязательных мероприятий, Леоноре предстояло дать обед и пригласить на кофе знатных дам, прибывших с Пиренейского полуострова.
Последние две недели, хлопоча с утра до ночи, она старалась держать себя в руках, что давалось ей с большим трудом. Каждое обращенное к ней слово усиливало ее мучения, хотя что именно ее терзало, осознать она не могла. В горле стоял ком, и, лишь запершись в комнате и поплакав, ей удавалось избавиться от сдавившего грудь неназванного горя. Домашние замечали ее красные глаза и рассеянность, но лишь Элена осмелилась поинтересоваться, что ее волнует.
— Вы неважно себя чувствуете? — спросила Элена, увидев, как Леонора в четвертый раз пересчитывает салфетки для званых обедов.
— Устала немного.
— Последние несколько дней выдались беспокойными. Почему бы вам не прилечь ненадолго? Мы с Бомбон закончим со скатертями.
— Да, так будет лучше.
Элена и Бомбон проводили ее встревоженными взглядами. Неудивительно — она редко соблюдала сиесту и никогда не отдыхала до обеда. Леонора задергивала шторы, когда в комнате появилась Кириака, несомненно присланная Эленой. Горничная помогла ей распустить шнуровку на платье и снять обувь, потом накрыла легким покрывалом. Стоило женщине остаться одной, как слезы снова хлынули из глаз. Леонора не вытирала их, и соленые струйки стекали по вискам. Она задремала, но пробудилась, прикусив во сне язык.
Леонора не могла объяснить причин своей печали. Естественно, ничего удивительного в том, что в шестьдесят шесть она выглядела старой, не было. Леонора прекрасно осознавала, что ее внешность изменилась давно: прежняя одежда уже не сидела так хорошо, как раньше, волосы поседели, поредели и стали непослушными. Она перешила платья в соответствии с размером и возрастом.
— Во всем виновата суматоха вокруг Понсе де Леона, — сделал вывод Эухенио. — Эксгумация — жуткая затея!
Лекции, мессы и званые ужины со знатными господами и посиделки за чашечкой кофе с их женами Леонора вынесла, но все это время ее не покидало чувство, будто она играет отведенную ей роль, когда по-настоящему хочется лишь одного — забраться с головой под одеяло.
Наутро после праздничных мероприятий Леонора, сославшись на сильную усталость, осталась в постели. Она уединилась в спальне с зашторенными окнами, отказалась от еды, только выпила отвар из мяты и манзанильи, который подала ей тетушка Кириака.
— Хочешь, я позову доктора? — спросил Эухенио на следующий день.
— Нет, дорогой. Я просто очень устала. Со мной все будет хорошо.
— Тогда постарайся что-нибудь съесть. Откуда появятся силы, если ты ничего не ешь?
— Постараюсь, — произнесла она и закрыла глаза.
Эухенио направился в комнату Элены:
— Что нам делать с Леонорой? Я никогда раньше ее такой не видел. И от врача она отказывается.
— Прошел только один день. Может, она и впрямь обессилела. Вот отдохнет как следует и через несколько дней снова встанет на ноги.
— Она беспокоит меня.
— Давайте дадим ей время расслабиться, не будем давить на нее и посмотрим, не проявятся ли признаки болезни. Возможно, через день-два к нам вернется прежняя Леонора.
Через три дня вызвали доктора. Леонора приняла его, позволила проверить пульс и послушать сердце, но, выйдя от нее, врач не смог сообщить Эухенио, Элене, Мигелю и Кириаке ничего нового, кроме того, что они и так уже знали:
— Пульс слабый, но в пределах нормы. Пусть отдыхает сколько захочет, только почаще давайте пить.
