Завоевательница - Сантьяго Эсмеральда (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
— Что в этом плохого? Зачем нам богатство, если мы не можем сделать его жизнь легкой и счастливой?
— Я не говорю о материальных благах, — конечно, он получает все самое лучшее. Я хочу сказать, что Мигель легко поддается чужому влиянию. Я думаю, ему несвойственна… страсть к неизведанному, необычному, таящему угрозу.
— Ты не хуже меня знаешь, до чего эта страсть довела обоих наших сыновей.
Эухенио скривился, достал из кармана носовой платок и вытер лоб:
— Нельзя опекать его до такой степени, чтобы он оказался не в состоянии понять, повинуется ли он собственному желанию или действует по чужой указке.
— Он еще совсем ребенок!
— Он мужчина, Леонора, пусть молодой, но мужчина. Загвоздка в том, что он так и не повзрослел. Ему недостает уверенности мужчины, осознающего свои возможности. Он слишком пассивен, никогда не шел нам наперекор…
— Так ты отсылаешь его подальше, потому что он слишком почтителен и вежлив?!
— Я отсылаю его подальше, чтобы он научился отстаивать собственные убеждения и не шел на поводу у первого встречного, включая меня, и тем паче у харизматичного человека, амбиции которого могли довести Мигеля до беды. Мы не можем заставить его оценить свои силы, не выпустив в свободное плавание, где бы его немного потрепало.
— Тебе ненавистна его беззаботная жизнь.
Это замечание переполнило чашу терпения Эухенио.
— Все мои предложения по воспитанию Мигеля ты всегда отвергала!
Она и тут пробовала возражать, но он не дал ей вставить и слова:
— Я не вмешивался, когда вы с Эленой занялись его образованием. — Он почти перешел на крик, но это его не смущало. Правда была на его стороне, и Леонора должна была признать это. Вновь уступать ей, несмотря на ее недавнее недомогание, Эухенио не собирался. — Я не настаивал, когда ты протестовала против военной подготовки.
Я не заставлял его погружаться в тонкости ведения бухгалтерии. Моей заслуги в его воспитании нет, я лишь передал ему свои представления и знания о том, что значит быть мужчиной, и старался служить ему хорошим примером.
— Пожалуйста, говори потише, они могут услышать тебя.
Эухенио вытер пот, выступивший на лице, — платок был мокрым насквозь.
— Иногда я смотрю на него и удивляюсь его пассивности. — Он расхаживал по комнате, заложив руки за спину. — Леонора, мы вырастили человека, который сам не знает, кто он такой, — человека без целей и желаний. Я чувствую свою вину перед ним.
— Теперь ты хочешь отправить его туда, где он не сможет напоминать тебе о том, каким никудышным дедом ты оказался.
Эухенио остановился и посмотрел на осунувшееся лицо жены. Они были женаты почти полвека, и, несмотря на годы, она по-прежнему казалась ему красивой, достойной любви и восхищения. Они часто спорили еще до женитьбы, иногда на повышенных тонах, но в конце концов он практически всегда уступал ей. Однако за всю совместную жизнь она никогда не позволяла себе такой жестокости.
— За всю жизнь ты, видимо, так и не узнала меня, если считаешь неудачником.
— Прости меня.
Она уже было хотела броситься в его объятия, но упала на диван как подкошенная, вдохнула и сжала руками грудь. Лицо ее исказилось от боли.
Эухенио бросился на помощь жене, но ее тело обмякло, и она упала на пол.
— Мигель! Элена! Сюда, быстрее!
Он склонился над ней, пытаясь посадить, хлопал по щекам в надежде вернуть румянец, но уже понимал, что все напрасно.
Не считая Рамона, Эухенио побывал на стольких похоронах, что все и не упомнишь. Он носил гробы погибших на войне солдат, видел придворных, отправившихся на тот свет из-за распутства и обжорства, копал могилы крестьянам, раздавленным войной, голодом и тяжким трудом. И собственная смерть не давала ему покоя настолько, что бумаги он всегда держал в полном порядке. Случись с ним что-нибудь — семья будет обеспечена. Но он и подумать не мог, что станет вдовцом, и не мыслил своей жизни без Леоноры Мендосы Санчес де Аргосо.
Она была другом в детстве, кокетливой сеньоритой в юности, любящей и отважной женой, следовавшей повсюду, куда бы ни закинула его судьба в поисках славы на поле боя. Она стала частью него, и Эухенио в буквальном смысле не представлял без нее своей жизни.
Во время поминок он не сводил глаз с ее лица, теперь такого спокойного. Он так часто наблюдал за спящей Леонорой, что и теперь ожидал, она вот-вот сложит губы, будто целуя воздух, ее ноздри затрепещут и задрожат ресницы. Ему хотелось, чтобы она жила. Хотелось, чтобы она поднялась из обитого сатином гроба и вернула смысл в его жизнь. Хотелось, чтобы она с нежностью приколола ленты и медали к его мундиру, пригладила своими ладонями лацканы его куртки. Хотелось почувствовать прикосновение ее пальцев, когда она стряхивала никому не видимую пылинку с его плеча, услышать ее смех в ответ на свою шутку, или пение, когда она поливала цветы во дворе, или игру на арфе. Хотелось, чтобы она прошлась по комнате твердой, уверенной, но вместе с тем женственной походкой. Снова танцевала, и юбки покачивались взад и вперед, словно колокол. Хотелось увидеть, как она припудривает свои круглые плечи и мажет руки кремом. Прикоснуться к ее мягким как шелк волосам, дотронуться до губ и ощутить их тепло, отвести в сторону кружева на чепце и распустить ленты на ночной рубашке. Припасть к заповедным уголкам ее тела, не доступным другим мужчинам. Он любил ее всегда, с самого детства, — и не хотел жить без нее.
Эухенио бродил по дому — первому настоящему дому, который он сумел ей дать, — и ждал, что вот-вот жена поправит шторы или поставит свежесрезанные цветы в вазу.
Он пробовал спать в их общей постели и просыпался, пытаясь дотянуться и обнять ее среди ночи. Сидя во главе стола с Мигелем и Эленой по сторонам, как и заведено, он смотрел на другой конец стола и видел пустое место, еще более пустынное, чем безоблачное небо.
Пережив поминки, похороны, литургии и новены, прочитав письма с соболезнованиями, подобрав слова для надгробия, убедившись, что господин Уорти привел дела в порядок, два месяца спустя после смерти Леоноры, как-то глубокой ночью, терзаемый горем и отчаянием, Эухенио отправился спать, снова и снова повторяя ее последние слова: «Прости меня».
У него были четки, которые жена подарила ему так давно, что он уже и не помнил повода, и теперь старик молил ее о прощении, молил Господа простить его за то, что преклонялся перед ней, будто она и была верховным и всемогущим божеством. Он не мог простить себя за то, что, не посоветовавшись с ней, намеревался отослать внука в Испанию, пусть даже для его блага: Мигелю необходимо было приобрести независимость и опыт, научиться вести себя в обществе других людей и познать тяготы самостоятельной жизни.
Неделями он строил вместе с Симоном планы по отправке Мигеля в Испанию и скрывал их от Леоноры в надежде, что выпавшая их внуку огромная честь стать учеником маэстро убедит ее в правильности этого шага. Но она потеряла двух сыновей, и ему следовало бы догадаться, что, призови Мигеля в Испанию сама королева, Леонора не захотела бы отпустить мальчика из-под своего крыла, терзаемая страхами и предчувствиями.
— Прости меня, — повторял он вновь и вновь в надежде услышать ее нежный голос и вместе с тем понимая всю несбыточность своих надежд. Она отправлялась на Пуэрто-Рико с тяжелым сердцем, пережила то, что не приведи господь испытать ни одной матери. Ее сердце, разбитое дважды, остановилось бы, потеряй она еще и внука. — Зачем я только не послушал тебя, дал сыновьям убедить меня и приехал сюда?
Всю ночь он не находил себе места, мучась и тоскуя, заклинал Бога забрать его тоже.
— Я не могу жить без нее, — молил он. — Я не существую без нее.
Когда из-за гор показалось солнце, Эухенио наконец-то успокоился, четки он по-прежнему сжимал в руках. Глубокое и ровное дыхание стало поверхностным и прерывистым, пока с последним благодарным вздохом старик не избавился от земных страданий.
Поминки и похороны бабушки, а затем спустя два месяца и деда всколыхнули и оживили в памяти Мигеля воспоминания, о которых он и сам не подозревал. Теперь юноша снова и снова мысленно возвращался к смерти отца. Он четко увидел кровавые пятна на гамаке, в котором несли папу после несчастного случая, снова услышал крики, когда его перекладывали на повозку, удивился ловкости, с которой тетушка Дамита забралась на повозку, и увидел маму с нахмуренным лицом, будто вся эта суета вокруг отца претила ей. За стоявшей столбом пылью, из-за того что люди без конца сновали туда-сюда, он разглядел огромную лошадь Северо и его собак. В лучах яркого полуденного солнца тени казались резкими.
