Домовые - Трускиновская Далия Мейеровна (читать книги .txt) 📗
Если место незавершенного сражения у разрушенного домишки хоть фонарем с улицы, а освещалось, то тут был настоящий, практически не знакомый городским жителям мрак. Как я сползала с платформы — видеть надо было. Если по ощущениям — то недели полторы ползла, не меньше. С другой стороны тем же занималась Нелегкая. Дверца отворилась, выскочил шофер.
— Ну, как? Я — да не вывезу?! Вывезла Кривая, голубчики вы мои!
Вот это и оказалась сестрица Нелегкой. А когда Нелегкая принялась ее распекать за долгую задержку, едва нас не погубившую, то и услышала, что не сразу удалось угнать подходящий транспорт.
— Не на горбу же вас вывозить!
Мы сняли с платформы Авося и положили его на дорогу, под свет моего чудом уцелевшего фонарика. Теперь, стоя перед ним на коленях и стягивая с него майку, пока Нелегкая придерживала за слечи, я увидела наконец и лицо Кривой.
Сестрицу мы тоже разбудили, но она даже не стала накидывать на сорочку халат. Сорочка была серая, видимо, из небеленого льна, и с вышивкой красной нитью. Что же до лица — то, успокоившись и приглядевшись, я решила, что бывает кривизна и похуже. Это было очень асимметричное лицо, рот вообще съехал набекрень и уголком своим нацелился в левый глаз, и только. Кожа у Кривой была свежа, зубы — как на рекламе «Стиморола», взъерошенные спросонья волосы — густы и, возможно, даже шелковисты.
— Эх ты, как же это его… — пробормотала Кривая, глядя на красную сыпь, которая полосами прошла по груди Авося.
— Это — мелочи, это его только задело, — приглядевшись, сказала я. — Это по нему океи скользнули. Надо посмотреть, что на животе и на ногах.
И ничтоже сумящеся протянула руку к молнии на его джинсах.
Но Нелегкая мою руку удержала.
— А ты ему кто? — спросила она тяжелым голосом. Кривая тоже на меня криво посмотрела. Им не понравилось, видите ли, что я хочу с государя-надежи стянуть штаны!
— А какое это имеет значение? — спросила и я.
Нелегкая встала и уставилась на меня сверху вниз.
— Ну, вот что, девка, — проворчала не хуже цепного пса. — Мы с сестрицей тут теперь и сами управимся. Уразумела?!.
Я в глубине души пронесла их обеих на хренах через семь гробов в мировое пространство… Надо же! То не знали, как их воплотить, а теперь — ломай голову, как их, двух дур, развоплотить!
— Выйдешь на дорогу, там уже машины ходят, — добавила Кривая. — За двадцатку до города подбросят.
— А спасибо сказать? — возмутилась я.
Сестрицы переглянулись. Естественно, они не понимали, за что им меня благодарить. Я ведь тоже не сразу догадалась, что с их точки зрения я тут вроде и ни при чем. Они-то полагали, что Нелегкую вызвал собственноязычно Авось!
— Спасибо тебе, да и проваливай! — распорядилась Нелегкая. И так склонилась над государем-надежей, так расцвела улыбкой, прикасаясь сарделечными пальцами к его голой груди, что мне тошно сделалось.
Я бы еще поспорила с ними, если бы не сделалось мне стыдно за эту дурацкую, необъяснимую, мою собственную почему-то, совершенно идиотскую, с луны свалившуюся…
Ну да. Ревность — вот что это такое было.
Авось не разбудил, как говорили в прошлом веке, моего сердца. И когда он мне заглядывал в глаза — это были его проблемы, а не мои! Нас свела не любовь, а общий протест против тупости и пошлости. Но сейчас, когда меня заподозрили в посягательствах на Авосево тело, что-то вдруг изменилось.
Я встала с колен и отряхнула джинсы.
— Забирайте свое сокровище и катитесь с ним на хрен! — решительно приказала сестрицам. — И на меня больше не рассчитывайте. В другой раз прятать его от блинов не стану. Хай!
Хай бывает разного калибра, это уж как получится. очевидно, мне удалось шарахнуть главным калибром — даже Нелегкая еле на ногах устояла. Я же повернулась и пошла прочь.
Места эти были мне знакомы — тут в двух километрах от шоссе имелось единственное чистое озерцо на всю округу. В свое время оно полюбилось всяким важным шишкам и они облепили его со всех сторон дачами. Так оно и уцелело. Простой человек мог подобраться к озерцу только с одной стороны, узкой дорожкой между глухим забором и яблоневым садом, о которой знали немногие.
Сентябрь — как раз яблочное время. А поскольку нет ничего слаще ворованных яблок, я решила заесть ими тоску-печаль. Даже не выходя на шоссе, а представив себе карту города с окрестностями, я проложила верный маршрут и вышла к началу той дорожки.
Премилое дело — залезаешь в яблоню, как в шатер, по низким веткам в два шага добираешься до края кроны и выглядываешь из нее… Но это уже было однажды. И вспоминать тот ночной яблокопад я не хотела. То есть, голове вспоминать вроде запретила, а ноги сами вывели на озерный берег.
И вывели очень вовремя — навстречу мне из воды шел голый человек.
Я присела за кустом на корточки, потому что разбираться ночью на пустом берегу с голым мужиком атлетического сложения — задача выше моих сил.
Он выбрался и, подобрав полотенце, стал растирать плечи и грудь, бормоча невнятицу. Вдруг запнулся, наклонился, подхватил с земли тетрадку, поднес к самому носу — и, чтоб я сдох, что-то такое в ней разобрал!
— Ай вонт эни джоб! — произнес он. — Ай эм э киллер! Ай кэн уэнг! Ай вонт эни джоб, ай эм э киллер, ай кэн уэнг… Ай эм фром Раша, ай вонт эни джоб…
Голый мужик зубрил английский язык, но уж больно специфически. Я поняла, что нужно уходить на четвереньках, постепенно наращивая скорость. Надо же — киллер! А вдруг он, закалив свой организм купанием в холодном озерце, вздумает попрактиковаться, чтобы не утратить навыков?
— Ай спик инглиш э бит, — задолбил он следующий кусок из тетрадки. — Май нэйм ис Кон-дрэ-тай… Тьфу!.. Ай спик инглиш э бит…
Кондратий?!?
Я выскочила и в два прыжка оказалась рядом.
— Кондраша! Милый! Воплотился!
— А я и не развоплощался вовсе, — удивленно отвечал он. — А ты — кто?
— Да своя я, своя! — тут до меня дошло, что заклинания наши доморощенные ни при чем, а Кондратий действительно один из немногих уцелевших. И память наконец-то извлекла из щелки между извилинами нужную картину — Авось и Кондратий вдвоем на пустой горе…
— Погоди, оденусь, — он поднял свою невообразимую зеленовато-серую хламиду с пуговицами, пряжками, застежками, молниями, торчащими из прорех шарфами и галстуками.
— Кондраша, милый! — совсем ошалев, повторяла я. Страшно хотелось пожаловаться на несправедливость этой ночи, на Авося, так некстати потерявшего сознание, на двух воплощенных дур!
Он взял меня за плечи.
— Сколько живу — ни разу никто милым не назвал!
В голосе было подозрительное счастливое изумление…
— Ты даже не представляешь, как я рада, что ты есть!
— А не боишься, что вот возьму да и хвачу? — спросил он. — Меня же все боятся!
— А с какой стати тебе меня хватать?
— А с какой я вообще это делаю? Надо — и хватаю! Точно — не боишься?
— Кондраша, вас там мало уцелело, что уже не до страха.
— Ну, коли так — пойдешь за меня замуж?
Передо мной стоял здоровенный, сильный, норовистый, уверенный в себе мужик, который к тому же намылился за границу, и при теперешнем раскладе может там зарабатывать хорошие деньги.
А почему бы и нет?!?
Глава девятая И на старуху бывает проруха
— Кондратий, это не английский язык, это черт знает что, а не язык, — пыталась я внушить своему будущему эмигранту. — Ты по-английски не киллер, ты — апоплектик строук!
— Кто?! Апо — что?!
— Апоплексический удар — вот ты кто. А не киллер с пистолетом.
Разговор этот, естественно, зародился, когда мы перебили сон страстными объятиями, а теперь лежали рядом и глядели в светлеющее окошко. Причем я чувствовала себя как в Версале: кругом мебель в стиле рококо, картина с голой Венерой, парчовые шторы и прочие приметы королевского быта. Версаль объяснялся просто: Кондратий нанялся караулить богатую дачу. Конечно, ему выделили каморку, но нас ради такого случая занесло в хозяйскую спальню.
