Две жизни. Том I. Части I-II - Антарова Конкордия (читать книги бесплатно полные версии txt, fb2) 📗
Он обнял меня и ласково провёл рукой по моим волосам. Хава протянула мне обе руки. Я склонился и поцеловал одну за другою эти прекрасные чёрные руки, как бы прося прощения за испуг и отвращение, которые они мне внушили вначале.
Я почувствовал, что руки её задрожали, а когда поднял голову, увидел изменившееся выражение лица Хавы и услышал шёпот:
– Я всегда буду вам верной слугою, и свет мне будет сиять и от вас.
Нас разъединил Иллофиллион, подошедший проститься с Хавой.
Мы вышли все вместе из дома и расстались с турками, которые хотели навестить ещё своих родственников. Я удивился, как промелькнуло время. Казалось, мы пробыли у сэра Уоми только час, а на самом деле было уже около семи часов вечера.
Я был рад, что турки ушли; говорить мне совсем не хотелось. Иллофиллион взял меня под руку, мы свернули на какую-то улицу и зашли в книжный магазин. Иллофиллион спросил, нет ли последнего номера сборника «Новости литературы».
– Нет, – ответил приказчик. – На этот раз всё раскупили.
Тут кто-то из другого угла магазина сказал, что можно снять с витрины последний номер, если мы наверняка купим книгу. Иллофиллион уверил, что мы купим её непременно, приказчик снял её с витрины, мы расплатились, уложили книгу в мой портфель и вышли.
– Как не хочется идти на пароход, Лоллион, – сказал я. – Век жил бы тут, в саду сэра Уоми.
– Ну, вот и верь тебе! Ты хотел век жить возле Флорентийца, всю жизнь разделять его труды. А теперь хочешь жить в саду Уоми? – улыбнулся Иллофиллион.
– Да, – ответил я. – Слова мои могут показаться изменой Флорентийцу. И сам я даже не смог бы вам передать, что творится в моём сердце. Оно как будто ещё расширилось, там живёт уже не один мой брат и Флорентиец. Я ещё не могу понять, что общего я нашёл между всеми вашими друзьями: Али, Флорентийцем и сэром Уоми. Но какое-то высшее благородство, какая-то невиданная сила в них общие. Я даже думаю, что и вы, и Ананда имеете много общего с вашими друзьями. Я не могу ещё взять в толк, почему все вы ко мне так беспредельно милосердны и самоотверженны! Защищая брата, который, конечно, достоин всякой защиты и помощи, вы все делаете и для меня тоже столь многое, чего я вовсе не заслужил. И вы, лично вы, Лоллион, – чем смогу я когда-нибудь отплатить вам?
– Не наград или похвал должен ждать человек за своё поведение в жизни, Лёвушка, – ответил Иллофиллион. – Жизнь – это только ряд причин и следствий, и этому закону подчинена вся Вселенная, не только жизнь человеческая. Но мы с тобою будем иметь ещё много времени, чтобы говорить о делах на личные темы. Не хочешь ли сейчас соблюсти долг вежливости и купить цветов нашим дамам за то, что они так трудились и помогали нам одеть Жанну и детей?
– Нет, вознаграждать их – как вы только что сказали – за доброе дело мне как-то не хочется; а вежливость… возможно, я плохой кавалер. Но что мне хочется, всем сердцем хочется, так это принести роз Жанне, – это я бы сделал так радостно, что даже возвращение на пароход мне было бы менее тяжело.
– Прекрасно, вон там я вижу цветочный магазин. Я выполню долг вежливости по отношению к итальянкам, ты – подари цветы Жанне. Но будь осторожен, Лёвушка. Ни в одной из женщин, встречающихся нам на пути сейчас, ты не должен видеть женщину как предмет любви, а только тех друзей, которым мы с тобою должны помочь, если можем. Мы с тобой должны хранить сейчас в сердце и мыслях такую глубокую чистоту и целомудрие, как будто бы мы идём в священный поход. Все наши силы, духовные и физические, должны быть всецело устремлены только на то дело, которое нам дано Флорентийцем и Али. Мужайся и на меня не сердись. Бедное разбитое сердце Жанны готово привязаться всеми силами к тому, кто выкажет ей сострадание и внимание. Тебе же предстоит сейчас задача не утешения лишь одной женщины, а служение всею верностью задаче, взятой тобой на себя добровольно. Раздваиваться, желая и брата спасти, и женщину найти, тебе сейчас нельзя.
– Мне и в голову не приходило перейти границы самой простой дружбы в моём поведении с Жанной. Я очень сострадаю ей, готов всем сердцем ей во всём помочь, – ответил я. – Но верьте, Лоллион, ни она, ни Хава никогда не могли бы быть героинями моего романа… И если чем-нибудь я дал вам повод подумать иначе, я согласен отнести цветы синьорам Гальдони, а вы – за нас обоих – передайте мои Жанне.
Мы вошли в цветочный магазин, у окна которого стояли несколько минут, разговаривая.
Когда мы стали выбирать букеты дамам, я всё же сам выбрал белые и красные розы для Жанны. Я сложил свой букет на пальмовый лист, перевязал его белой и красной лентой, а Иллофиллион выбрал один букет из розовых, а другой – из жёлтых роз итальянкам.
На его вопрос, почему я выбрал эти цвета роз и лент, я ответил, что не знаю вообще значения цветов. Но Али прислал мне подарки белого цвета – цвета силы; и красного – цвета любви, когда я шёл к нему на пир.
– Теперь я, в свою очередь, хочу послать Жанне привет любви и силы и надеюсь, что она не увидит в этом чего-либо предосудительного.
Из цветочного магазина мы снова вышли на набережную. Внезапно раздался гудок с нашего парохода, и, хотя торопиться было ещё нечего, мы всё же отправились прямо на пароход.
Дойдя до отделения первого класса, мы расстались с Иллофиллионом; он прошёл к Жанне, а я направился в каюту итальянок и передал розовый букет дочери и жёлтый – матери. Девушка радостно приняла цветы, и нежный румянец разлился по её лицу.
Мать ласково улыбнулась и спросила, видел ли я мадам Жанну в новом наряде. Я ответил, что туда прошёл мой кузен, так как малютки нуждаются в его надзоре, а я повидаю их всех завтра и полюбуюсь сразу туалетами всех.
Я был полон неожиданными новыми впечатлениями, из-за портфеля с книгами меня тянуло скорее в каюту, чтобы хоть на портрет брата посмотреть наедине, – а тут приходилось стоять в толпе разряженных дам и мужчин, выслушивать их и отвечать на лёгкий салонный разговор. Я воспользовался первым попавшимся предлогом, быть может, показавшись не очень учтивым, и поднялся на свою палубу.
Я прошёл прямо к себе в каюту с намерением принять душ, а потом полежать и подумать. Но, очевидно, всем моим намерениям не суждено было сегодня сбываться.
Не успел я снять пиджак, как явился мой нянька – матрос-верзила – и подал мне небольшую посылочку и письмо в очень элегантном длинном конверте. Он очень интересовался нашим путешествием на берегу, жаловался, что его не пустили со мной в город, а он, наверное, был бы мне там нужен.
Как только я отделался от него, пришли турки. Я едва успел спрятать свою посылку и письмо. Турки рассказывали, что очень весело провели время у своих родственников в городе, от которых узнали о том, сколько бедствий принесла буря, из которой благополучно выбрался только один наш пароход. Вышедшие из Севастополя следом за нами два парохода, один – старый греческий и другой – французский, решившийся выйти из гавани при уже начинавшейся буре, – оба погибли. А в Севастополе буря всё ещё свирепствует и сейчас, хотя уже с меньшей силой.
Что же касается нашего судна, то они слышали от старшего механика, что в Константинополе ему придётся идти в большой ремонт и задержаться там надолго.
Всеми силами я старался быть вежливым и выдержанным, но внутри у меня клокотало раздражение от этой постоянной невозможности жить так, как хочется, а быть прикованным ко всем условностям светского приличия.
«Неужели, – думал я, – все поразившие меня новые люди огромной выдержки, которых я увидел за эти дни, и едущий со мной сейчас Иллофиллион приобрели своё хорошее воспитание и выдержку таким же трудным путём, как я?»
Я готов был дать понять туркам, чтобы они уходили поскорее и дали мне возможность побыть одному. Я еле удерживал себя в границах приличия, когда на трапе нашей палубы раздались голоса Иллофиллиона и капитана.
Меня поразило лицо Иллофиллиона. Я ещё ни разу не видел его таким сияющим. Точно внутри у него горел какой-то свет, так весь он казался насквозь светящимся радостью.
