Две жизни. Том I. Части I-II - Антарова Конкордия (читать книги бесплатно полные версии txt, fb2) 📗
Какой чудесный цветник был разбит здесь! Как красиво сочетались в гамме красок незнакомые мне цветы! Щебетали птицы, деревья отбрасывали фантастические тени на дорожки. Такой мир и спокойствие царили в этом уголке, что не верилось в близость моря, шум которого здесь не был слышен, в его бури и тот ужас, через который мы только что прошли, чтобы попасть сюда, в это поэтическое царство безмятежного мира.
Я слышал как сквозь сон, что девушка предлагает осмотреть сад, где есть растения всего мира, и полюбоваться рощей запоздало цветущего миндаля. Но я не хотел двигаться, не хотел не только говорить, но даже слушать человеческую речь. Я остался у цветника, сел на скамейку под цветущим гранатовым деревом и стал думать о Флорентийце и о том, какой у него друг, и дом, и сад которого – всё полно таким миром и красотой.
Я забыл обо всём и унёсся в мечты о счастье всех людей, о возможности каждому жить так, как ему надо по его духовным и физическим потребностям. «Не для себя одного, – думал я, – создал этот уголок хозяин. Сколько бурь сердечных, сколько разлада должно утихнуть в душах людей, попадающих в эту тишину и гармонию! Здесь словно каждый предмет, каждый цветок напитаны любовью».
Мне казалось, что я понял, чем должно быть земное жилище тех, кто любит людей, видя в каждом из них подобие самого себя и каждому стараясь принести помощь и утешение. Я представил себе внешний облик хозяина, внутреннее существо которого казалось мне понятным. Я невольно связал его облик с образом Флорентийца и почувствовал новый прилив сил, представив себе своего друга в белой одежде и чалме, каким я увидел его в первый раз на пиру у Али. «Увижу ли я вас, дорогой Флорентиец? О, как я люблю вас!» – говорил я мысленно всей глубиной сердца, и ясно – как будто совсем рядом – услышал его голос: «Я с тобой, мой друг. Храни мир, неси его всюду, и ты встретишь меня скоро».
Слуховая иллюзия была так ярка, что я встал, чтобы броситься на зовущий меня голос. Но вместо Флорентийца я увидел на веранде Иллофиллиона, зовущего меня, жалкого «Лёвушку – лови ворон».
Иллофиллион стоял на веранде рядом с человеком в обычном европейском лёгком костюме. Контраст между тем, что рисовало мне воображение, и тем, что было на самом деле, был таким разительным, что я не мог удержаться от смеха над самим собой. И все неожиданности – и чёрная девушка вместо ангелов, и совсем другой человек вместо Флорентийца, – всё вместе вызвало во мне смех над собственной детскостью.
Совершенно не сознавая неприличия своего поведения, я встал и пошёл, смеясь, на зов Иллофиллиона.
– Что тебя веселит, Лёвушка? – спросил Иллофиллион, нахмурясь.
– Только собственная глупость, Лоллион, – ответил я. – Я, должно быть, никогда не выйду из поры детства и не сумею впитать в себя тех достоинств, живой пример которых вижу перед собой. Мне смешно, что я всё попадаюсь в иллюзии, которые мне подстраивают мои глаза и уши. Это всё противная дервишская шапка, тяжёлая и жаркая, наделала бед, испортив мне слух.
– Нет, друг, – сказал хозяин дома. – Если твои иллюзии ведут тебя к доброму и весёлому смеху, ты можешь быть спокоен, что достигнешь многого в жизни. Только злые люди не знают смеха и стремятся победить упорством воли; но они не побеждают. Побеждают те, кто умеет любить.
Я остановился как вкопанный. Мысли вихрем завертелись в мозгу. Что было общего между этим человеком и Флорентийцем? Почему сердце моё точно наполнилось блаженством? Я видел перед собой человека среднего роста, с тёмно-каштановыми волнистыми волосами, на которых была надета небольшая шапочка вроде тюбетейки. Прекрасные синие глаза смотрели мягко, любяще, хотя и выражали огромную силу. Вот это выражение силы, энергии, внутренней мощи и поразило так меня, вызвав в памяти образ Флорентийца и пылающую мощь глаз Али.
Я был глубоко тронут его ласковой речью, вниманием, которое он оказывал мне, которого я – для него первый встречный – ничем не заслужил. Я невольно подумал, что уже много дней я живу среди чужих людей, дающих мне защиту, кров и пищу, а я… И я грустно опустил голову, подумал о своей несостоятельности, и слёзы скатились с моих ресниц.
Хозяин сошёл с веранды, нежно обнял меня и повёл в дом. Я не мог унять слёз. Скорбь бессилия, сознание величайшей доброты людей, защищающих брата, преклонение перед ними и полная моя невежественность, незнание даже мотивов их поведения, ужас лишиться их покровительства и дружбы и остаться совсем одиноким без них, – всё разрывало мне сердце, и я приник, горько рыдая, к плечу моего спутника, когда он сел рядом со мной на диван.
– Вот видишь, друг, какие контрасты играют жизнью человека. В страшный момент бури, когда всему пароходу грозила смерть, – ты весело смеялся и тем поразил и ободрил храбрых людей. Сейчас тебя заставила смеяться великая любовь и преданность друга, – а в результате ты плачешь, думаешь об ужасе одиночества и впадаешь в уныние от несуществующего будущего. Как можно потерять то, чего нет? Разве ты знал минуту назад, что будешь сейчас плакать? Ты потерял свои чувство юмора, мир и радость только потому, что перестал быть верен своему другу Флорентийцу, которому хочешь быть верным всю жизнь. Ободрись. Не поддавайся сомнениям! Чем энергичнее ты будешь гнать от себя мысли уныния, тем скорее и лучше ты себя воспитаешь и внутренняя самодисциплина станет для тебя привычкой, лёгкой и простой. Не считай нас, твоих новых друзей, людьми сверхъестественными, счастливыми обладателями каких-либо тайн. Мы такие же люди, как и все. А все люди делятся только на знающих, освобождённых от предрассудков и давящих их страстей, а потому добрых и радостных, и на незнающих, закованных в предрассудки и страсти, а потому унылых и злых.
В жизни есть только один путь: знание. Оно раскрепощает человека. И чем свободнее он становится, тем больше его значение в жизни всей Вселенной, тем значительнее его труд на общее благо и шире воздействие той атмосферы мира, которую он несёт с собою.
Возьми этот медальон; в нём портрет твоего друга Флорентийца. Очень хорошо, что ты так предан ему. Теперь ты сам видишь, что и родного своего брата, и не родного, совсем недавно встреченного, ты любишь одинаково сильно. Чем больше условной любви ты будешь сбрасывать с себя, тем больше любовь истинно человеческая будет пробуждаться в тебе.
Он подал мне довольно большой овальный медальон на тонкой золотой цепочке, в золотую крышку которого был вделан тёмный выпуклый сапфир.
– Надень его; и в минуты сомнений, опасности, уныния или горького раздумья возьми его в руку, думая о твоём друге Флорентийце и обо мне, твоём новом, навсегда верном тебе друге. И ты найдёшь силу во всех случаях жизни удержать слёзы. Каждая пролитая слеза отнимает силы, а каждая побеждённая – возводит человека на новую ступень могущества. Здесь на одном из древнейших языков человечества написано: «Любя, побеждай».
С этими словами он открыл медальон, и я увидел в нём дивный портрет Флорентийца.
Я хотел поблагодарить его, будучи полным благоговения и счастья. Однако в этот момент в дверь постучали, и я едва успел надеть медальон, не успев произнести слова благодарности. Но, должно быть, мои глаза передали ему мои мысли, он улыбнулся мне, подошёл к двери и открыл её.
Я увидел белое платье, чёрную голову, шею и полуоткрытые руки; но теперь этот силуэт уже не пугал меня. Странное чувство, уже не раз испытанное мною за эти дни – ощущение какой-то силы и обновления всего организма, – снова наполнило меня. Я опять будто стал вдруг старше, увереннее и спокойнее.
– Могут ли войти ваши друзья, сэр Уоми? – спросила девушка.
– Да, Хава, могут. Вот познакомься ещё с одним моим другом. И пока я буду говорить о совершенно неинтересных для него вещах с турками, проведи его в библиотеку и покажи полку с книгами философов всего мира, писавших о самовоспитании. Пусть он выберет всё, что только захочет. А ты сложи для него эти книги в портфель, на память о себе, – сказал, улыбаясь, хозяин, глаза которого при этих словах блеснули юмором, точь-в-точь как у Флорентийца.
