Две жизни, том 1, часть 1 - Антарова Конкордия (Кора) Евгеньевна (электронная книга .TXT) 📗
– Вы умрёте от одиночества и голода? А дети переживут вас? Кто же будет для них работать? Кто у них ближе вас? Вы думаете о том, что было, и о том, что будет. А сейчас? Об этой минуте, когда вы чуть не уронили мальчика и навредили девочке, не держа её в постели, вы не думаете? Я прежде, как и вы, только тем и занимался, что думал или о том, что будет, или о том, что было. Мой любимый и мудрый друг и мой теперешний спутник И. своим примером показали мне, что нужно жить только тем, что совершается сейчас. И что это "сейчас" и есть самое главное. Попробуйте не плакать, а бодро ухаживать за детьми. Ваши слезы мешают им мирно спать, и они так дольше проболеют. Улыбайтесь им — их здоровье восстановится гораздо быстрее. Что же касается Константинополя, то ведь И. сказал вам, что вас там устроит, а слово его никогда не расходится с делом. Если у вас есть цель поставить детей на ноги, зачем вам думать о том, будете ли вы одиноки? Вы уже по опыту знаете, как всё непрочно в жизни. Просите И. научить вас, как воспитывать детей. Я же ничего не могу для вас сделать; у меня пет ни семьи, ни дома, я ещё не способен заработать свой кусок хлеба, так как мало знаю и ничего не умею делать. Но И., я уверен, поможет вам.
– Я его очень боюсь и стесняюсь, — сказала бедняжка. — А вас не боюсь и очень радуюсь, когда вы подле.
– Всё дело в том, что я такой же неопытный ребёнок в жизни, как и вы. Но если присмотритесь внимательнее к И., то будете счастливы каждую минуту, проведённую рядом с ним.
– Вы только что сказали, что улыбка матери помогает детям. Я стараюсь не плакать, но это так трудно. И я не думаю, чтобы И. научил меня, как воспитывать детей; он такой строгий, никогда не улыбается. При нём я чувствую себя точно в железной клетке, а при вас мне легко и просто.
– Вам легко со мною, — ответил я, — только потому, что я так же легкомыслен, как и вы. Если бы вы по-настоящему любили своих детей! Не слезы текли бы из ваших глаз, а целые потоки энергии. Ведь вы всё плачете только о себе.
– Я не в силах ещё понять вас, — очень тихо сказала Жанна после долгого раздумья. — Но мне начинает казаться, что я действительно слишком много думаю о себе. Я постараюсь проникнуться вашими словами, может быть это поможет мне начать жить иначе.
Мне было очень жаль бедняжку. И я всячески старался не переходить границы дружеской беседы, не впадая при этом в назидательный тон. Жанна на моих глазах как-то странно менялась. На её молоденьком личике перестала играть та улыбка, которой оно всегда светилось, когда я бывал с нею, но и отчаяние тоже ушло. Печаль, суровая решимость — точно она внезапно стала старше меня — отделили её от меня каким-то кругом, в котором она и замкнулась.
Мы молча сидели у детских постелей, и мысль моя вернулась к Хаве. Какою сильной и мужественной женщиной она мне казалась теперь! И как нужна была бы её помощь этой хрупкой и тоненькой матери.
– Вы не думайте, что я слабая и боюсь труда, — внезапно вырвал меня из мира грёз дрожащий голосок. — Нет, о нет, я не боюсь. Я просто слишком любила своего мужа. Но я начинаю понимать, что страх лишает меня сил, погружает в отчаяние, и этим я только приношу вред моим детям. Мне становится ясно теперь, на какую ужасную жизнь я буду обречена, если не найду в себе мужества жить только для детей, быть им защитой, а стану оплакивать свою печальную судьбу женщины, потерявшей любимого.
В дверь постучали, вошёл сияющий верзила и доложил, что И. просит меня пройти в первый класс, где снова заболела итальянка. Я простился с Жанной, почувствовав, что принёс ей какое-то разочарование. И её пожатие было менее пылким, а лицо осталось таким же суровым.
Быстро поднялись мы с верзилой в первый класс, где царила паника; очевидно, сильное волнение на море будило жестокие воспоминания о минувшей буре и страх.
Я застал И. в каюте синьор Гальдони, где старшая заливалась слезами, а младшая снова лежала бездыханно.
– Это и есть тот тяжёлый случай, Лёвушка, о чём я тебе сказал сразу же. При каждом сильном потрясении будет наступать подобное обмирание, пока синьора Мария не научится в совершенстве владеть собой, — обратился ко мне И.
– Нет, нет, я ничего особенного ей не сказала, — раздражённо и громко заявила синьора Джиованна. — Я только хотела предупредить новое несчастье. Довольно с нас и одного горя.
– Зачем вы привлекаете внимание соседей? — тихо сказал ей И. — Ведь сейчас надо" помочь вашей дочери прийти в себя. Это не так легко; и если вы будете кричать, — мои усилия могут ни к чему не привести. Если не можете найти в своём сердце столько любви, чтобы думать о жизни вашей дочери, и все свои силы устремить на помощь ей, — уйдите из каюты. Всякие эгоистические мысли и раздражение мешают в моменты опасности.
– Простите мне моё безумие, доктор. Я буду всем сердцем молиться о ней, — стараясь сдержать слезы, сказала мать.
– Тогда забудьте о себе, думайте о ней и перестаньте плакать. Плачут всегда только о себе, — ответил И.
Он велел мне, как и в первый раз, приподнять девушку и влить лекарство, ловко разжав ей зубы. Затем он сделал ей укол и искусственное дыхание с моей помощью.
Но все усилия остались тщетными. Тогда он свернул трубочку из бумаги, заполнил её остро пахнущим порошком, поджёг и поднёс к самым ноздрям девушки. Она вздрогнула, чихнула, кашлянула, открыла глаза, но снова впала в беспамятство.
Тогда И. брызнул ей в лицо водой, к шее приложил горячую грелку и снова зажёг траву. Она вторично вздрогнула, застонала и открыла глаза. И., с моей помощью, посадил её и сказал:
– Дышите ртом и как можно глубже.
Я держал девушку за плечи и чувствовал, как тело её содрогается при каждом вдохе.
Долго ещё мы не отходили от неё, пока она не пришла в себя. И. велел напоить её подогретым молоком, запретил разговаривать с кем бы то ни было и укрыл тёплым одеялом. Матери он сказал, что бури не будет, напротив, через час-два море совсем успокоится.
Мы вышли на палубу, где нас поджидала кучка людей, во главе с несчастным мужем злющей княгини. Молодой человек имел весьма плачевный вид. На левой щеке его красовался тёмно-синий кровоподтёк, правый глаз заплыл, точно его хорошенько поколотили в драке.
Вид его был столь жалок, что даже смешной контраст между элегантным костюмом и кособокой разноцветной физиономией не вызывал смеха. А его единственный, молящий глаз говорил о громадной трагедии, переживаемой этим человеком.
– Доктор, — сказал он дрожащим, слабым голосом. — Будьте милосердны. Я, право, не виноват в выходке моей жены. Судовой врач отказывается зайти к нам, говорит, что у него масса больных. Он думает, что княгиня наполовину притворяется, наполовину больна от страха. Но я уверяю вас, что она действительно умирает. Я никогда не видел её в подобном состоянии. Она уже не может ни кричать, ни драться... Она очень, очень стара. Будьте милосердны, — лепетал он. — Для меня и многих других будет страшная драма, если я не довезу её до Константинополя...
И. молча смотрел на этого несчастного человека, а передо мной — в один миг — мелькнула загубленная жизнь, проданная за деньги отвратительной старухе. Не знаю, как поступил бы я на месте И., он же тихо сказал: "Ведите".
– О, благодарю вас, — пробормотал муж княгини, и мы двинулись за ним в каюту 25.
– Я скоро вернусь, — сказал И. обступившим его пассажирам. — Обойду всех, кто будет нуждаться в моей помощи. Не ходите за мною, ждите.
Ужасное зрелище представилось нам, когда мы вошли в каюту. Среди отчаянного беспорядка мы увидели нечто уродливое, седое, бездыханное, лежавшее на койке с отвисшей беззубой челюстью.
И. подошёл к постели, потрогал руку, лоб и шею княгини и перевёл взгляд на мужа, единственный глаз которого выражал страх и ожидание приговора.
– Ваша жена жива, — сказал ему И. — Но ждать, что она будет вполне здорова, напрасно. Её разбил паралич, и двигаться она не сможет. Восстановятся ли речь и руки, можно будет сказать только тогда, когда я приведу её в чувство, а вы выполните все те процедуры, которые я назначу.
