Уйти по воде - Федорова Нина Николаевна (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
Для полного счастья не хватало только Нового года. Пора уже, давно пора было поставить точку в этой истории, перевернуть страницу, пора начать новую жизнь: и Новый год как нельзя кстати
Она смеялась, пила и ела со всеми, нисколько уже не боясь, не оглядываясь внутрь, не прислушиваясь (не ожил ли червячок?), она и так понимала, знала – не ожил, умер, все Молчал Молчал, несмотря на мясо и шампанское, несмотря на намазанный сливочным маслом белый хлеб, майонез в оливье, торт с кремом (все строго по гештальту, ритуальная почти что снедь), несмотря на телевизор, смех, шутки, молчал. А она еще и еще добивала, она еще воздвигала на его могиле пудовый памятник, чтобы уже точно, чтобы окончательно, бетонный саркофаг она воздвигала, чтобы навсегда.
В конце концов за столом сидеть надоело, и всем захотелось на улицу Костиков лучший друг Паша обещал порадовать всех необычным салютом. Салют никак не запускался, и он все бегал вокруг заложенных петард, а друзья его не пускали – на фиг, Пашка, подорвешься, уйди оттуда, а вокруг все гремело и грохотало, и Катя, чуточку захмелев от шампанского, держа для устойчивости Костикову руку обеими руками, говорила себе торжественно: да, точка поставлена Отныне и навсегда она будет сама принимать решения и сама отвечать за свои поступки. Отныне и навсегда она будет делать только то, что кажется разумным именно ей Отныне и навсегда она будет жить своей собственной жизнью, жить так, как хочется, как правильно – именно для нее правильно, по ее, Катиному, мнению Отныне и навсегда она и только она в ответе за собственную жизнь.
Отныне и навсегда В переводе на тот язык – ныне и присно
Аминь
Часть третья
Свиные Рожцы
Alison hell (Ад Алисы, англ.)
I
Все выбирались из душного конференц-зала, сбивались в группки, разговаривали, смеялись, размахивая красными пакетами с надписью «Филологический факультет МГУ», шли на улицу, где было так же душно и к тому же пасмурно – без солнца.
В фирменных филфаковских пакетах лежали только что врученные дипломы, и выпускники были праздничные и грустные слегка, потому что всё – студенчество кончилось и впереди взрослая жизнь, правда, у многих еще аспирантура, но все равно, это уже не то!
Они шли знакомой дорогой от серого неприглядного корпуса к метро, дорогой, которой ходили пять лет, где с одной стороны – яблони, а с другой – черная решетка ограды, и хотя Катя отвечала своим подругам вполне осмысленно, мысли ее обрывались и падали, как будто внутри нее была пропасть без дна, в которой все исчезает бесследно, поглощается черной ненасытной пустотой.
В метро спускаться не хотелось: трястись на одной ветке, потом пересаживаться в толчее и еще полчаса ехать в другую сторону, Катя решила добраться на автобусе. Расставшись с девочками, она купила сигарет, разменяв очередную сотню: надо бы начинать экономить – лето, ученики разъехались по дачам, денег не будет, на что тогда жить? Но очень хотелось курить, несмотря на духоту и то, что от сигарет ей всегда становилось нехорошо.
Автобус стоял в пробке, она сидела у окна, чья-то сумка болталась у нее перед лицом и била по голове иногда – что поделать, час пик, – и за окном было то же самое: серость, серость, серость, какая-то неживая, страшная, как в «Сайлент Хилле», который они с Варей ходили смотреть в кино перед защитой диплома, разве что пепел не падал Впрочем, пепел был бы весьма кстати.
Когда это началось? Откуда пришло? Неизвестно Впрочем, когда началось – она смутно догадывалась. В тот самый день, когда она поставила точку на прежнем, когда все выжгла, уничтожила, казалось бы, стерла с лица земли, начался обратный отсчет, – постепенно, незаметно, как происходит солнцеворот. Ничего не изменилось вроде бы, и лето по-прежнему лето, и много солнца и света, но незаметно день все короче, ночь все длиннее, и потом наступает неотвратимо зима.
Потух огонь. Кончилась, иссякла понемногу та сила, которой в ней было так – казалось! – много. Незаметно, крошечными шажками, но с того самого Нового года действительно началась новая жизнь, хотя и вовсе не та, о которой она думала. Душа как будто перестала жить, перестала получать необходимый для ее жизни жар и остывала, остывала понемножку, как уголек, еле теплясь, и от того, что она остывала, – становилась чужой вся жизнь
Окончательно это стало ясно, когда уехал Костик. Взял отпуск за свой счет и поехал с родителями к бабушке – Бог знает куда, под Екатеринбург: бабушка, которая в детстве с ним сидела каждое лето в деревне, теперь, оторванная от корней, вывезенная из своей развалившейся деревеньки, умирала на руках у своей старшей дочери. Не поехать было нельзя.
Взять с собой Катю было невозможно Она ждала вручения диплома, к тому же к умирающей бабушке не повезешь свою девушку – не самый лучший момент для знакомства с родней Да и вообще – как так вдруг ехать с его родителями на поезде, жить там у его родственников? Не к месту и не ко времени. Катя это понимала, но вдруг ей стало казаться, что Костику она-то никто, у него есть семья, а она… Что она? Непонятно Расставаясь с ним, она плакала, а он только гладил ее по голове и обещал скоро вернуться.
Все-таки они еще ни разу не расставались так надолго.
Катя осталась одна – с заваленным тетрадями и книгами столом, в опустевшей квартире – родители с младшими были на даче, – и в этой пустоте и одиночестве уже чувствовались первые страшные звоночки. Но все-таки она еще жила – так, как привыкла жить, – и тело и душа тоже жили в привычном ритме, и можно было бы подумать, что все по-прежнему, и не пугаться, и не признаваться самой себе, что близится конец, какой может быть конец – когда все как всегда?
Можно было еще цепляться за привычное: университет, какие-то справки, долги, учебная часть, библиотека. Некогда думать и незачем, главное – сдать, главное – успеть, чтобы все документы в порядке, чтобы дали диплом, чтобы все получилось, удалось, утряслось. И конец ее как будто ждал в сторонке, говорил – ну, поиграй еще в жизнь, поиграй, я тебя подожду, все равно не денешься никуда.
Душа остыла окончательно как раз сейчас, когда закончилась университетская жизнь. Продолжения у нее быть не могло, в аспирантуру Катя не поступала, так что нельзя было занять себя подготовкой к аспирантским экзаменам, беготней с документами, практикой, какими-то неотложными делами, нельзя было больше никак имитировать жизнь, нечем подогревать себя больше, пытаться раздуть жар остывающего уголька
Раньше еще можно было греть остывающую душу в сигаретном дыме «сачка», в шутках, сплетнях, в том философском и несколько расслабленном взгляде на жизнь, в глубокомысленном трепе, который так легко усвоить, потому что ты – студент, потому что ты живешь по известным уже тебе законам и умеешь по ним жить, и думаешь спокойно – там, где-то, все по-другому, и пусть. Я-то здесь!
Все это была «как бы жизнь», и ей было просто в этой «как бы жизни», она к ней привыкла, тогда можно было не думать – что пусто, ничего нет в душе уже, только оболочка осталась, впрочем, на «сачке»-то философски рассуждая, что вообще наша жизнь? Дым сигаретный, фикция и мираж!
Но теперь «как бы жизнь» кончилась, не стало ни «сачка», ни привычного города-университета, в котором было у нее свое место, ни забот, ни волнений, ни переживаний, ни радостей, и диплом лежал уже – новенький, красивый – в красном филфаковском пакете, как только что выданное ей надгробие, и, перебрав по привычке в уме – что еще нужно сделать? – она увидела только пустоту и поняла с совершенной холодной четкостью и трезвостью – да, конец, конец дождался ее и пришел, конец, жуткий и неотвратимый, как Вий – вот он, вот он!
II
Она не могла понять, что происходит. Кто-нибудь сказал бы, наверное, – депрессия, но слово «депрессия» Кате казалось затасканным, втыкаемое к месту и не к месту, оно превратилось в ничего не значащую гламурную присказку
