Дорогой ценой - Рой Кристина (читать книги txt) 📗
— Адам, действительно там написано, что Иисус– Победитель? — послышался вопрос из другой кареты
— Да, Маргита.
— Значит, ты действительно веришь в Него и принимаешь Его, как своего Господа?
— Он — Победитель, а побеждённые должны быть Его слугами.
— Адам дорогой, только по принуждению?
Он вздрогнул и прижал её крепче к себе.
— Не пугайся, сокровище моё! Чувства моего благодарного сердца к моему и к твоему Господу я никогда не смогу выразить, но Он меня понимает. Посмотри, там приветствует и тебя рука любви в новой жизни. Собственно, там и моё имя должно стоять, так как и я вступаю в новую жизнь и из старой ничего не взял с собой, кроме любви к тебе, но и она преобразилась, став чище, священней. Я благодарю тебя, дорогая моя Маргита, за твою большую любовь, которую ты для меня сохранила, несмотря на то, что мы стояли на разных берегах и между нами была пропасть.
Как велика она была, я вижу только теперь, когда её больше нет.
Удивительно и непонятно изменение во мне! Я держу тебя в моих объятиях, чувствую, как бьётся твоё сердце, ощущаю твоё тёплое дыхание, но мне кажется, что мы одно целое, которое никто и ничто уже не может разделить.
Она не сразу ответила, потому что чувствовала то же самое. «Так и души наши должны быть связаны со Христом, так же тесно и неразрывно, тогда и мы сможем сказать: «И уже не я живу а живёт во мне Христос».
В то же время в Орлове пан Николай и маркиз Орано молча сидели в библиотеке. Вдруг пан Николай встал, запер дверь и обнял своего гостя.
— Фердинанд!
Маркиз приподнялся, вздрогнув.
— Отец, что ты делаешь? Зачем ты вызываешь своего сына из могилы? Зачем ты меня искушаешь? — воскликнул он скорбно.
— Мы ведь одни здесь, нас никто не слышит, — возразил старик печально, почти по-детски. — Ах, хоть немного, на короткое время будь моим сыном!
— О, отец мой, как меня угнетает эта маскировка! Я тебе не должен был открываться! Прости мне мою слабость.
— Ах, не говори так! Я хочу помочь тебе нести это бремя. Только мне страшно становится, когда подумаю, какие чувства тобой овладевали, когда ты перешагнул порог Орлова! Наверное, ты в ту ночь снова вспомнил мою жестокость.
— Знаешь, отец, что я чувствовал? Невыразимую тоску и желание умереть у тебя, как наша Наталия.
— Фердинанд!
— Ах, отец, мне было бы так хорошо в могиле, где нет больше обмана. Дай мне выплакаться! О, как эти слёзы меня давили! Как я рад, что наши дети ушли, и я ещё раз имею возможность быть твоим сыночком, хотя голова моя уже поседела.
— Мой Фердинанд! — Старик гладил щёки сына, как он это делал в дни его детства. — Велико и тяжело горе твоё, но Бог милостив, Он поможет тебе его нести.
— Я верю, отец, что если Он меня не отверг, несмотря на мои великие и тяжкие грехи, то Он и смилуется надо мной и поможет терпеливо нести заслуженное наказание. Однако, отец, переоценивать мои силы — это значит играть с огнём. Поэтому не удивляйся, если я тебе скажу, что в следующем месяце уеду. Я обязан там, где прежде жил язычником, жить как христианин и воздать честь Иисусу Христу.
— Ты хочешь вернуться в Египет?.. И так скоро?
— Да, я обязан, отец, не задерживай меня! Тамаре я это сам объясню, она меня поймёт. А когда на нашей родине настанет зима, тогда отправь ко мне Тамару и Никушу, Маргиту и Адама.
Ты один не останешься, я тебе оставлю моего Аурелия вместо себя. О, отдай всю свою отеческую любовь ему! Сделай это ради меня!
— Фердинанд, дорогой мой, подожди хотя бы детей'
— Не могу, отец. Не плачь и не задерживай меня! Я не могу, — убеждал маркиз старика. — У меня нет больше сил скрываться от сына. Ведь ты знаешь, что Аурелий Лермонтов никогда не может быть сыном маркиза Орано, а Фердинанд Орловский никогда не может встать из могилы. Если бы я ему открылся, то пришлось бы ему нести со мной вместе бремя моей маскировки. Достаточно того, что ты его несёшь. Но ты стар, и мы с тобой скоро уйдём за Наталией, а он молод. Было бы грешно омрачить его жизнь. Он счастлив от сознания, что его родители соединены на небе. И когда он придёт к Господу, он узнает истину. Я не думаю, что он уйдёт раньше меня. Сердце моё противится разлуке, но разум и чувство долга повелевают мне ясно: «Иди туда, где ты грешил, чтобы жить там, как велит тебе Христос. И если ты ничего уже не можешь исправить, то ты можешь хотя бы свидетельствовать об Истине, что без Иисуса Христа нет ни света, ни счастья» Единственное, что меня поддерживает в моём горе, это то, что я ясно вижу задачу моей жизни. Ты не помешаешь мне, отец, не правда ли?
— Нет, сын мой. Иди, куда зовёт тебя Дух Божий В работе горе забывается. Мы оба до сих пор Богу не служили. В конце моей жизни я уже не могу Ему так служить, как хотел бы. Но ты ещё полон сил, жизнь ещё перед тобой. О, посвяти её Господу без остатка! Оставаться здесь означало бы играть с огнём и переоценивать свои силы, и пользы от этого никому не было бы. Поэтому будет хорошо, если мы расстанемся. Ведь уже недолго до чудной бесконечной вечности, где Господь сотрёт все слёзы с наших очей.
Я благодарю тебя, отец. И так как я не знаю, выпадет ли нам ещё такой момент, прошу тебя благословить меня. Когда-то я с твоим проклятием ушёл отсюда, оно разрушило всё моё счастье, а теперь я прошу твоего благословения — оно принесёт мне большую пользу.
— Да благословит тебя, дорогой сын мой, Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой, чтобы тебе жить и умереть с Божиим благословением. Аминь.
— А теперь, отец, посмотрим ещё раз на Орлов. Я ещё раз хочу увидеть мой отчий дом и вспомнить все те счастливые дни, которые я прожил здесь с Адамом и Наталией, когда мы ещё были твоими малыми детьми и ничего не знали о бурях жизни. Пройдём с тобой по всему Орлову, прошу тебя. К этому времени, наверное, и наши дети вернутся и с ними Урзин, которого я едва могу дождаться, ибо кем бы я был сегодня без вего? И что бы со мной было в вечности?
— Да, что бы с нами всеми было?
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
— А теперь, Генрих, расскажите мне, как всё это случилось? — обратился Аурелий Лермонтов к юноше, когда первый порыв горя прошёл. — Кроме вас мне никто ничего не сможет рассказать.
— Ах, пан доктор, я вам всё скажу, что мне известно, но знаю я мало и объяснить вам ничего не смогу. Пан провизор сказал нам вчера вечером, что уезжает. Он назначил на сегодня прощальное собрание. Но мы все думали, что вы и молодой пан не отпустите его, когда приедете. До обеда у него было ещё много дел, так как устанавливались арки почёта в саду. Временами он был очень бледен и было видно по нему, что он сильно устал.
Когда я после обеда зашёл к нему, он лежал на диване. Наверное у него были боли, потому что он улыбался с трудом. Руки его были ледяными, а щёки горели огнём. Затем мы вместе уложили все его вещи. При этом он подарил мне все свои лучшие вещи из одежды. Свои книги и картины он тоже разделил между мной и ферко. Некоторые из них он отложил в сторону для Агнешки и Степана Градского. Когда Ферко сказал, что у него самого ничего не останется, если он нам всё отдаст, он возразил улыбаясь, что на дорогу у него всё есть, а там, где он потом будет, ему всё дадут. Когда мы кончили укладываться, он умылся, причесался и оделся в чистое бельё и в свою лучшую одежду. Пани Прибовская принесла ему поесть. Она только посмеялась, потому что была уверена, что он напрасно готовится в дорогу. Ей он также подарил книгу и попросил отдать его вещи после стирки какому-нибудь бедному человеку.
Есть ему не хотелось. Он нам дал ещё разные добрые наставления. Когда мы ушли от него, он писал ещё в своём дневнике. Между тем наступил вечер. Перед закрытием аптеки он ещё зашёл и приготовил лекарство для какого-то больного. Потом он осмотрел ещё раз сад и зашёл в зал, когда мы все уже сидели на своих места».
После собрания Ферко позвал его к хозяину. Q, как мы-ждали его возвращения.
Вскоре он вернулся в свою комнату, но таким бледным и печальным, что мы перепугались. Он сёл на стул около двери. Когда мы подошли к нему и опустились рядом с ним на колени, он прижал нас к себе, прислонил свою голову ко мне и заплакал, горько заплакал. На вопрос Ферко, действительно ли он нас оставляет, он, перестав плакать, сказал: «Я должен уйти, здесь нет больше места для меня».
