Преступники и преступления с древности до наших дней. Маньяки, убийцы - Мамичев Дмитрий Анатольевич
Допрошенный по этому поводу Оберемок объяснил, что он «для смеха» после смерти девочки «долбил» ее лицо своей железной палкой.
Допросив Оберемка и препроводив его в тюрьму, я отправился в деревню Б… с целью ареста Пьяных и Гули и для производства в их домах обысков. Пьяных дома не оказалось, он отправился вместе со своей сожительницей в церковь. Произведенный в его доме обыск не дал никакого результата. В то время, когда я производил в доме Пьяных обыск, туда привели задержанного Гулю.
Сначала Гуля отрицал свое участие в убийстве и утверждал, что в ночь убийства он был у своей знакомой «девки». Когда же я приказал пригласить эту «девку», Гуля страшно заволновался, стал просить не беспокоить ее и все обешал рассказать. Очевидно, ему было стыдно смотреть в глаза своей невесте. После этого Гуля не стал больше запираться и чистосердечно рассказал все о своем участии в убийстве, причем, рассказ его вполне совпадал с рассказом Оберемка. Гуля держался скромно и спокойно. Окончив свое показание, которое, по-видимому, самого его очень волновало, Гуля, как бы в изнеможении, опустился на землю и поник головой в тяжелом раздумьи, с полной покорностью своей судьбе. После допроса Гули все случайные слушатели его рассказа разошлись, и возле хаты Пьяных остался я, полицейский пристав, переодетый стражник Шумило и почтенный старик с лицом святого — местный староста. Я сидел за столом возле хаты и записывал показание Гули. Вдруг у меня явился вопрос, который я выпустил из виду при допросе, вопрос о деньгах, взятых у убитой. Я задал этот вопрос Гуле. Он ответил, что денег они не нашли. И когда я высказал предположение, что деньги, может быть, спрятаны у «девки» и выразил намерение пригласить ее для допроса, Гуля снова заволновался и, вскочив на ноги, бросился бежать по свежевспаханному огороду к улице с очевидным намерением скрыться. В этот момент что-то словно застлало мое сознание, я забыл, что я следователь, что не моя обязанность ловить преступников. Единственное чувство, владевшее мною в тот миг, это упорное желание не упустить преступника. Мало отдавая себе отчет в том, что я делаю, я бросился вместе с приставом и стражником Шумило в погоню за убегавшим. Я бежал в середине и видел, что пристав, с бледным лицом, на ходу сбрасывает свое пальто, мешавшее его бегу, в то время как Шумило тшетно старается выташить из кармана своих брюк запутавшийся в шнуре «наган». Почти не сознавая, что я делаю, я выхватил находившийся у меня в кармане «браунинг» и произвел в убегавшего выстрел. Судя по поднявшейся пыли, пуля ударила в землю впереди бегущего. Я выстрелил снова и промахнулся вторично. После второго выстрела Гуля вдруг остановился, повернулся и бегом направился нам навстречу. Мы остановились в напряженно-тревожном ожидании, не зная намерения преступника. Хотел ли он сопротивляться или решил прорвать нашу цепь, чтобы скрыться в садах, мы не знали. Пробежав несколько шагов, Гуля совершенно неожиданно бросился в сторону и, добежав в несколько шагов до колодца, которого мы раньше не заметили, вскочил на его сруб и прыгнул в воду. Это было так неожиданно, что в первую минуту мы остолбенели, но вслед за этим бросились искать багры и веревки. Попытки наши спасти Гулю не увенчались успехом, несмотря даже на выдающуюся храбрость Шумило, который, обвязав себя веревкой, спустился вслед за Гулей и пытался зацепить за его рубаху багром; эти попытки ни к чему не привели, так как Гуля отрывал руками крючок багра от своей рубахи и снова погружался в воду. Минут через десять его, однако, вытащили, но вытащили уже труп. Сон исполнился и во второй части. Третий фоб, черный фоб был фоб преступника.
В тот момент, когда вытащили труп Гули, к колодцу, пробираясь через густую толпу собравшихся в одну минуту сельчан, подбежал со страшным криком его отец. Увидя мертвого сына, он сначала бросился к его трупу, а затем ко мне и приставу. «Разве так можно, господа начальство, — кричал он, — запугали ни в чем не повинное дитя, вот он и утопился от страха. Кто теперь мне за него заплатит». Появление старика, его безумный вид, его отчаяние, его неистовые крики ударили по нервам толпы. Она была на стороне Гули-отца. Я слышал в толпе негодующие возгласы, я видел суровые лица, со злобой смотревшие на нас. Кольцо народа, в котором мы очутились, все более и более сжималось. Наше положение с каждой секундой становилось страшней и опасней. Пристав, обыкновенно очень хвастливый, властный крикун и «мордобой», стоял весь бледный, опустив глаза. Тогда я как-то неожиданно очутился спасителем положения. Нервы мои были приподняты донельзя, я был зол на убийц, меня возмущала толпа — как может она так быстро забыть злодеяние, неужели она идейно с убийцами, в ней даже нет чувства самосохранения и полное равнодушие к погибшим. Разнообразие всех этих мыслей и чувств заставило меня действовать, сознаюсь, почти бессознательно. Я закричал во всю силу своих легких: «Молчать! Староста, иди сюда. Скажи им, — сказал я как можно громче, — ты ведь был свидетелем того, как сознавался Гуля.» Староста вышел медленно из толпы и, спокойно поглаживая свою седую бороду, обратился к старику Гуле: «Нет, Корнеич, ты это напрасно. Греха нечего таить, сынка твоего никто не пугал. Он сам все рассказал чистосердечно». И староста, не торопясь, стал передавать содержание показания Гули, рисуя своим корявым языком картину убийства и страдания погибших. Его спокойный тон, которым велся рассказ, его речь, столь понятная толпе, слушавшей с напряженным вниманием, сразу повернула ее настроение. Как только он смолк, толпа загудела, послышались возгласы: «Ну, и люди пошли, звери. Женшин убивает, а ты им и слова не скажи. Собаке собачья смерть. Да что вы молчите, кидайте и батьку в колодец. Яблоко от яблони не далеко падает».
Я победил. Путь был свободен. Теперь толпа почтительно расступалась перед нами. Я прошел на улицу к своему экипажу. Там меня ждала радость: привезли третьего и последнего виновника преступления — Пьяных.
Следствие было поставлено на рельсы. Главное было сделано. Оставались лишь детали.
Заканчивая свой рассказ, я скажу несколько слов о Пьяных. Пьяных, единственный из трех преступников, уже судился ранее и был лишен за разбой прав состояния. Отбыв наказание за разбой и судившись ранее несколько раз за кражи, он, сойдясь с теперешней своей сожительницей, жил в течение 5 лет как честный человек, был очень трудолюбив и пользовался среди своих односельчан хорошей репутацией.
Любопытно, что этот человек, совершивший столь жестокое убийство, при расставании со своей сожительницей, когда его отправляли в тюрьму, проявил такие трогательные чувства привязанности и глубокой любви, которые предполагать в нем было никак нельзя. Он плакал навзрыд, как ребенок, целовал любимую женщину, и его с трудом оторвали от нее. Все время он просил у нее прошение за то, что заставляет ее страдать и благодаря своему преступлению оставляет ее одну.
Странная судьба и этой женщины: отец ее и два первых мужа были судимы и сосланы в каторжные работы за убийство.
Воспоминания Н.Плешко из сборника «Архив русской революции».
Т. 9. Берлин, 1923.
10. Люди петли [19]
Секта тугов существовала в Индии несколько веков и только в 1810 году была, наконец, открыта. Сектанты знали друг друга под именем Фансигаров, то есть «людей петли» Название «туг», говорят, происходит от «тага» — обманывать, так как туги овладевали своею жертвой, заманив ее ложной безопасностью. Общий способ заманивать молодых людей, имеющих при себе значительные ценности, это — поставить у дороги молодую и красивую женщину, по-видимому, в глубоком горе; рассказом о мнимом несчастье она завлекает его в заросли, где туги сидят в засаде, и при его появлении мгновенно душат его Шайки тугов бывают от десяти и до пятидесяти человек; они сопровождают или следят за предполагаемою жертвой по целым дням и ни за что не сделают попытки убийства, пока не представится случай со всякой возможностью на успех. После каждого убийства они совершают религиозный обряд, называемый иагми, и раздел добычи определяется давно учрежденными законами — кто бросил платок, тот получает большую долю; кто держал за руки, следующую по размеру и так далее. В некоторых шайках имущество нераздельно. Злодеяния совершаются в честь Кали, ненавидящей человеческий род, которой смерть человека — приятное жертвоприношение.
