Смоленская Русь. Княжич 1 (СИ) - Алексей Янов (мир бесплатных книг .TXT) 📗
Улицы города были покрыты деревянными мостовыми, вдоль них, а также с территории усадеб, была проложена целая система дренажей и водоотводов, избавляющие город от излишков воды. По ним сточные воды стекали в овраги и ближайшие речки.
Накануне я посещал Успенский собор – главный храм города, в 1150 г. князем Ростиславом Мстиславичем он был передан в Смоленский епископат в полное ведение вместе с княжьим детинцем. В этом соборе хранилась одна из главных святынь православной Руси – византийская икона Одигитрии.
На восточном, северном и западном склонах Соборного холма размешались небольшие усадьбы церковной братии, соединенные переулками и проулками. Южный склон не был заселен, так как имел большую крутизну. Крепостные сооружения, опоясанные сухим рвом, объединяли всю эту систему в надёжное оборонительное кольцо. Рядом с собором стояла плинфяная (кирпичная) церковь, являющаяся домашней церковью смоленских епископов. Также я обратил своё внимание на кирпичную башню, находившуюся у въезда на собственно территорию соборного двора, играющую оборонительную роль. Применённый здесь при строительстве кирпич меня серьёзно заинтересовал, так как камень в условиях Смоленска представлен в виде бутового камня, гравия, валунов и булыжников, но это не самый подходящий материал для массового строительства (кроме, конечно фундамента), в отличии от повсеместно залегающих глин, годных для производства тех самых плинф, а также керамики и черепицы. Побеседовав с настоятелем, я выяснил, что плинфы производят малыми партиями в Смядынском монастыре, поэтому именно туда я и направился на следующий день.
Вместе со мной на ознакомительную «экскурсию» в монастырь, выполняя представительно–охранные функции, поехали три дворянина и четверо широко зевающих, из–за пропущенного послеобеденного сна, княжеских дружинника.
Первое, что бросилось в глаза ещё при подъезде к монастырю – это возвышающейся над монастырским селением золоченый крест церкви Святых Бориса и Глеба. Архимандритом Борисоглебского (Смядынского) монастыря был владыко Валерьян, не так давно сменивший почившего Феодосия – прежнего монастырского настоятеля. Местный церковный босс, довольно молодой, приятной внешности мужчина, примерно возраста Христа, встречал нас у монастырской речной бухты. Уж, каким образом он узнал о приезде к нему незваных гостей, для меня осталось загадкой.
Перекрестившись и вручив подбежавшим служкам своих коней «паломники» вошли внутрь «Святых врат». Мне и сопровождающей мои персону кавалькаде пришлось спешиться и далее медленно брести в компании с архимандритом, по пути неспешно обозревая окрестности. Эта прогулка проходила под непрерывный аккомпанемент негромкого и слегка простывшего голоса архимандрита. Всё, на что я бросал свой взгляд тут же отцом Валерьяном комментировалось. Архимандрит поведал мне много нового об этом величественном, шестистолповом трёхапсидном крестовокупольном храме.
Неспешно ведя великосветские беседы, мы посетили княжескую галерею–усыпальницу. «Вотчий» княжеский храм изначально был задуман как место упокоения потомков Ростислава и их семей, как мавзолей Ростиславичей. Кроме них Давидом Ростиславичем из Вышгорода сюда были привезены деревянные гробницы святых братьев Бориса и Глеба, в честь которых, собственно говоря, Смядынский монастырь получил своё второе название – Борисоглебский.
Обследовав некрополь и храмовые внутренние помещения, поставив свечки и помолившись в ещё одной малой церкви, Васильевской, расположенной здесь же, на монастырской территории, мы с Валерьяном, наконец–таки, вышли на свежий воздух, пройдя сквозь монастырские ворота.
Пока я крутил головой, рассматривая открывшейся пейзаж, мы незаметно миновали чернеющие, ещё не засеянные огороды, предназначенные под посадки столь любимыми смолянами капусты и репы. Сразу за огородами находилась небольшая деревянная поварня, в которой вариликапусту, выросшую на этих самых огородах, а также деревянные погреба, где вышеназванный продукт хранили в квашенном и свежем виде. Около огородов раскинулись кельи, где жили, по словам архимандрита, «старец огородник да детеныши».
Наконец, сделав кругаля по окрестностям процессия, ведомая архимандритом, вернулась к монастырским Святым вратам.
– Здесь мы селим гостей, кои приезжают на монастырские ярмарки, – проинформировал архимандрит, указав на «гостиный двор» и с намёком продолжил, – если, княжич, не побрезгуешь, то можешь здесь с дорожки отдохнуть и вкусить скромную монастырскую пищу.
– Некогда, чесной отче, – ответил я не раздумывая, сразу же уловив посмурневшие лица дружинников, – меня больше монастырское хозяйство интересует.
– Не бойсь плинфы наши? – хитро прищурился архимандрит.
– И они тоже, но давай, отче, всё по порядку, вон там, – я указал на стоявшие рядом с «гостиным двором» здания, – что у вас?
– Амбары для хранения ярморочных товаров, справа конюшни, куда ваших коней уже отводят, а рядом две житницы, в одной из них хранят овес, в другой – седла, узды, подушки, попоны, косы, полсти, возжи, – перечислял архимандрит, слегка расстроившись по стынущему на гостином дворе так и невостребованному полднику.
– И какими же товарами вы на своих ярмарках торгуете и откуда их берёте?
– Не берём, а сами делаем, – с гордостью ответил архимандрит, – а товары наши не хитрые, но всем нужные. Мастерят наши монастырские умельцы и ремесленники–холопы из глины – плинфы и горшки, а из дерева – сани, телеги, оси, дуги, оглобли, колёса и всякой иной санной и тележной запас. Вот ентим всем, с Божьей милостью, и торгуем потихоньку.
– «Вот тебе и монастырь, – подумалось мне, – по современным меркам это самый настоящий промышленно–сельскохозяйственный гигант!»
– Ещё зёрна на водной мельнице жерновами в муку перетираем, правда, сама мельница отсюда далече, – скромно потупившись, добавил архимандрит, чем меня окончательно добил.
А я–то думаю, каким макаром мне организовать производство водяных колёс, а тут уже есть всё готовое, приходи и бери. Без мастеров или подмастерьев я из этого монастыря ни в жисть не уйду! Понятно, что здешним водяным колёсам до своих аналогов времён Петра Первого как раку до Луны, но сам принцип их производства, а, что самое главное для меня, материал, то есть породы применяемого дерева уже известны и не надо никакие эксперименты ставить!
Пока я обдумывал, как лучше «выкрасть» у архимандрита умельцев изготавливающих плинфы и водяные колёса, отец Валерьян, неспешно ведя своих «высоких» гостей, то и дело, тыкая по сторонам пальцем, рассказывал о предназначении тех или иных монастырских построек.
– Вон там «двор служен», – архимандрит указал на два десятка рубленых клетей, соединённых сенями, – желаешь ли их княжич осмотреть?
– Нет, покажи мне лучше умельцев, делающих водяные колёса!
– Это нам надо на «санный двор» идти …
– Пошли, отче, посмотрим.
Архимандрит, нехотя повернул налево и с явным недовольством повёл навязавшуюся на его голову честную компанию по раскисшей от грязи тропе.
– Нашу монастырскую мельницу водяную измыслил брат Мефодий, он сам родом из ромеев, у них там, в империи, подобных чудовин много, – говорил архимандрит, стряхивая с обуви налипшую на неё грязь.
На «санном дворе» дворе стояли четыре больших избы: в двух из них делали сани, телеги, колёса и все сопутствующие им детали, а в двух других жили «чернеческие (монастырские) холопы», которые по мере сил и способностей помогали в производстве.
Первым делом мы зашли в жилую избу, там, два десятка оборванцев, соревнуясь кто быстрей, наперегонки хлебали из горшка чечевичную похлёбку. При нашем появлении все они повыскакивали с лавок и повалились на колени.
– Где Алексий? – спросил архимандрит у монастырских работяг, а мне, после их ответа, пояснил, что Алексий главный их мастер в колёсном производстве.
– Понятно, – ответил я ему, – брат Мефодий у вас теоретик, а Алексей практик.
– То ты, верно, подметил княжич. У Алексия золотые руки, у брата Мефодия – голова.
