История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович (полная версия книги .TXT) 📗
себя к осторожной сдержанности, которая могла показаться (и не
безосновательно) рассчитанной черствостью. В жизни он был
сознательно эгоистичен, скрытен и циничен в своих суждениях об
идеальных порывах окружающих. Он старался не смешивать
реальную жизнь с идеальной жизнью поэта. Отсюда странное,
поражавшее современников несоответствие между отвлеченным,
нематериальным характером его стихов о природе и его
прозаическим приобретательством; между его размеренной и
упорядоченной жизнью в преклонные годы и пропитанной страстью
поздней лирикой, построенной на полной и бескорыстной
эксплуатации подавленных и сублимированных эмоций.
«Невозможно, – говорит он в предисловии к одному из томиков
Вечерних огней, – долго оставаться в разреженном воздухе горных
высот поэзии». Он воздвиг непроницаемую перегородку между двумя
своими ипостасями. Реальная присутствует в некоторых одах,
написанных его августейшим друзьям, в некоторых второсортных
эпиграммах – но прежде всего в замечательных, необычайно
неоткровенных и все-таки захватывающих мемуарах: Ранние годы
моей жизни и Мои воспоминания. Менее всего искренние, они
являются одной из самых тщательно продуманных масок, когда-либо
носимых поэтом, опасающимся уколов пошлой действительности.
Они не дают никакого представления о его внутренней жизни, но
полны интереснейшей, хотя и очень обработанной, информации о
других. Его поэзия совершенно свободна от этой поверхностной
ипостаси.
В искусстве Фет был прежде всего бескомпромиссным
защитником чистой поэзии. В нем не было ничего от эклектика, и
главным для него было найти точное выражение своего поэтиче ского
опыта, в полном согласии с лучшими из своих современников, но
против шерсти вождей критической мысли.
Среди его ранних вещей есть и чисто «образные» стихи,
написанные на классические сюжеты, которые лучше стихов Майкова
или Щербины, но не настолько, чтобы назвать Фета величайшим
поэтом «искусства для искусства» своей эпохи. Настоящий ранний
Фет – в чудесной лирике о природе и в «мелодиях», которым он вряд
ли у кого-нибудь мог научиться. Они очень напоминают Верлена,
если не считать того, что здоровый пантеизм Фета совершенно не
похож на болезненную чувствительность французского поэта. Фет
развил собственный стиль необычайно рано: одна из его
совершеннейших и наиболее характерных мелодий появилась в
1842 г.:
Буря на небе вечернем,
Моря сердитого шум –
Буря на море и думы,
Много мучительных дум –
Буря на море и думы,
Хор возрастающих дум –
Черная туча за тучей,
Моря сердитого шум.
Такие стихи, сознательно исключающие все, кроме музыки
эмоций и ассоциаций, не кажутся нам сегодня из ряда вон
выходящими. Но русским критикам середины девятнадцатого века
(не художникам-творцам, как Тургенев, Толстой или Некрасов,
которые все были горячими поклонниками Фета) они казались
чистым бредом. Не все ранние стихи Фета так коротки и чисто
музыкальны, как Буря. Есть более длинные, более сложные и
образные стихи-мечтания, как, например, изумительная Фантазия
(до 1847 г.). Есть и более строгие, менее певучие стихи о явно
русском деревенском пейзаже, и пантеистические видения, как то
замечательное стихотворение, где, лежа «на стоге сена ночью
южной», он смотрит на звезды и «...как первый житель рая, один в
лицо увидел ночь». Но никакое описание не может передать чистой
поэзии этих стихов. Тут нужен хороший переводчик; эти стихи легче
поддаются переводу, чем большинство произведений русской поэзии,
ибо эффект тут создается не столько ускользающими обертонами
русских слов, сколько ритмом и музыкой образов.
После 1863 г. и особенно в 80-е годы Фет стал более
метафизичным. Он начал чаще браться за философские сюжеты и
размышлять о вечных вопросах художественного восприятия и
выражения. Синтаксис его становится сложнее и конденсированнее,
иногда даже темным, как синтаксис сонетов Шекспира. Высшее
достижение поздней фетовской поэзии – его любовные стихи,
несомненно, самые необыкновенные и самые страстные любовные
стихи, написанные семидесятилетним человеком (не исключая Гете).
В них метод Фета – использовать в поэзии только свои собственные
подавленные эмоции – одержал блистательную победу. Они так
насыщены, что выгладят как квинтэссенция страсти. Их гораздо
труднее перевести, чем его ранние мелодии, и я не решаюсь
цитировать тут примеры, которые приводит профессор Элтон в своем
докладе о Фете. Но эти стихи принадлежат к самым драгоценным
бриллиантам нашей поэзии.
9. ПОЭТЫ-РЕАЛИСТЫ
Всех поэтов, о которых речь шла раньше, современники
относили к партии «чистого искусства» или «искусства для
искусства». Это было не совсем верно, ибо почти все они
преследовали в своих стихах те или иные внепоэтические цели. Но
по сути они не были гражданскими или социальными поэтами. Их
объединяло общее традиционное представление о поэтической
красоте, красоте поэтической темы, которая выше каждодневной
жизни и не касается ее. Им противостояли гражданские поэты,
которые были сознательными выразителями современных
политических и социальных настроений и так же, как романисты,
пользовались в поэзии материалом современной действительности.
Сила традиционного представления о несвязанности поэзии с
действительностью сказывалась в том, что если романисты
пользовались исключительно материалом, взятым из современной
русской жизни, то из поэтов лишь немногие осмеливались вводить в
стихи русские реалии. Для большинства поэзия оставалась по-
прежнему романтическим бегством от реальной действительности.
Гражданская поэзия в руках наиболее значительных ее
представителей стала подлинно реалистической, но рядовые
гражданствующие барды зачастую были такими же эклектиками, как
и поэты «чистого искусства», а в покорности условностям еще их
превосходили. Такова, например, плоская и скучная поэзия очень
милого и почтенного А. Н. Плещеева (1825–1893), разделившего
участь Достоевского в качестве члена кружка петрашевцев, а позднее
одного из самых почитаемых ветеранов великой эпохи. Большинство
гражданских поэтов были радикалами разных толков, но одним из
первых и лучших был славянофил Иван Аксаков; его
публицистические стихотворения, написанные в сороковых и
пятидесятых годах, в которых он призывает русских интеллигентов к
труду и дисциплине и яростно нападает на обломовско-рудинскую
неумелость и лень, великолепны по своей неприукрашенной и
целенаправленной силе. Его повествовательная реалистическая поэма
Бродяга (1852) была первой русской поэмой о крестьянской жизни,
во многом предварившей Некрасова. Много общего с аксаковской
имеет поэзия Алексея Михайловича Жемчужникова (1821–1908),
двоюродного брата Алексея Толстого, его соавтора по «Козьме
Пруткову». Серьезные стихи он стал писать уже в старости (первый
их сборник вышел в 1892 г.). Они вдохновлены негодованием на
поколение восьмидесятых годов, отказавшееся от высоких идеалов
эпохи реформ. Несколько жесткая, металлическая, эта поэзия
привлекает нравственной серьезностью и чистотой звука.
Несколько менее гражданственна и более эклектична поэзия
Ивана Саввича Никитина (1824–1861), который, как и Кольцов, был
сыном воронежского торговца. Его лирические стихи о природе не
отличаются оригинальностью и сами по себе обеспечили бы ему
