Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс - Сладков Александр Валерьевич (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
– Оказывай помощь. Где камера?
– Вот.
Принимаю от Уклейна Divicam, падаю на обочину. Прячусь за БТРовское колесо. Перед глазами жесткая, выгоревшая под солнцем трава. Прям солома. Сквозь стебельки вижу: УАЗик, шипя колесами, покачивается, как на волнах – тонет! Пара секунд – и он опускается на обода. Колесам конец, прострелили. Леня лежит на асфальте, у переднего бампера. На спине. Уклейн склонился над ним. Вокруг на корточках трое наших. Строчат из автоматов влево и вправо. Прикрывают. А вот Базаев рядом стоит в полный рост. Заговоренный! Он уже не лупит веером. Резко разворачиваясь, делает по два выстрела то в одну, то в другую сторону! Бьет прицельно, как по тарелочкам на соревнованиях по стендовой стрельбе. Вот это боец!
Я наблюдаю за всем этим действом сквозь видоискатель камеры. Пытаюсь снимать. Вдруг БТР фыркает газом и прокатывается вперед. Пусть неважная, но все ж была защита – и та уезжает! Я кричу:
– Куда! Стой!
И БТР останавливается! В таком-то грохоте мой писк услышали. Лязгает люк, из-под него появляется рука с автоматом. Дуло медленно шарит своим черным срезом по ближайшим кустам, плюется короткими очередями. Стрелка я не вижу, он там, внутри, под броней.
Опять хватаюсь за камеру. Господи, ну какая же я бестолочь! Даже не знаю, на какую кнопку нажать! Рядом Сокирко.
– Витя, умеешь снимать?
– Не-а!
Витя отвечает беспечно, как будто я ему предлагаю глотнуть пивка. А стрекотня вокруг нарастает. Метрах в пятнадцати, по нашей стороне, землю вспарывают два взрыва. Неглубоко, чиркашом. Осколки вперемешку с землей брызгами улетают куда-то в район подстанции. Это гранатометом бьют, по «Чайке». Со склона. А специалисты у них не ахти! С сорока метров попасть не могут. Еще один взрыв, совсем близко, у кормы БТРа, рядом с лежащим на траве Леней (когда успели перетащить?). Уклейн сидит на заднице, колени согнуты. Мотает из стороны в сторону головой, прижимает к ушам ладони, открывает-закрывает рот. По-моему, его оглушило. Он и так ни хрена правым ухом не слышит еще с Афганистана. Звукооператор… Без звука.
Настырно высовываю из-под колес объектив. Что там у меня получается?.. Но снимать надо в любом случае – это моя обязанность. Сколько раз было: возвращаются группы на базу. Возбужденные! «Под обстрел попали, жарко было…» – «А кадры где?» – «Да ты что, там не до этого было» – «Эге… Тогда и не было ничего!»
Грузины уже метрах в десяти от нас, прям через перекресток, в кювете. Три бойца. Экипированы аккуратно. Каски. Морды обмазаны. Попеременно, как птенцы из гнезда, выныривают из кювета и палят в разные стороны. Я вдруг кричу:
– Гранату! Гранату!
Во мне чешется незнакомый азарт. Напали? Миротворцев долбите? Сейчас мы вам наваляем! Сзади меня кто-то, хрюкнув от усердия, швыряет гранату. Видать, с задержкой в руке, профессионально – чтоб они отбросить ее от себя не успели. Взрыватель летящей гранаты щелкает почти над моей головой. Совсем негромкий хлопок. Стрелков, всех троих, взрывом подбрасывает вертикально вверх. Метра на полтора. На землю они возвращаются уже безвольными куклами. Перебегаю к ним в кювет. Грузины лежат друг на друге, внахлест, раскинув расслабленно руки. Бухаюсь рядом, разглядываю. Так… Следов повреждения тел нет. Крови тоже нет. Но они мертвые, явно мертвые. Автоматы АК. Не родные какие-то, черные. И магазины черные. Один разбит, выскочившая из него пружина, разжавшись, мелко дрожит. На ремнях фляги. Пластмассовые, обтянутые серым сукном. Лица у стрелков тоже серые, можно сказать земляные. Глаза открыты. Готовы. Меня не смущает такое соседство. Это когда где-нибудь в Москве видишь на асфальте, на проезжей части тело, прикрытое простыней, – жутко. Шел человек на работу. Или с работы. И вдруг бац… А здесь война. Убитые на поле боя смотрятся… Как сказать… В общем, понятно! Гармонично смотрятся они, гармонично.
Рядом со мной грузно плюхается Хрулев. Секунды две-три он оглядывается по сторонам. Потом кряхтит, встает на одно колено и стреляет из автомата, короткими очередями, отсекая по два патрона. Минута, здесь уже и Уклейн, и Леня, и артиллерист, авианаводчик, еще какой-то солдат, потом еще один военный, вроде прапорщик, и Сокирко с Коцем. Игорь Васильевич хлопочет вокруг оператора. Плечо у того уже перебинтовано. На плотной белой повязке большое пятно крови. Уклейн поворачивается к прапорщику:
– Промедол есть?
– Да!
– Коли! Ему коли!
Показывает на Леню. Лицо у звукооператора жесткое. Видно, что если его не послушаются, он заставит.
– Я не умею…
– Эх ты, вояка. Давай сюда!
Уклейн поднимает перед глазами тюбик с наркотиком, колдует над ним мгновение, а потом лихо тычет иглой Лене в бедро. Прям через джинсы.
– Ах ты! Больно!
– Ничего, ничего! Сейчас прикайфуешь!
Ни Ротного, ни командира полка я в кювете не вижу. Базаева тоже нет. Ни БМП, ни пехоты. Передовая рота ускакала вперед. Если высунуться из кювета, видно, как впереди, по направлению к верхнему городку миротворцев, в двухэтажных кварталах идет бой. Гремят пушки, бьют пулеметы. От взрывов подлетают вверх куски бетона, доски какие-то, листы железа. Так. Наши пробиваются-таки на спасенье своих. Арьергардная рота отступила.
Да… Осиротели мы, застряли на этом долбаном перекрестке. Колонна, как бельевая веревка, не выдержала, лопнула прямо посередине. Аккурат там, где мы остались. И перспектива наша малопонятна. Связи, я так понял, нет. Во всяком случае мой телефон не работает. Человека с рацией я тоже поблизости не наблюдаю. Остается надеяться, что военные вдруг забеспокоятся: «А где же командарм? И командира полка нету». И тогда, может быть, начнут поиски. Может быть… А может и не быть. Сейчас по нам стреляют с двух сторон. Со склона, из-за елок, метров с двадцати. И в доме двухэтажном они засели. Тоже потрескивают автоматами. Пока не страшно. Пехота наша рядом. Спасут…
Я ложусь на пологий скат кювета. Жду изменения ситуации. Проходит минута. Или две? Или полчаса? Бездействие мне надоедает. Переворачиваюсь на живот. Потихоньку выглядываю из кювета. Что там снаружи творится? Хрулев все стреляет. Артиллерист, авианаводчик и прапорщик тоже. Ротного не вижу, слышу только его автомат – он строчит левее, за кучкой погибших грузин. Прямо напротив кювета по склону пробегает грузин. Оглядывается, палит несколько раз в нашу сторону. Хрулев дает по нему очередь. Грузин поскальзывается, грудью налетает на заграждение из сетки-рабицы, путается в ней. Хрулев поднимается чуть выше, дает еще очередь. Грузин клюет носом и повисает на заграждении. Метрах в десяти из нашего же кювета, из кустов, выскакивает еще один грузинский солдат. Так глухарь неожиданно выпархивает из-под ног охотника. Он пытается перебежать дорогу. Хрулев стреляет. Бедолага падает, лицом врезаясь в дорогу. Я слышу, как глухо стукается об асфальт его голова в каске. Он лежит неподвижно секунды три. Потом медленно переворачивается на спину. Одна рука на груди, другая откинута в сторону. Убит. Я замечаю еще несколько безжизненных тел с той стороны дороги, на обочине. Та же серо-зеленая форма, те же измазанные сажей лица. Не наши. Враги.
Леня лежит на скате кювета. Лицом вверх. Курит. Пули пролетают прямо над его головой. Он не обращает на них никакого внимания. Пускает дым плотной струйкой, вертикально вверх, задирая при этом подбородок. Чудодейственный промедол! Наверное, Леонсио сейчас не здесь, а на пляже. Где-нибудь во Флориде. Или у себя в Рязани, на Оке. Мысленно. А на самом деле он, как и все мы, в полной жопе. Связи ни с кем нет. Командир полка Гостев наверняка занят боем. Ему не до нас. А мы… Хрен его знает, что мы.
Переползаю через мертвых грузин в конец кювета, к перекрестку. Угол забора отбит. Его пролеты, огибая подстанцию, вдоль дороги уходят в город. Заглядываю в дыру. Кусты. Ветки торчат, касаясь моего носа. За ними ничего не видно. Рядом солдат. Боже мой! Да ему лет пятнадцать! Лицо чумазое! Бронежилет велик, висит прям до колен. Российская военная угроза, блин… Солдат вместе со мной всматривается в провал в заборе. И вдруг, не отводя от кустов глаз, он кричит:
