Я знаю, как ты дышишь - Костина Наталья (читать бесплатно полные книги .TXT) 📗
— Ну шо ты смалыш, як отой паровоз! — с осуждением сказал Приходченко, опустив стекло и подъехав почти вплотную. — Навить я отак не курю!
— И вам здравствуйте, Павел Петрович! — ответила она.
— Та драсьте… ты чого, на роботу йдэш?
— Так… повидать кое-кого надо. Я сейчас в отпуске.
— Як в отпуске, то гуляй, а вона на роботу прэться! — покачал головой Приходченко, питавший к Кате что-то типа отеческих чувств. — Туды тильки прыйды — одразу тоби хомут на шию, и вэзы! Тай ще паганяють! Сидай краще, я тэбэ додому одвэзу! Мэни якраз по дорози!
— Нету у меня больше дома, Пал Петрович… — не подумав о последствиях, брякнула Катя.
— Цэ як? — озадачился сердечный водитель. — Дэ ж твоя хата подилася?
— Ремонт! — кратко ответствовала она и при этом слове снова машинально потянулась к пачке. Приходченко осуждающе крякнул, и Катя поспешила засунуть сигареты обратно в карман.
— Ну… рэмонт! Рэмонт — воно такэ… Як кажуть, легко початы и нэможлыво скинчиты! В мэнэ у самого вялотекущий рэмонт вже десять год! То грошей нэма, то не сезон, а то нэма настроения! Сидай трошкы отут зи мною посыдь, все ж теплише, чим на вулыци!
В машине действительно было куда теплее, чем на ноябрьском ветродуе. Катя уселась на предложенное место и вздохнула. Настроения в связи с ремонтом и всеми вытекающими отсюда последствиями у нее, если честно, не было никакого.
— И дэ ты тэпэр живэш? — поинтересовался Приходченко, любивший владеть всей доступной информацией.
— У мужа. В смысле, с его родителями, — поправилась она.
— Угу! — одним кратким словом резюмировал шофер Управления все, что Катя могла сказать дальше. А сказать ей явно было что. Но не с Приходченко же обсуждать то, что жить со свекром и свекровью ей не нравится. И что она, Катя, чувствует себя в стерильной, вылизанной до блеска квартире Тимовых родителей чужой… Будто прокравшейся обманом в неродной улей пчелой… или шпионом на грани провала… короче, как-то так. В первую же ночь в комнате Тима она наотрез отказалась заниматься с мужем любовью.
— Ты с ума сошел! — прошипела она. — Твои родители за стеной!
— Ну и что? — удивился он. — Ты моя жена… и я тебя хочу, в конце концов!
— Нет! — отрезала она. — Я… я не могу! Я не готова к этому… здесь.
Еще она не была готова выходить утром в халате и поэтому надевала на себя все, что полагалось, включая свитер, а потом в ванной все это приходилось снимать, чтобы принять душ. А потом снова надевать… не вытершись как следует и в страшной спешке, потому что под дверью, как правило, уже томилась и покашливала Лидия Эммануиловна, также желавшая водных процедур. Когда же Катя появлялась на кухне, кто-нибудь непременно говорил: «Нет, Катенька, не нужно… я сама (сам, мы сами) приготовим (сварим, зажарим, стушим, запечем, намажем, натрем, откроем, поставим чайник, нужное подчеркнуть, причем самой жирной чертой и лучше под линейку)». Она чувствовала себя маленьким ребенком, путающимся без толку под ногами у спешащих, но очень воспитанных взрослых — взрослых, которым очень хочется на ребенка наорать, но принципы не позволяют! Да, и еще она была как приживалка, бедная родственница из провинции, явившаяся со своим фибровым чемоданом и веснушками поступать на театральный факультет! Возможно, ей все это только казалось, но… Она уговаривала себя, однако все равно нервничала, ощущая себя незваной, нелепой, неуклюжей… В первый же вечер, неловко повернувшись, она смахнула со стола любимую чашку свекрови. И хотя ее уверяли, что все в порядке и что посуда бьется к счастью, Катя была как раз глубоко несчастна. Ей бы сейчас действительно на работу, на настоящую работу, а не расследовать самодеятельно это незнамо что, но… Сорокина добилась, чтобы ее отстранили еще на одну неделю! У нее, видите ли, «…операция на мази, самый ответственный момент, а тут вылезет ваша замечательная Скрипковская, и опять все коту под хвост!» Катя, явившаяся не вовремя — и сюда не вовремя! — стояла под лысенковским кабинетом и все слышала. Лучше бы она не слышала… или не приходила. Или двери бы у них в Управлении поставили звуконепроницаемые, что ли! Впрочем, у Ритки Сорокиной такой голос, что ее через любые двери услышишь.
— Тю, — сказав Приходченко, — Катэрина, так то ж, мабуть, добрэ — на усим готовом? От бы мэни так! А вона стоить тут така… вся на нервах! И курыть! И похудала знов! Я тэбэ спочатку аж нэ впизнав, мабуть, багата будэш!
— Буду, буду… — рассеянно заверила его Катя. Что ж Бухин-то не идет? Она вытянула шею, чтобы лучше обозревать пространство, и вдруг!.. Катя даже вжала голову в плечи, а Приходченко озадачился:
— Катэрино, ти шо, вид когось ховаэшся?
— Тише! — взмолилась Катя. — От Сорокиной! Это ж она меня отстранила! И вон она идет!
— Тю! — еще раз присвистнул бравый водитель Управления. — Отакои! Та мени ж якраз з нэю йихать!
— Пал Петрович, миленький, ну едьте ж уже отсюда! — Катя пригнулась как можно ниже, натянув на голову капюшон. Как назло сегодня на ней была яркая желтая куртка, в которой она была видна за километр. А все потому, что не захотела лишний раз заехать не к себе домой и переодеться!
Приходченко рванул с места перед самым носом у Риты Сорокиной, и та невольно перешла почти на бег и замахала руками. Машина заехала за угол здания, но выходить Кате не имело никакого смысла: дальше шло многометровое пустое пространство и спрятаться можно было лишь в будке охранника. Которому дольше объяснять, почему он должен впустить туда старлея Скрипковскую, желающую залезть под конторку.
— Давай назад, швыдко! — скомандовал Приходченко, никогда не терявшийся и умевший принимать молниеносные решения. — И знимы отэ свое… и на мою спэцовку, прыкрыйся, чи шо… Вона назад николы не сида й не дывыться!
— Я уже думала, вы с ума сошли, Палпетрович! — придушенным голосом, отдуваясь, заявила следователь, вваливаясь в машину. — Что это за фокусы?
— Та я ж вас побачив и зразу решив розвэрнуться!
Важнячка, отличавшаяся несокрушимой логикой, почему-то не заметила никакого несоответствия в словах шофера, который, описав ненужную плавную дугу, во второй раз выехал со двора.
— А шо Катерыны давно нэ выдно? — невинно поинтересовался Приходченко, и Катя сзади завозилась под его пропахшей маслом и металлом тужуркой и даже попыталась пихнуть его в спину через сиденье.
— В отпуске она…
— Дак вона ж у отпуску зовсим недавно була? — удивился тот, который учил Катю вождению и вообще играл в ее профессиональной жизни немаловажную роль.
— По семейным обстоятельствам! — рявкнула Сорокина, не любившая разговоров, где спрашивала не она.
— А-а-а… ну як по семейным… А шо я чув, шо у неи стрилялы?
— Вот потому и в отпуску!
— Нэ пойняв… — нахмурился водитель. — Шо, знов ранили Катьку, а я нэ знаю?
— Вашу Скрипковскую могильной плитой не задавишь! — ядовито бросила следователь, и Кате захотелось пнуть уже ее.
— Агонь девка! — согласился шофер.
— Огонь! Сплошная самодеятельность! Ваша дорогая Скрипковская мне чуть операцию не сорвала! Недисциплинированная! Неисполнительная! К тому же в каждую бочку затычка! Но только не в какую нужно!
— Отакои… — прогудел Приходченко. — Шо-то вы, Маргарита Павловна, дывлюсь, сьогодни не в духе! То вы Катьку хвалылы, нарадуватысь на неи не моглы, а тэпэр ось…
— У каждого бывает ось! — съехидничала Сорокина. — И она теперь гуляет, а я бегай, как призовая лошадь, по городу! А у нее, небось, второй медовый месяц с молодым мужем! Укатила куда-нибудь в теплые края, а я тут за нее отдувайся!
Приходченко показалось, что позади кто-то тяжело вздохнул… или это просто пора было снова менять амортизаторы?
Все меняется… Они изменяются исподволь, незаметно… и она меняется тоже… Неизменны только те, кто умер, — но и они уже не такие, как раньше в нашей памяти: идеализируются, обретают новые черты, порой совершенно не присущие им при жизни. Вчера ей приснился странный сон. Наверное, это было связано с визитом к матери, со старыми фотографиями, где они, Жанна и Женя, были всегда вдвоем. Всегда! Никогда — поодиночке. И никто не мог их различить… а теперь и некому различать. Да и ни к чему. А снилось ей, что она внезапно стала одним человеком — Жанной-Женей… и что вроде она и была такой всегда: просто родители почему-то считали, что у них две девочки. А она всегда была только одна! Только одна! А второй никогда и не было! Никогда! А две одинаковые девочки на фото — это просто причуда фотографа, фокус, мистификация… Зеркало, к которому подходишь все ближе, ближе… но не утыкаешься носом в холодное стекло, а, пройдя какую-то точку, сливаешься со своим отображением в одно целое…
